Нашла коса на камень - Рода Броутон

— Такъ рѣшено, — говоритъ Джильяна своему поклоннику, — завтра, въ пять часовъ.

На слѣдующее утро дѣвицы Тарльтонъ являются завтракать къ Бернетамъ; по окончаніи трапезы, докторъ съ Софьей отправляются въ больницу, а Анна Тарльтонъ — домой за матерью, чтобъ ѣхать въ студію Чаллонера, куда, къ назначенному часу, должна пріѣхать и Джнльяна. Къ величайшей досадѣ послѣдней, она не находитъ въ мастерской никого, кромѣ хозяина, который усердно показываетъ ей свои рѣдкости и въ особенности хвастаетъ картинами, на которыхъ, въ различныхъ позахъ, изображена все; одна и та же женщина съ зеленовато-блѣднымъ лицомъ. Эти уроды носятъ имена всѣхъ богинь и красавицъ Греціи. Къ положительному ужасу Джильяны, владѣлецъ всѣхъ этихъ сокровищъ, среди какой-то патетической тирада, опускается передъ нею на колѣни, и въ эту самую минуту въ дверяхъ показывается Бернетъ, ошибкой попавшій въ одну студію, вмѣсто другой. Онъ совершенно пораженъ при видѣ этой картины. Джильяна выражаетъ намѣреніе сейчасъ же вернуться домой, Бернетъ молча сажаетъ ее въ экипажъ, ѣдетъ за ней, и у нихъ происходитъ бурное объясненіе, такое бурное, что его положительно можно назвать ссорой. Онъ обвиняетъ ее въ полнѣйшемъ неумѣніи держать себя; она отвѣчаетъ рѣзко, почти дерзко, словомъ — струны натянуты до послѣдней возможности.

Анна Тарльтонъ, явившаяся на слѣдующее утро съ извиненіями и объясненіями къ Джидьянѣ, застаетъ ее лежащей на кушеткѣ въ гостиной, она совсѣмъ больна, совершенно на себя непохожа. Посѣтительница своей болтовней о сестрѣ и Бернетѣ приводитъ ее еще въ худшее настроеніе. Сегодня день, въ который Джильяна обыкновенно посѣщаетъ больницу; никогда не отправлялась она туда съ большей неохотой, тѣмъ не менѣе ѣхать надо, и она садится въ коляску, наполненную цвѣтами для больныхъ. Всю дорогу она сидитъ откинувшись на подушки коляски, съ тоской и досадой глядя передъ собой. Только когда темная масса больницы возстаетъ передъ ней, начинаетъ она пробуждаться изъ апатіи.

А между тѣмъ, когда, минуты двѣ спустя, она проходить по длиннымъ палатамъ, въ высокія окна которыхъ свободно врывается майскій вѣтерокъ, съ руками полными розъ, въ дружескомъ разговорѣ съ одной изъ старшихъ сестеръ милосердія, — никто бы не сказалъ, чтобъ душа, обитающая въ этомъ цвѣтущемъ тѣлѣ, могла сильно страдать.

Не останавливаясь, проходитъ она въ палату, гдѣ кроватки, драпированныя бѣлымъ съ розовымъ, и вѣчно галлопирующая деревянная лошадь возвѣщаютъ всѣмъ и каждому, что здѣсь дѣтское отдѣленіе. Смирно и тихо лежатъ они. Не слышно ни плача, ни стоновъ, хотя тутъ есть и неизлѣчимыя. Одинъ мальчикъ, правда, лежитъ на спинѣ, съ полузакрытыми глазами, тяжело дыша. Ему только шесть лѣтъ. Родители отдали его акробатамъ, которые всячески ломали и коверкали его бѣдное тѣльце, пока болѣзнь и близость милосердой смерти не освободили его отъ нихъ.

Одна дѣвочка сидитъ въ постели въ какомъ-то панцырѣ изъ гипса. Она превеселенькая, а между тѣмъ дѣло ея плохо — искривленіе спинного хребта.

