«Если», 2011 № 04 - Журнал «Если»

Подали странно приготовленную свеклу. Стократ давно потерял аппетит, он почти не касался кушаний, разнообразно-странных и не особенно вкусных. Он вглядывался в лица.

Поначалу они выражали глубокое внимание. Потом — беспокойство. Потом — напряжение. А потом сидящие начали покачиваться, не видя друг друга, но чувствуя. Казалось, столы плывут в неспокойном море.

Их дыхание участилось. Затем сделалось очень тяжелым, даже шумным. Подавали мясо, овощи, снова кашу, снова зелень и еще что-то, чему Стократ не знал названия.

Люди вокруг дышали в такт, а потому у девушки со светлыми косами, сидевшей напротив Стократа, выпала из-под зашитых век и прокатилась по щеке слеза.

Стемнело. Пир продолжался. Шмель, очень бледный, едва шевелил губами и дышал, как после долгого бега.

А потом подали сладкий напиток, и над столом будто пронеслась волна облегчения. Люди брали друг друга за руки, обнимались, раскачиваясь, и дыхание их сделалось умиротворенным, глубоким, как у спящих.

Стократ тихонько выбрался из-за стола и положил руку на плечо Шмелю; мальчишка открыл глаза, будто проснулся.

— Нам пора, — сказал ему на ухо Стократ. — Если мы не вернемся до рассвета, князь атакует, ты ведь помнишь?

И они отправились обратно. Взошла луна, высветив лес, и Стократ не мог отделаться от мысли, что Шмель идет во сне. Он шагал, о чем-то думая, почти не касаясь ногами хвои — казалось, сейчас взлетит…

Потом запахло дымом, и оба ускорили шаги. Лошадь заржала — и впереди, за деревьями, заржали другие кони.

— О чем они пировали? — тихо спросил Стократ.

— Не могу объяснить.

Стократ неприятно поразился — ему показалось в первый момент, что мальчишка высокомерен. Но Шмель повернул голову и посмотрел на него искренне и совершенно беспомощно:

— Я думаю, что они пировали о свете. Но у них в языке нет слова «свет» и нет понятия «видеть». Мне показалось, это их мучит…

Стократ открыл рот, чтобы сообщить ему важное, но в этот момент навстречу им выехали вооруженные всадники, и Шмель, забыв обо всем, кинулся им навстречу:

— Уберите луки! Войны не будет! Стойте!

Во всаднике, ехавшем впереди, Стократ узнал князя и прибавил шагу.

— Все их проклятый язык. Мастер составлял послания от имени правителя, и они верили, что ты, светлейший, — тот самый человек, с которым они беседуют. В их представлениях человек, владеющий языком, — благородный, занимающий высокое положение.

— Проклятый язык, — сквозь зубы повторил князь.

Он стоял на холме, держа под уздцы лошадь, и глаза его были красными от бессонной ночи. Шмель поразился, как приятно смотреть на человека с незашитыми, живыми глазами.

— Радуйся, что они не убили тебя, светлейший, — сказал Стократ. — И держись подальше от заставы. Стреляют они отменно.

Князь хмыкнул. Перевел взгляд на Шмеля.

— Мальчишка, считай, спас вас всех, — заговорил Стократ, на этот раз вполголоса. — От большой заварухи. А может, от смерти. Подумай об этом, светлейший.

Шмель потупился.

— Дом языковеда твой, — холодно, отстраненно молвил князь. — Работа тоже твоя. Но если будешь врать в посланиях, что ты великий маг и наследник Солнца на земле…

— Я забыл, — Шмель заторопился. — Вот.

Он вытащил из кармана смятую бумажку, на одной стороне которой еще рукой мастера был записан какой-то рецепт. А на другой стороне Шмель вывел обломком карандаша, случайно затерявшимся в сумке: «Свекла — 46 лев. Наг. Вырубки под реку, север, три, пятьдесят, и от горелого места».

— Это что они хотят за вырубки. Ну и где рубить, — Шмель протянул бумагу князю, но тот брезгливо отстранился:

— Нормально запиши, пером, на хорошем листе, и отдай не мне, а Глаза-и-Уши… Ты, чужак, идешь или нет?

— Иду, — отозвался Стократ. — Сегодня же выхожу.

— Ну… скатертью дорога.

Князь вскочил верхом, крикнул своим людям, и они умчались. Ополченцы, стянутые было к заставе, ушли раньше: остались кострища да брошенный кое-где мусор.

— Ты правда уходишь сегодня? — спросил Шмель.

— Конечно. Я и так у вас застрял.

Шмель не нашелся, что сказать.

Они шли рядом. Лошадь, которую никто не вел, держалась следом, как привязанная. В который раз все, что случилось в последние часы, казалось Шмелю наваждением. Сном.

— Значит, они тоскуют о свете? — тихо спросил Стократ.

— Как можно тосковать о том, для чего даже слова нет?

Молча прошли несколько десятков шагов.

— Вождь сказал, что среди их молодежи нет таких, как я, — признался Шмель. — Вождь сказал…

— Он просил тебя остаться?

— Нет, но, — Шмель запнулся. — Да, просил. Но я же не могу зашить себе глаза, правда?

Лошадь отстала, чтобы пощипать траву на зеленой обочине. Шмель тоже задержался, сорвал пышную метелочку:

— Вот стрельник, он кислый, из его сока готовят «быстро». Чем больше сока вольешь, тем быстрее движение, о котором вкушаешь… Слушай, Стократ, иногда мне кажется, что я начинаю думать, как они.

— Соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время?

— Ты запомнил, да?

— Шмель, — сказал Стократ. — Пообещай мне, что сразу же возьмешь ученика.

— Я? — Шмель пригляделся, пытаясь увидеть улыбку в глазах или краешках губ, но его спутник смотрел серьезно. — Но я же… сам пока глупый, ты понимаешь, как я могу кого-то учить?!

— Просто пообещай, — Стократ по-прежнему не улыбался. — Ну?

На повороте он остановился, чтобы в последний раз посмотреть вниз. Все, кто бывал в этих местах, в один голос твердили: нет ничего красивее лесов из розовой сосны, особенно если глядеть сверху, с Белой дороги.

Он смотрел на лесопильню, на реку с портом. На раскиданные в рощах дома Правой и Левой Руки. На блестящие крыши Макухи. Там еле слышно бил барабан — хоронили несчастливого торговца Сходню. И Шмель, вероятно, был на похоронах, — а где же еще?

— Хоть бы он успел повзрослеть, прежде чем все начнется, — сказал Стократ вслух.

Дети лесовиков в конце концов прозреют. Перестанут зашивать себе глаза, посмотрят на свет; однажды попробуют сказать друг другу слово или нарисовать картинку на гладкой стене. И тогда Язык умрет, умрет высокое искусство, способное заставить человека рыдать, смеяться и чувствовать себя ближе к небу…

Язык, возникший по недоразумению. Язык, который скоро сделается не нужным никому.

— Храни его, Шмель, — сказал Стократ негромко.

И пошел в гору, не оглядываясь.

АЛЕКСАНДР ГРИГОРОВ

ЗАБИРАТЕЛЬ

Прохладный сентябрьский ветер сговорился с сумерками и пинал по земле кульки, оставшиеся после погрузки мусора. От забирателей ничего подобного не остается.