За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

сколько их было, может, больше, может, меньше. Да это неважно, и началось падение, сначала быстрое, когда система сложна, она всегда наиболее уязвима, через десять тысяч лет, двадцать – я не знаю – Империи уже не было. Потом люди забыли машины, процесс замедлялся, но он был необратим.

Сколько прошло времени с тех пор?

Да я не знаю, много очень, сейчас человек пользуется самой простой системой. Производит, все то в чем нуждается, сам, ты уже не знаешь, что такое города, они нам не нужны, система почти соответствует уровню обывателя. Она очень устойчива, чрезвычайно. Но процесс не остановился, когда-то считалось, конец будет таким. Но он не остановился, он идет. Я не знаю, сколько времени должно было пройти, чтобы люди забыли это.

Он скинул что-то с плеча, и Чий узнал вчерашнюю палку, на ней натягивалась тонкая веревочка, почти нитка, так, что палка выгнулась, другой он вытащил из-за спины что-то длинное, вроде очень маленького копья, упер одним концом в веревку, палка еще больше согнулась, и это что-то со свистом исчезло в темноте.

– Трудно сказать точно – что-то около ста миллионов, – сказал он уже тише.

– Миллионов лет?!

Нет, это сказка, это неправда, это не могло быть так. Цифра была чудовищной, потому что в данном случае означала время. Тысяча лет – это очень много. Сто тысяч тысячелетий, люди жили, пахали землю, рождались, умирали, убивали, шли войной, народы, тысячи народов должны были переставать жить. И он поднял глаза вверх, не то чтобы он совсем не верил, но он не понимал.

– Земля изменилась. Те горы, что были тогда, – сейчас пустыни, страны погружались на дно моря. А люди жили, вернее, умирали, старели.

– Из-за того, что увлекающихся стало меньше, мы забываем вещи?

– Нет, не так, сложнее, гораздо сложнее. Из-за того, что стало меньше таких, как я и ты, люди забывают цивилизацию, хотя масса не меняется, меняются знания у единиц, и сейчас они почти такие же, как у всех, и человек уже не может их удержать, как песок, они сыплются сквозь пальцы у дряхлого беззубого старика. Уже нет человечества, есть остатки, мы остатки, мы ютимся на Земле, кучками, и доживаем тихо и, как правило, без волнения, в плесени покрываясь пылью. Хотя я, наверное, неправильно говорю, ты так не поймешь, не увлекающиеся, просто не обыватели. Остальные не имеют ничего общего с процессом накопления знаний в системе, они занимались приспособлением к ней, и только струйка от общего потока те, кто системой интересуются. И в первом, и во втором случаях куча вариантов, а не все однородно, люди всегда равные, хотя и существует закон, который делит…

Он оборвал себя сам, так и не договорив, остановился и устало посмотрел на Чия. И Чий решился, он набрал воздуха в грудь и произнес:

– Я не разберусь так, я только слышу, не понимая, может, успеваю запомнить в лучшем случае. Правда, какой смысл?..

Он, правда, не понимал, не понимал как к этому относится. На него вылили информацию, огромную ее кучу, вывалили. «Это естественно, – отметил, как будто посторонний голос в голове, – когда человек получает большую массу информации, новой, и расходящейся с его старыми представлениями, в первую очередь, он пытается ее опровергнуть». И он бы вообще, может быть, не поверил, но рядом была Громовая, он стоял с человеком, которого впервые увидел только вчера, вокруг была еще ночь, а они стояли тут, пришли специально за этим и говорили. И тут он почувствовал, что будто бы все это не на самом деле, ничего этого нет, так, как если бы он спал. Чий поднял голову и посмотрел, спереди на него глядел южанин, свет луны падал ему на лицо, выделяя переносицу и лоб.

– А ты не разбирайся. Ты запомнил это сейчас, – он сделал шаг к нему и схватил за плечи. – А сейчас слушай меня внимательно. Там, – он развернул его, – все очень просто, это сделали люди тогда, миллионы лет назад, тогда это было очень важно, я не представляю, что там могло быть и для чего, но им надо было сохранять все в идеальном состоянии, база – объект – производство, оно не должно было стареть почти совсем, от этого многое зависело, и они тогда решили эту проблему самым естественным способом, поворачивая стрелу времени назад. Они изменили пространство, у того что там, цикличное время соответствует нашему днем и противоположно по знаку ночью, Громовая должна была омолаживаться за ночь, вернее, не полностью омолаживаться, то, что там находится, не было рассчитано на бесконечность, такого невозможно добиться, она все равно старится из-за каких-то погрешностей. Гром, и измененный климат, и Лес вокруг – из-за них, из-за результата их, оттого, что больше нет контура, и ночью тут соприкасаются разновременные пространства.

Чий смотрел вперед за черные кусты, там, где-то дальше за ними, все еще искрило почти незаметно, как будто маленькие, светящиеся, летающие жучки, на мгновение ему почудилось, что черная земля на самом деле горячая и от нее валит пар. Туда надо было идти, за эту землю. «Поворачивали стрелу времени. Омолаживалось. Там время – сотни миллионов лет, прошедших здесь, – внезапно понял он. – Молодое время, время молодости человека».

– Ну может и так. Можешь считать как вздумается, против истины ты всё равно не погрешишь.

Услышал он в ответ и понял, что что-то из того, о чем он думал, произнес вслух.

– Ее возвели на пике, когда человек возвышался все еще, потом Сизиф уронил камень, и тот стал катиться обратно, пока не достиг наших дней, человека уже почти нет, а там все так же, как было. Давай, идти надо сейчас, – он толкнул его за плечи. – Потом ты либо не пройдешь, либо ничего не увидишь. Иди.

Чий сделал шаг и обернулся:

– Вчера, ты собирался разойтись со мной в разные стороны, с утра, почему ты повел меня сюда?

– Ты ничего не понял? Ты бы умер здесь! Мы разойдемся сейчас, ты пойдешь вверх, а я обратно.

– Иди.

– Я не…

– Иди, ну! Скоро будет поздно! Давай.

– Спасибо, – сказал Чий неловко в тишину, тут же почувствовал себя очень глупо, никому тут его благодарности не нужны, нелепые и детские, от него ждали совсем не этого, если хоть что-то ждали.

Он развернулся, пряча взгляд, и пошел. «Правый край, правый, там вход». Он пошел вперед, разгребая кусты руками, потом, где кончалась трава, по сухой каменистой земле, с которой начинается склон. И чувствовал затылком, как в след ему смотрят пристально и тихо. Чувствовал, какой он, наверное, маленький на фоне склона и нелепый, в коротких самодельных штанах, с разбитым лицом. Черная земля внизу не обжигала, и