Неверная - Али Айаан Хирси

Когда шампанское закончилось, Герман спросил, есть ли еще бутылка. Я подошла к двери и обратилась к охраннику со словами: «Будьте добры, принесите бутылку вина». На что мне было сказано: «Но ведь после обеда у вас запланировано интервью для газеты! Вы не можете пить вино!»

«Ничего себе, это еще что такое?» – возмутился Герман. Он просто не мог поверить, в какой обстановке мне приходилось жить и с каким отношением к себе иметь дело. Возможно, к тому моменту я успела привыкнуть к этому, однако, вновь оказавшись в Голландии, я начала понимать, что тут что-то не так.

Во время интервью для NRC Тьирд – один из сотрудников, отвечавших за мою безопасность, – настоял на своем присутствии в комнате, аргументировав это необходимостью убедиться в том, что ничто из того, что я скажу, не поставит под удар мою безопасность. Когда Тьирд вошел в офис, Франк Вермулен практически потерял дар речи от удивления.

После окончания интервью я попросила Тьирда выйти, и мы с Франком смогли наконец-то поговорить как старые друзья. Когда дверь за ним закрылась, Франк спросил меня:

– Как долго это будет продолжаться? Они не могут бесконечно скрывать тебя за границей. Это настоящее безумие. Ты – член парламента, и ты не совершила никакого преступления, однако телохранители контролируют даже то, что ты говоришь. Знаешь, вся эта ситуация напоминает мне бывший Советский Союз.

– Я не понимаю даже половины происходящего. Иногда у меня складывается впечатление, что они не готовы доверить мне мою собственную жизнь, – ответила я.

На следующий день мне сказали: «Мы отправляемся в соседнюю страну, после чего вы вернетесь в Массачусетс». Охрана сменилась – она менялась каждые восемь дней, – и я не знала ни одного из своих новых охранников. Больше мне не было сказано ни слова. Мы пересекли границу с Германией и остановились в каком-то убогом и грязном отеле в городке под названием Меккенхайм, хотя в то время я не имела понятия о том, где именно мы находимся.

Там я наконец решила, что пора что-то делать с создавшейся ситуацией. Я решила постоять за себя. И тогда я ушла. Просто вышла из отеля купить кофе и подышать свежим воздухом.

В коридоре на страже находился младший сотрудник DKDB, Роберт. Он посмотрел на меня так, будто я внезапно сошла с ума, догнал меня и спросил:

– Что вы делаете?

– Хочу выпить кофе, – ответила я, не останавливаясь.

Роберт был профессиональным полицейским, привыкшим защищать других людей, поэтому он последовал за мной. Снаружи отеля не было ни души; стоял жуткий холод.

Я увидела дорожный знак и сказала:

– Так, значит, мы находимся в Меккенхайме, в Германии. Будем следовать знакам и дойдем до центра города.

Роберт шел в нескольких шагах позади меня, разговаривая на ходу с Гендриком; он находился при оружии, но очень нервничал. Я же была спокойна. Воздух был свежим и чистым, и я наслаждалась прогулкой. Однако это было утро воскресенья, и большинство магазинов Меккенхайма было закрыто. Я увидела какой-то бар, заглянула внутрь и спросила: «Кофе?» Ни я, ни Роберт не знали немецкого. Бармен кивнул.

Бармен оказался турком, а бар, в который мы заглянули, – турецкой кофейней. Роберт, казалось, был парализован от шока; признаюсь, я тоже ощущала себя не в своей тарелке. Однако я села и притворилась, что поданный мне кофе самый вкусный и ароматный из всех, что мне когда-либо приходилось пить. В глубине души мне хотелось покинуть бар как можно скорее и оказаться как можно дальше отсюда, но моя гордость не позволила мне поддаться этому импульсу. Я хотела снова взять собственную жизнь в свои руки.

Поэтому я медленно выпила свой кофе и заказала еще чашку. Вскоре кофейня наполнилась турецкими рабочими, и Роберт вновь схватился за телефон: он не собирался принимать этот бой в одиночестве. Но я сказала ему: «Это – невинные люди. У них бизнес, и они не собираются стрелять в своих клиентов».

