Неверная - Али Айаан Хирси

Я вспомнила угрозу, появившуюся в наш адрес в Интернете еще в сентябре. А ведь Тео могли защитить от этого. Какая глупая, ужасная смерть, которую можно было предотвратить. Я не находила места от горя, гнева и ужаса.

Затем один из корреспондентов сообщил Ингрид, что Тео был не просто застрелен. Убийца также был вооружен ножом, и Тео перерезали горло; кроме того, убийца оставил какую-то записку на его теле. Я сказала: «Ингрид, ситуация ужасна и без этих подробностей. Это – настоящая истерика, люди просто выдумывают несуществующие детали».

Я оцепенела от горя. Шок, казалось, лишил меня способности мыслить. Все, что мне было под силу, – это продолжать без остановки смотреть новости. Ингрид, Айрис и охранники провели в моем доме весь день. Йоб Коэн позвонил, чтобы узнать, как я себя чувствую. Затем как мэр Амстердама он призвал жителей собраться на митинг на площади Дам, прямо перед королевским дворцом. Он назвал этот митинг «шумной демонстрацией», потому что сам Тео был шумным человеком; было бы странно провести в память Тео молчаливую демонстрацию, сказал тогда Йоб Коэн.

Я хотела принять участие в этом митинге, однако Брам получил инструкции от вышестоящего руководства, согласно которым я должна была оставаться в своем доме, так как ситуация была чересчур взрывоопасной, и риск для моей жизни был слишком велик. Присоединившись к демонстрации, я поставила бы под серьезную угрозу и собственную жизнь, и жизнь окружающих. Я уже считала себя ответственной за одну смерть и была уверена в том, что причинила слишком много вреда. Поэтому я осталась дома.

Мы смотрели телетрансляцию с площади, где тысячи человек собрались отдать дань памяти Тео, когда Брам внезапно сказал, что нам необходимо покинуть дом. Ему было приказано перевести нас в любое другое место, так как оставаться на ночь в моем доме было слишком опасно. Ингрид предложила поехать к ней. Мы все вместе сидели в ее гостиной и допоздна смотрели ток-шоу, посвященное убийству. Я закуталась в пальто и множество шарфов, так как меня не переставал бить озноб. Все люди, принимавшие участие в шоу, были вне себя от негодования. Вся страна пребывала в состоянии шока, не в силах осознать тот факт, что здесь, в Голландии, человека можно зверски убить лишь за то, что он снял фильм.

Чуть позже Браму позвонили из DKDB и сказали, что оставаться в доме Ингрид слишком опасно. Нам было предложено под покровом ночи вернуться в мой дом, расположенный прямо за посольством Израиля.

Охрана оставалась со мной всю ночь. Именно тогда телохранители начали стоять под дверью моей спальни. Примерно в четыре утра во входную дверь начали настойчиво звонить. Я еще не спала, поэтому встала и спросила женщину-охранника, дежурившую у лестницы на первом этаже, что происходит.

Камера видеонаблюдения показала человека арабской внешности. Он уже обошел двери всех остальных домов, стоявших в нашем дворе. Несколько дней спустя, когда полицейские его выследили, он заявил, что искал дом проститутки, у которой когда-то побывал; в конце концов его отпустили. Однако это происшествие напомнило мне о просочившейся в Интернет информации о моем адресе. Кто-то проследил мой путь до этого двора.

После этого было решено, что следующую ночь мне нельзя оставаться дома. Однако сотрудники DKDB решили, что и отель не был для меня подходящим вариантом. Мое лицо и мое имя показывали по всем каналам; меня обязательно кто-нибудь узнал бы, и поэтому ни один голландский отель не мог гарантировать мне безопасность.

Я спросила, можно ли мне остановиться в доме одного из моих друзей. Однако и этот вариант показался чиновникам и сотрудникам службы безопасности слишком рискованным. «В Голландии невозможно хранить секреты, – было сказано мне. – Люди обязательно проговорятся. Дома, кажущиеся спрятанными от посторонних глаз, лишь создают ложное чувство безопасности». В конце концов нам так и не удалось принять решение, и ночь на четверг я провела в собственной постели.

