Любовь - только слово - Йоханнес Зиммель

— Да-да. Насколько удовлетворительно ее состояние сейчас?

— Вы нетерпеливы, господин Мансфельд!

— Это моя мать, господин профессор!

— При таких заболеваниях непозволительно быть нетерпеливым. Это может продолжаться годами, да, годами, — говорит врач. — Вы видите, я с вами совершенно откровенен!

— Это значит, что мать может остаться у вас на несколько лет?

Он кивает и благосклонно улыбается.

— Вы же сказали, что состояние ее значительно улучшилось!

— Улучшилось. Но оно далеко не идеально! И потом, дорогой господин Мансфельд, прошу вас подумать о рецидивах… Каждый раз, когда ее выписывали и она возвращалась домой, вскоре наступал рецидив. Ваши семейные отношения…

— О них я знаю сам, — грубо прерываю я.

— Господин Мансфельд, такого тона я не заслужил. Мы делаем все, что в человеческих силах, чтобы помочь вашей матери. Не хочу скрывать от вас того, что постоянные рецидивы, конечно, опасны.

— Что это значит?

— Может быть, подчеркиваю, может быть — в случае нашего наблюдения, — опасность будет практически равна нулю. Но мы должны просчитать любую возможность…

— Пожалуйста.

Он смотрит на меня, как известный врач на дерзкого подростка, и говорит ледяным тоном:

— Может наступить ухудшение, которое поставит нас в весьма щекотливое положение. Смотрите, у нас ваша матушка чувствует себя хорошо. У нас есть свобода, животные. Для нормальной жизни она еще не совсем здорова, в этом вы убедились. Но она неопасна, абсолютно неопасна.

— Вы говорите о моей матери!

— Конечно, господин Мансфельд. Однако при избытке переживаний она способна впасть в состояние, из которого мы больше не сможем ее вывести.

— Не сможете?

— Кажется, вы недооцениваете тяжести болезни. В случае значительного и полного ухудшения я не вправе больше брать на себя ответственность держать у себя уважаемую госпожу. Я буду вынужден ее…

— Передать на постоянное пребывание в психиатрическую лечебницу?

— Да, господин Мансфельд. Не смотрите на меня так. Я уже сказал, что вероятность этого невелика. И, я думаю, ее можно совсем устранить, если вы решитесь оградить уважаемую госпожу от всех негативных проявлений внешнего мира и оставить ее у нас.

— Навсегда?

— Навсегда.

— Вы полагаете: до самой смерти?

— Я думаю… Господин Мансфельд, мне трудно вести с вами разговор! Вы так агрессивны! Что вы хотите? Вы же видите, как счастлива ваша мать, общаясь с животными!

— Особенно с галкой.

— Мне очень жаль, но наш разговор закончен. В основном ваш отец разумно и полностью разделяет мою точку зрения. Всего хорошего.

И он ушел.

В клинике напротив начинают петь:

— Роза вырастает нежно от корня…

Я знаю, что сейчас открыты двери всех комнат. Медсестры ходят с этажа на этаж, кладут на стол больным ветки елок и зажигают свечи.

— …как пели нам старики…

Мать встает. Каждому животному в отдельности она желает спокойной ночи. Дружелюбно, как маленький ребенок, улыбается.

— Когда ты закончишь школу, Оливер, мы возьмем всех зверей, вернемся во Франкфурт на нашу виллу в Бетховен-парке. У нас будет замечательная жизнь. Я ведь богатая женщина! Миллионерша! Только представь себе, Оливер! Как только ты покинешь интернат, у нас будет все! Фабрики! Миллионы! А эту Лиззи посадят в тюрьму.

Фабрики? Миллионы? Бедная-бедная мама. В Люксембурге у нее личный банковский счет. Сколько на нем? Я не знаю. Время от времени она снимает для меня деньги, например, для векселей. Но фабрики? Миллионы? Их захватила дорогая тетя Лиззи, которая полностью руководит моим отцом. Они оба хорошо знают, что делают. Бедная-бедная мама. Я был не прав по отношению к профессору.

— Мама, на самом деле…

— Что? Так записано в законе. Я об этом долго беседовала с господином доктором Виллингом.

— Кто это?

— Знаешь, когда я сюда поступила, мне не понравилась моя комната. Не было балкона и птиц…

— Я понимаю.

— А в соседней комнате был балкон. Она вообще была уютнее и больше. В этой комнате лежал господин доктор Виллинг. Адвокат. Великолепный человек! Представь себе, когда я приехала, он вскоре умер.

— Умер?

