Школьная бойня - Николай Иванович Леонов

нам реально поможет найти наших артистов-аферистов, – ушел от прямого ответа Гуров, прошагал к своему месту и сел, сложив на столе руки в замок. – Дедушка, по словам Марии, обладает даром театрального критика и к тому же знает все и про всех в театральных кругах столицы и близлежащих городков.

– Так ведь это же здорово! – Крячко одобрительно хлопнул в ладоши и потер от удовольствия руки. – Хочешь, чтобы я к нему съездил?

– Я и сам с ним побеседую, – ответил Гуров. – Вот как только Маша с ним договорится о встрече, так и поеду. У тебя есть что-то новое?

– Да пока все по-старому – ничего нового, – махнул рукой Крячко. – Заехал в пару частных киностудий, в Останкино побывал. На одной киностудии меня вообще охранник не хотел впускать. У них там вход по специальным пропускам. Только когда я ему удостоверение показал – тогда и пропустил, да и то не сразу. Говорит – что с того, что ты полицейский полковник, ты мне пропуск покажи! Ну, пришлось объяснить ему популярно… Но главного, то есть директора, я все равно не застал, он в отпуске, на пляжах Египта загорает. А его заместитель работников киностудии толком и не знает – новенький еще на этой творческой кухне, только недавно на эту работу взяли. Я ему оставил все данные, он обещал подсуетиться и поспрашивать у старожилов, кто и что знает. На втором объекте также пусто. А в Останкино такая куча сотрудников обретается, что они и маму родную там потеряют – не найдут, не то чтобы знать кого-то из многочисленного персонала в лицо. Но тоже обещали посодействовать. Вот только когда результат будет – никто так толком и не сказал.

– Ладно, Станислав, отсутствие результата – тоже результат. Пока что будем надеяться на этого девяностолетнего театрального старца Карцмана и на его феноменальную память. А там посмотрим, что к чему.

– Сколько говоришь, ему лет? – вытаращился на друга Крячко. – Девяносто? Силен Карцман, силен, – Станислав уважительно и недоуменно покачал головой. – Нам с тобой, Лев Иванович, до таких лет с нашей работой точно не дожить! Может, нам тоже в театральные критики податься? Пока не поздно? Как думаешь, поможет это дни жизни нашей скорбной до такого срока дотянуть?

– Может, и поможет. Только вот как с головушкой быть? Не факт, что в таком преклонном возрасте мы ясный ум сохраним, – рассмеялся Гуров. – А раз нет четких гарантий – нет смысла и профессию менять. Так что придется нам с тобой до самой нашей старости аферистов и убийц ловить. Ну а потом, как Бог даст.

У Гурова зазвонил телефон.

– Лева, я договорилась с Авениром Исаевичем, и он тебя ждет сегодня в любое удобное для тебя время, но только до восьми ноль-ноль вечера, – протараторила в трубку Мария. – Он человек пожилой и спать укладывается рано. Зато и встает еще затемно.

– Все-то ты про него знаешь, – усмехнулся Гуров.

– Он ужасно разговорчивый старик, – хихикнула Маша. – Главное для тебя в беседе с ним – это дать ему выговориться и направить его речевой поток в нужное тебе русло.

– Разберемся, не первый день на санках катаемся, – наставительно ответил супруге Лев Иванович. – Говори, куда подъехать, и я прямо сейчас и отправлюсь к сему столпу-театралу.

Маша продиктовала адрес, и Гуров, записав его, вышел из-за стола и бодрым шагом направился к выходу. Не дойдя до дверей, остановился и, повернувшись к Крячко, сказал:

– С Опером я уже сегодня утром гулял. Ты уж его выведи еще раз и не забудь накормить, когда будешь уходить. Я после встречи с критиком сразу домой поеду. Мария сегодня к сестре в Репино хочет съездить на пару дней, так мне ее проводить нужно.

– Хорошо, договорились, – ответил Крячко и, присев на корточки возле щенка, потрепал его, довольного лаской, по загривку. – Мы с Опером тут скучать не будем. Ведь правда же, парень? Мы с ним будем команды новые разучивать, как и положено собаке, которая будет жить у генерала.