Ночью, оставшись одна, я была не в силах отогнать от себя навязчивые мысли. Каждый раз, закрывая глаза, я видела убийцу и слышала, как Тео просит пощадить его. «Давайте поговорим об этом!» – сказал он убийце. Это было так по-голландски, так невинно. Тео, видимо, решил, что произошло какое-то недоразумение, которое можно разрешить. Он не понимал, что его убийца руководствуется совершенно иным взглядом на мир. Ничто из того, что Тео мог сказать, было не в силах изменить намерение убийцы.

Я переживала за двенадцатилетнего сына Тео, с которым встречалась всего раз и который теперь из-за меня потерял отца. Днем я не могла думать ни о чем другом, а по ночам меня преследовали кошмары. В этих кошмарах мужчина в традиционной мусульманской тунике, с бородой и кривым мечом, врывался в мой дом, чтобы напасть на меня; когда я пыталась выпрыгнуть из окна, под ним обнаруживалась толпа выкрикивающих угрозы мужчин. Я просыпалась в холодном поту и не могла после этого уснуть. До сих пор я иногда вижу эти сны.

На следующее утро охрана сообщила мне, что получен приказ немедленно увезти меня из дома. Они быстро усадили меня в автомобиль и отвезли в какое-то незнакомое место, больше всего похожее на авиабазу. Меня предупредили, что с этого момента мое местонахождение должно храниться в тайне. Мне выдали номер телефона, который я могла сообщить Айрис для связи со мной, но при этом рекомендовали не пользоваться мобильным телефоном. Из соображений безопасности мне даже не сказали, где я нахожусь.

По дороге на авиабазу мы заехали в офис министра внутренних дел Йохана Ремкеса. В его кабинете находилась Рита Вер-донк, и ее глаза были полны слез. Рита – сильный человек, она всегда была добра ко мне, и, когда она обняла меня, я просто не могла сдержаться и снова расплакалась.

Спустя некоторое время Йохан сказал:

– Я хотел бы кое-что вам показать, но не знаю, готовы ли вы к этому.

Я ответила:

– Я шокирована, мне невыразимо грустно, я злюсь – на вас за то, что не удалось обеспечить безопасность Тео, – но я способна мыслить здраво.

Йохан передал мне фотокопию письма. В тот момент он не сказал, что убийца пригвоздил это письмо к груди Тео ножом; он просто передал мне несколько страниц, написанных на арабском и голландском языках.

Письмо имело очень четкую структуру, напомнившую мне фетву – религиозный приговор. Начиналось оно словами: «Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного», за которыми следовала цитата из Пророка Магомета. Далее были перечислены все те «преступления», которые я совершила против Ислама, после – цитата из Корана и адресованный мне вызов: готова ли я умереть за свои убеждения, как готов он, человек, написавший это письмо? Затем этот человек проклял США, Европу, Голландию и меня и поставил подпись – «Клинок веры».

– Кто написал это? – спросила я.

Я не могла дышать; письмо было пропитано какой-то безликой ненавистью. Если автором письма был некто влиятельный, находящийся за пределами Голландии, некто, повелевающий тысячами людей, тогда мне нужно было серьезно опасаться за свою жизнь. Ремкес сказал, что письмо нашли на теле Тео вместе с поэмой о мученичестве.

И ту ночь, и следующую я провела на авиабазе, на полу одного из бараков. В комнате стояли две узкие железные кровати с одеялами из шерсти, на которую у меня аллергия. Крошечные окна комнаты выходили в коридор, полный охранников. Авиабаза кишела военными. Мне было приказано не раздвигать занавески: о моем присутствии там не должен был знать никто, даже персонал.

Той ночью строившаяся в Утрехте мечеть была сожжена дотла. Страна неистовствовала; с точки зрения истории Голландии произошедшая трагедия породила неимоверную реакцию общества. Эмоции захлестнули голландцев, а я продолжала пребывать в состоянии шока и оцепенения. С момента смерти Тео я чувствовала себя абсолютно оглушенной. У меня было такое впечатление, что в моей голове произошло короткое замыкание и часть моего мозга просто перестала работать.

Я делала то, что мне говорили. Я даже выполняла вещи, которые при любых других обстоятельствах никогда бы не стала делать. Следующие два с половиной месяца я провела наедине со своими телохранителями. Я практически не общалась ни с друзьями, ни с коллегами из парламента. Внешне я сохраняла спокойствие и была согласна на все. Со стороны казалось, что я просто лишилась силы воли.