У другой малютки недавно отрѣзали ногу. Она уставилась круглыми глазами на незнакомку, позабывъ на минуту и о маргариткахъ, которыми усѣяно ея одѣяло. У ближайшей отъ нея кроватки Джильяна видитъ какого-то мужчину, стоящаго къ ней спиной. Это Бернетъ. Но тѣмъ онъ занятъ? онъ не щупаетъ пульса, не предлагаетъ вопросовъ. Онъ старается разставить нетвердыхъ на ноги обитателей игрушечнаго Ноева ковчега. Даже замѣтивъ посѣтительницъ, онъ не оставляетъ своего занятія. Можетъ быть, онъ радъ случаю нѣсколько скрыть свое лицо. Они не видались со вчерашней ссоры.

Сестру позвали, а миссъ Латимеръ стоитъ молча въ нерѣшимости у кроватки, слѣдя за его эволюціями, въ которыхъ, сама по немногу начинаетъ принимать сильное участіе. Вскорѣ онъ поднимаетъ на нее глаза съ довольно смущенной улыбкой и говоритъ:

— Симъ стоитъ, Хамъ стоить, а Афетъ стоять не хочетъ.

Съ этими словами онъ выпрямляется и становится возлѣ нея, держа Афета въ одной рукѣ и гіену въ другой. Улыбка сочувствія освѣщаетъ все лицо ея точно лучъ солнца.

— Я заставлю ихъ всѣхъ стоять, — рѣшительно восклицаетъ она, опускаясь на колѣни, — не только ихъ, но и ихъ женъ, и всѣхъ животныхъ.

Оба молчатъ, пока дѣло не доведено до конца. Когда же всѣ животныя, какъ чистыя такъ и нечистыя, установились по парно по одѣялу, она поднимаетъ на него сіяющій взоръ и, протягивая ему руку, спрашиваетъ:

— Мы друзья?

— Это отъ васъ зависитъ, — отвѣчаетъ онъ не безъ волненія.

Она молчитъ съ минуту, еще не вставая съ колѣнъ, любуясь солнечными лучами, цѣлые снопы которыхъ врываются въ высокія окна.

— Хотѣлось-бы мнѣ, чтобъ мы не ссорились такъ часто, говоритъ она очень мягко;- непріятно ссориться.

— Но пріятно мириться, отвѣчаетъ онъ такимъ тономъ, будто слова эти вырвались у него помимо его воли.

Она не отвѣчаетъ, но остается въ прежней позѣ, продолжая смотрѣть на солнечный лучъ; внезапная радость вызываетъ слезы на ея глазахъ. Когда она оглядывается, — онъ уже исчезъ.

Настаетъ 1 августа — день рожденія Джильяны, ей исполнился двадцать-одинъ годъ, отнынѣ она полновластная владѣлица всего своего состоянія; когда-то ей казалось, что день этотъ будетъ счастливѣйшимъ днемъ ея жизни, теперь-же, когда онъ насталъ, она ровно никакого ликованія не чувствуетъ. Сидя у окна своей комнаты, въ пенуарѣ и съ распущенными по плечамъ волосами, она перебираетъ въ памяти событія послѣдняго мѣсяца, мысленно отдѣляя пшеницу отъ плевелъ. Плевелы преобладаютъ. Теперь она уже болѣе себя не обманываетъ, знаетъ, чѣмъ одна минута отличается для нея отъ другой. Бывали минуты, когда душа его словно раскрывалась передъ нею, когда полная гармонія царствовала между ними, но это были буквально минуты. Онѣ смѣнялись усиленной холодностью. Ко всѣмъ ея мученіямъ присоединялась ревность: толки и гаданія младшей миссъ Тарльтонъ о томъ, согласится или нѣтъ отецъ на бракъ сестры ея съ молодымъ докторомъ — составляли для бѣдной Джильяни адскую муку, которую она должна была выносить съ улыбкой. Черезъ нѣсколько минутъ она пойдетъ прощаться съ опекуномъ; до родного Марло неблизкій путь, выѣхать придется пораньше. Въ половинѣ девятаго она стучится въ дверь кабинета; Бернетъ встрѣчаетъ ее дружелюбнѣе, чѣмъ она ожидала, въ его поздравленіяхъ по случаю дня ея рожденія звучитъ задушевная нота, что едва не лишаетъ бѣдняжку послѣдняго мужества. Передъ нимъ стоитъ уже не та Джильяна, которую онъ такъ холодно привѣтствовалъ подъ своей кровлей пять мѣсяцевъ тому назадъ. Слѣдовъ слезъ не замѣтно, но съ ея нѣжныхъ щекъ совершенно исчезъ прежній яркій румянецъ.