– Не понял, – удивился Гуров. – Ты что же, и вправду решил его Орлову подкинуть в качестве подарка к юбилею службы?

– А ты думал, что я шутил, предлагая подарить его нашему другу и начальнику? Нет, не шутил. Да и чем плох будет такой подарок? Ручаюсь, никто еще не преподносил нашему генералу таких презентов! Тем более что наш Опер очень даже умный пес. Правда, Опер, ты умный?

Щенок словно понял, о чем его спрашивают, и громко два раза гавкнул в ответ.

– Вот видишь, он согласен, – рассмеялся Станислав, а Лев Иванович улыбнулся и, махнув рукой – мол, и я согласен с вами полностью, – вышел из кабинета.

26

– Авенир Исаевич Карцман, – чуть картавя, представился Гурову маленький седенький старичок в старомодном, едва ли не позапрошлого века пенсне и в халате «а-ля профессор Преображенский». – Прошу вас, молодой человек, проходите в комнаты.

Лев Иванович даже немного растерялся, поначалу увидев перед собой столь интересный типаж. Авенир Исаевич и вправду выглядел так, словно был благородным старым дворянином девятнадцатого столетия, дожившим до наших дней. Все повадки, походка, движение рук, мимика и одежда Карцмана решительно не вписывались в современную действительность, как, предположим, не вписывался бы головной убор котелок в имидж какого-нибудь современного плейбоя. «Пожилой господин» – именно так мысленно назвал Лев Иванович этого старичка с горделивой осанкой. Гурову даже на миг показалось, что Авенир Исаевич на самом деле куда как моложе своих девяноста лет, а он, Гуров, сейчас находится не в двадцать первом веке, а где-то в году тысяча восемьсот девяностом.

Но, войдя в «комнаты», как назвал Карцман свою квартиру, он все же убедился, что никуда не перемещался во времени и до сих пор находится в реальном настоящем. Но все же в очень специфичном настоящем. По всем стенам небольшой однокомнатной квартиры были развешаны театральные афиши. Казалось, что тут не обычная жилая комната, а гримерка какого-нибудь актера из провинциального театра. Судя по качеству и формату печати, на стенах висели не только современные анонсы, но и афиши из спектаклей, поставленных еще в тридцатые-сороковые годы двадцатого столетия.

Карцман стоял рядом с Гуровым и с довольным видом наблюдал за эффектом, который, несомненно, произвела на гостя его коллекция. Наконец Лев Иванович очнулся и, оторвавшись от рассматривания афиш, повернулся к хозяину квартирки.

– Лев Иванович Гуров, – представился полковник. – Очень рад познакомиться с вами. Мария очень много о вас рассказывала.

– Ах, – небрежно махнул рукой старичок, – не нужно никаких политесов. Я и так знаю, что вас, молодой человек, привел ко мне вполне практический интерес, который очень далек от разглядывания этих древних афиш. Машенька, ваша жена, она удивительный человек, она замечательная актриса! Таких академических актрис в театре сейчас, к большому моему сожалению, осталось мало. Удручающе мало! Старые таланты уходят вместе с эпохой, – с горечью заметил Карцман, – а новое поколение – это… Это какой-то кошмар – во что превратили сегодня театр! О кино я и говорить не хочу! – возмущенно приговаривал старик. – Я никогда вообще не признавал кино за искусство. А уж современное кинопозорище – тем более! Вы проходите, присаживайтесь, – он усадил Гурова в глубокое кресло, а сам сел напротив и замолчал, чуть наклонив голову и внимательно рассматривая Льва Ивановича.

– Маша сказала вам, по какому вопросу я хотел бы с вами поговорить? – осторожно поинтересовался Гуров у старика, который, как ему показалось, вдруг задремал, сидя с открытыми глазами – настолько внимательно и не моргая старенький критик смотрел на него.

– Да, молодой человек, сказала, –