В конце концов я поднялась, сказала: «Danke!» – и вышла. Отойдя на некоторое расстояние от кофейни, мы оба расхохотались.

Я спросила:

– Ну что, легче?

Роберт кивнул, и тогда я продолжила:

– Мне тоже. Роберт сказал:

– Видите, опасность может подстерегать нас в любом месте.

– Нет, нам же ничего не сделали, просто подали кофе, – ответила я. – Давайте прогуляемся. Я отказываюсь сидеть в этом жутком отеле.

По возвращении меня перевезли в роскошный спа-отель для пожилых людей, хотя я просила совсем не об этом. Мне не нужна была роскошь, но спать в неприятно пахнущем номере я тоже не желала.

Я вернулась в Массачусетс, в тот же ужасный отель под Андо-вером. Я решила отправить сыну Тео подарок на 5 декабря – день, когда Синтерклаас, голландский Санта-Клаус, дарит детям подарки. Спустя две недели пакет вернулся запечатанным. Сын Тео не хотел принимать от меня подарков. Это было настоящим ударом для меня.

Я опять погрузилась в депрессию. Тянулись бесконечные и скучные дни, без единой новости о моей дальнейшей судьбе. Моя охрана запрещала мне покидать отель даже для того, чтобы отправиться в спортивный зал. Я постоянно просила вернуть мне телефон: разговоры с друзьями были моим единственным утешением, единственным способом сохранить рассудок. Однако охранники ввели новое правило: один из них должен был присутствовать при моих телефонных разговорах. Это все более напоминало тюремное заключение. Я замкнулась в себе и основную часть времени проводила в одиночестве в своем номере.

Наконец пришла новость: меня перевозят в Сан-Диего. Я все еще не могла пользоваться университетскими ресурсами, так как по этому поводу не было принято решение. Однако в Сан-Диего было тепло, и Пит вновь вернулся в мою охрану. Он возил меня на пляж и заставлял часами гулять по дюнам. Он также разрешал мне пользоваться его телефоном и при этом отходил на приличное расстояние, чтобы не мешать разговаривать.

Я начала постепенно оживать. Физическая усталость вернула мне здоровый сон – впервые с момента смерти Тео. Накануне Рождества позвонила Нили. Мы договорились о том, что я смогу вернуться в Голландию 10 января.

Когда долгожданный день наступил, меня переправили на самолете во Франкфурт, хотя я жаждала оказаться дома, в Голландии, и подготовиться к пресс-конференции, которая была запланирована в Гааге на 18 января. Однако по какой-то причине мне не разрешили это сделать. Сначала мы отправились в один немецкий отель, затем в другой. Почему? Никто мне толком так и не объяснил; по всей видимости, эти перемещения были также продиктованы соображениями безопасности. Во втором отеле были компьютер и доступ к Интернету. Я устроилась за компьютером, намереваясь составить текст заявления, с которыми выступлю, вернувшись на работу. Я хотела отправить пробный вариант моим друзьям по электронной почте, однако в моем номере интернет-связь отсутствовала. Поэтому около полуночи я попросила охранников сопроводить меня к стойке регистрации, где я намеревалась попросить разрешения отправить письмо с компьютера персонала отеля.

За стойкой регистрации стоял турок. Он посмотрел на меня и спросил:

– А вы, случайно, не та сомалийская женщина, которая является членом голландского парламента и друг которой был убит?

За все те месяцы, которые прошли с момента гибели Тео, меня несколько раз узнавали – я замечала удивление на лицах людей, – однако впервые посторонний человек заговорил со мной об этом напрямую.

– Простите? – переспросила я. Он повторил:

– Да, это точно вы. На его теле было найдено письмо, в котором содержались угрозы в адрес его подруги. И эта женщина – вы, правда?

Я натянуто рассмеялась и сказала:

– Нет, ну что вы! Многие принимают меня за нее, но это – не я. Это было грубейшим нарушением безопасности. Я не знала этого сотрудника отеля, а ему был известен номер, где я остановилась.

Я спросила охранников:

– Вы уверены в том, что нам следует оставаться тут? Но Кейс, старший телохранитель, заявил:

– Завтра я позвоню в министерство. Все эти переезды плохо отражаются на вашем здоровье.