— Ну конечно, детка. В клинике умирает много людей. Они умирают в любом нормальном доме. В том числе и здесь. Где бы это было более правильным? Добрые медсестры мне рассказали, что он уже при смерти, и говорили: «Сразу же после его смерти вы займете его комнату». — У матери в голосе опять появляются раболепные нотки. — И я каждое утро интересовалась, скоро ли он умрет. Ведь я не знала этого мужчину! Мне нужна была всего лишь комната, не правда ли?

— Ну и что?

— И, конечно, каждое утро меня пытались обрадовать! «Ему хуже, фрау Мансфельд. У него высокая температура, фрау Мансфельд. Он потребовал священника». И так далее. — Когда он… — моя мать смеется, — в четвертый раз потребовал священника, чтобы собороваться, мне показалось это немного странным.

— Это можно понять.

Она гладит косулю, все еще стоящую у кормушки. Потом я кладу руку ей на плечо и веду ее, чтобы она не упала от слабости, и с ужасом даже через пальто чувствую тело, исхудавшее настолько, что прощупывается скелет.

— День ото дня комната не освобождалась! Я была в панике. Добрая сестра говорит: «Доктор Виллинг умер сегодня ночью, но мы должны все убрать». — Моя мать выскальзывает из моих рук, я едва удерживаю ее. — И что я должна тебе сказать: через три часа я слышу, как усопший кашляет.

— Усопший?

— Так называемый усопший. Через стену. Знаешь, он всегда кашлял. Да, я тогда устроила скандал. Какая подлость, не правда ли? Я спрашиваю: «Как доктор может кашлять, если он мертв? Вы считаете, что я сумасшедшая, которой можно рассказывать сказки?» Господину профессору все это было безумно неприятно…

Мы идем к клинике, в окнах которой горит много огней.

— Скажи, Оливер, почему все поют?

— Сегодня Рождество, мама.

— Не поздновато ли для Рождества в этом году?

— Нет, мама.

— Но у нас были уже обычно крокусы и фиалки…

— Ты же хотела рассказать до конца историю о докторе Виллинге.

— Ах, да! Итак, представь себе: через день — я как раз пью чай, стучат в дверь и посторонний человек входит в комнату.

— Доктор Виллинг.

— Да, на самом деле это был он. Прекрасный человек! Вы должны познакомиться. «Милостивая госпожа, — сразу начал он разговор, — я слышал о неприятности, которую доставил вам несколько дней назад. Поскольку я просто не в силах предсказать, когда я умру и умру ли вообще в ближайшее время, то настаиваю на том, чтобы мы сегодня поменялись комнатами».

— И ты приняла это предложение?

— Конечно. А ты бы не принял?

Моей матери всегда было тяжело подниматься по лестнице. Из-за проблем с ногами. Теперь надо идти в парк по лестнице. Я поднимаю ее, чтобы нести. Она легкая, как девочка, и хихикает так же, как маленькая девочка.

Уже начинают звонить церковные колокола.

— Да, и представь себе, доктор Виллинг выздоровел. Совсем! У нас, пожилых людей… есть еще невероятные жизненные силы. Мы с доктором Виллингом, например. Взгляни на меня: выгляжу ли я хоть на один год старше сорока?

— Нет, мама.

— Он совсем один на белом свете, знаешь? Настолько умен, просто невероятно. Тебе надо познакомиться с ним, так как…

Она запинается.

— Что?

— Не смей меня высмеивать!

— Конечно, не буду.

Она шепчет:

— Я разведусь и выйду замуж за доктора Виллинга! Что ж, он тебе понравится. Он понравится тебе. Огромный интеллект. Мы будем легкими в общении людьми… Есть еще земляные орехи?

— Да.

Она вырывает из моих рук пакетик и жадно рассматривает его. На мгновение становится похожей на злую ведьму. Потом вновь ангельски улыбается.

— Спокойной ночи, Оливер. Завтра ты снова придешь?

В освещенном окне зала я вижу профессора.

— До завтра. Спокойной ночи, мама, — говорю безвольно.

И слышу звон колокольчиков и пение.

— Я еще должна сегодня непременно поговорить с доктором Виллингом, дорогой. Ты же знаешь. О капиталовложениях. Он ждет меня.

Она чуть касается меня губами, бросает мне своей рукой, как у привидения, воздушный поцелуй и семенит прочь. Я вижу, как профессор приветствует ее в зале. Потом выходит на воздух.

— А, господин Мансфельд. — Он проводит своими розовыми пальцами по бороде, он в хорошем расположении духа, больше не раздражен. — Ну разве ваша матушка не выглядит великолепно? Разве вы не почувствовали, что ей у нас хорошо?

Я, опустошенный и удрученный, стою в снегу и отвечаю:

— Конечно, конечно. Но пока есть риск нового обострения…

— Верно!

— Кроме того, у нее здесь еще этот господин доктор Виллинг.