Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все! Я передал трубку Глебову. Он еще о чем-то поговорил с Мансуровой…
Такой же трюк проделали мы с помощью Ирины Скобцевой: она связалась с Борисом Евгеньевичем Захавой – ректором училища (они тогда вместе снимались в «Войне и мире»). Результат тот же…
Осталось убедить дочь не делать следующего шага! Конечно, были слезы… Но лучше поплакать раз, чем потом всю жизнь…
Итак, дочь Светлана – филолог, сын Андрей – технарь… Хватит в семье и одного чокнутого…
А записал я этот рассказик в надежде, что, может, его прочтут те, кто спит и видит себя на обложках журналов, в шуме рукоплесканий и утопающими в цветах…
«Новый русский»
Так уж сложилось в нашей семье: если дед уединится в комнате ли, в беседке ли на даче, значит, «Чапай думает» – входить, подходить никто не смей.
Бывало, маленькие внуки Алеша и Женя, злясь на предка, один – молотком, другой – еще каким-нибудь не менее увесистым предметом били по дверным стеклам – требовали внимания деда к себе. Цветные витражи – в мелкие осколки… а внуки грозили…
Алеша: Вот уйду, и ты никогда меня не увидишь!..
Женя: Когда вырасту, в жизни в школу не пойду. Будешь знать!..
Внучка Надя стекол не била: она настойчиво позвякивала дверной ручкой.
– Кто?
– Это я, дедуль.
– Я работаю!
– Я тоже хочу работать…
Ну что тут поделаешь? Во-первых, женщина, во-вторых, человек ведь не поиграть просится, а работать. Разрешаю.
– Дай мне бумагу и… этот… хланастел…
– Фломастер?
– Хла-на-стел!.. – Надя произносит слово по слогам, обиженно и с укором. Делает несколько закорючек на листе и демонстративно покидает кабинет.
– Это что? – спрашиваю ее вдогонку.
– Тебе письмо.
Я читаю вслух и стараюсь тоже по слогам: «Дедушка, я тебя люблю»…
– Нет! – дрожат ее губки. – Там написано, что я с тобой не дружу!..
Так было когда-то, давно. Теперь, думаю, внуки даже радуются, что дед изолируется от них – меньше ворчит…
Однажды в дачной беседке «ваял» я режиссерский сценарий. В голове, конечно, круговерть от всевозможных мыслей: мало хлопот чисто творческих, так надо еще изловчиться и втиснуть задуманное в копеечную смету. Надо во что бы то ни стало достойно пронести этот финансовый хомут через весь фильм, и так, чтобы не было при этом художественных потерь… Вот таким образом, с терзаниями, входил я в рынок…
Чувствовал в себе раздражение, чертыхался про себя, злился на всех и вся. А тут еще Женька маячил перед глазами: я давно заметил, что он ходит, как конь вокруг колодца, и все косится на беседку.
– Евгений, ты чего маешься?
– Дедуль, поговорить надо…
– Входи.
– Только я серьезно хотел потолковать.
– А разве я когда-нибудь говорил с тобой несерьезно?
– Не… Но я хотел по-мужски…
Та-а-ак, смекнул я: сейчас он покажет мне во всей красе реформы, свободу, плюрализм… Наверняка, насмотревшись видиков, про секс будет спрашивать. Сгруппировался, как перед прыжком в ледяную воду, настроился на сексуальную волну. Говорю:
– Давай, Женечка, по-мужски. – А сам думаю: «Надо как-то потоньше и без сюсюканья побеседовать – парень-то уже не маленький, десять лет уже».
Внук сел, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди – очевидно, ему казалось, что так он выглядит солиднее.
– Это будет наш секрет, – предупредил меня Женя.
– Разумеется.
В упор глядя на меня, не меняя величественной позы, он напрямик изрек:
– Дедуля! Одолжи мне миллион рублей!..
«Рублей» резануло словно дрелью по черепу (Женя картавил).
Фантастика какая-то! Это три моих месячных пенсии! Тогда я еще не получал «президентскую»… Нет, лучше бы про секс…
– Женя! Все дорожает… Но игрушка за миллион?!!
Он с досадой выдохнул, встал и посмотрел на меня как на дите неразумное.
– При чем здесь игрушки? – И видно было, что он расстроен моей реакцией. – Я ж серьезно…
– Но миллион! Миллион, Евгений, зачем?..
Он подсел вплотную ко мне и, слегка постукивая ребром ладони по столу, шепотом втолковывал:
– Я куплю акции… через год получу дивиденды… И с тобой рассчитаюсь… с процентами…
В слове «процентами» его «р» снова резануло мой слух…
Вот напасть! Я сам, как щенок, барахтаюсь в рыночном омуте – не знаю, где спонсора на фильм раздобыть, а внук запросто кидается словами «акции», «дивиденды», «проценты»… Может, это и есть новое поколение? Может, это им дано увидеть свет в конце тоннеля? Может, так и надо строить светлое капиталистическое будущее?.. Да-а!..
Но все же поговорили мы и серьезно, и по-мужски. Про все. Про то, что деньги надо заработать. Про то, что легко они достаются жуликам, авантюристам, аферистам, коих расплодилось нынче как саранчи – это они обирают доверчивых людей… Тут и «МММ», и «Чара», и «Тибет», и прочая нечисть…
Я сказал внуку, что к 10 июля (это его день рождения) мы с бабушкой уже решили подарить ему новый велосипед. Глаза у мальчика блеснули искорками удовлетворения и надежды. И совсем по-детски, не скрывая улыбки, попросил:
– Дедуль, ты про это никому. Ладно?
– Мы же мужчины!..
Женя оседлал старенький велосипед, увешанный всякими прибамбасами, и, скрипя и тарахтя, рванул к калитке.
Я, глядя ему вслед, подумал: «Надо будет когда-нибудь у него спросить: что мне с ваучером делать?»
Шапочное знакомство
Когда Василия Макаровича Шукшина не стало, вдруг откуда-то появилось невероятное число его друзей. И все они наперегонки торопились поведать миру о своей особой близости к этому талантливому, красивому человеку…
Я же был знаком с ним, как говорится, шапочно: просто, встречаясь, здороваясь на ходу, спешил выразить ему свое искреннее уважение. Признаться, было приятно отмечать для себя, что и он отвечал на мое «здрасьте» с искоркой симпатии. Только и всего, что было между нами.
Однажды в длинном мосфильмовском коридоре, где всегда была беготня, суета, столкнулись мы с Василием Макаровичем, что называется, «нос к носу». И тут впервые пожали друг другу руки.
– Что-то давненько не видать вас было, Макарыч, – сказал я.
Он поправил расползавшуюся под мышкой пачку книг и, не отрывая взгляда от них, ответил:
– Ездил к землякам за руку подержаться…
Это было в ту пору, когда он был захвачен замыслом поставить фильм о Степане Разине, а ему то давали на это денег, то не давали, то разрешали, то отговаривали, то просто запрещали… Шукшину было невыносимо тяжело, он страдал – порой до отчаяния. Нетрудно представить, как нужны были ему тогда друзья, товарищи, их поддержка…
И мчался он на родину – на Алтай, в село Сростки, к матери, к