Она сегодня далеко не такъ хороша какъ обыкновенно, хотя одѣта также тщательно. Послѣ первыхъ привѣтствій Бернетъ тотчасъ впадаетъ въ чисто-дѣловой тонъ, сдаетъ ей съ рукъ на руки ея денежныя бумаги, всѣ ея акціи, закладныя и пр. Она спокойно и толково выслушиваетъ его объясненія. Дѣловая часть бесѣды кончена, бывшимъ врагамъ больше ничего не остается какъ только проститься.

— Я не должна уѣхать, — говоритъ она опираясь о столъ дрожащей рукою, — не поблагодаривъ васъ за исполненіе тяжелой задачи, которую вы съ такой добросовѣстностью на себя приняли, не попросивъ у васъ прощенія за безпокойство, какое мое присутствіе и… и… мое упрямство и моя… неразсудительность… и мой несчастный характеръ причиняли вамъ.

Начала она довольно бойко, хотя съ нѣкоторымъ усиліемъ; но къ концу рыданья, съ которыми она тщетно борется, почти заглушаютъ ея рѣчь. Можетъ быть, и ему въ эту минуту говоритъ не легко, такъ какъ онъ отвѣчаетъ ей однимъ жестомъ отрицанія.

— Знаю, — продолжаетъ она нетвердымъ голосомъ, — что мои недостатки именно тѣ, которые вамъ всего антипатичнѣе, часто выводила я васъ изъ терпѣнія. Радуюсь за васъ, что все это теперь кончено.

— Порадуйтесь также за себя, — тихо отвѣчаетъ онъ, — по-моему есть чему.

Голова ея опускается на грудь.

— За себя я не рада, — отвѣчаетъ она почти неслышно.

Съ минуту онъ смотритъ на нее какимъ-то страннымъ взглядомъ и дѣлаетъ движеніе человѣка, готоваго раскрыть свои объятія; лицо его очень блѣдно, всѣ черты выражаютъ страданіе. Но прежде чѣмъ она успѣла провѣрить это минутное впечатлѣніе, онъ повернулся къ ней спиной и молча сталъ смотрѣть въ окно.

— Теперь, когда я уѣзжаю, — продолжаетъ она, — у меня въ вамъ небольшая просьба; можетъ быть, вы и не знаете, что вы никогда не протягивали мнѣ руки. Можетъ быть, это былъ случай, даже еслибъ это было преднамѣренно, я не имѣю права сердиться; но теперь, когда… я… уѣзжаю… навсегда… теперь, когда насталъ конецъ нашимъ несчастнымъ отношеніямъ, я была бы рада, еслибъ вы могли заставить себя датъ мнѣ это доказательство прощенія и… и расположенія.

Значеніе послѣдней фразы онъ долженъ былъ угадать; неудержимыя слезы настолько заглушаютъ ее, что почти ничего не слышно. Онъ медленно, повидимому съ крайней неохотой, поворачивается въ ней лицомъ. Она по прежнему стоитъ у стола, только теперь слезы неудержимо текутъ по ея щекамъ, губы дрожатъ, и она робко протягиваетъ ему руку. Онъ беретъ эту руку обѣими руками и, посмотрѣвъ ей съ минуту въ глаза страстнымъ взглядомъ, наклоняетъ голову и почтительно цѣлуетъ эту хорошенькую ручку.