Бог, страх и свобода - Денис Драгунский

Эта сила расколола страну по всем возможным линиям. На казахов и узбеков, на ретроградов и прогрессистов, на западников и почвенников.

Никакой референдум не мог остановить процесс, который пошел.

Помните?

Добрый человек из Ставрополья

Однако ретроградов, совков, коммунистов осталось немало. Они попытались устроить переворот. У них не вышло. Горбачев вернулся из Фороса в чужую страну. Но он еще был Президентом СССР, каковая страна номинально существовала. У Горбачева были спецслужбы — не думаю, что все они были уже безоговорочно верны Ельцину. У Горбачева была армия — по крайней мере, ее часть.

Путчистов, по всем законам жанра, ждала известная участь — висеть на рояльных струнах во внутреннем дворе Лефортова. Этого не произошло.

Людей, подписавших соглашение о разделе СССР, могли ждать ОМОН и те же рояльные струны. Не думаю, что советский народ и мировое сообщество сильно и долго волновались бы по этому поводу.

Но этого тоже не произошло.

Не потому, что Горбачев был слаб.

Потому, что он был ответствен. Он не хотел еще крови. Достаточно ее пролилось в Тбилиси и Фергане, Сумгаите и Баку, Вильнюсе и Карабахе.

Перестройка, о которой мечтал и говорил Горбачев, оказалась скорее геополитической. Собственно политическую и экономическую перестройку суждено было делать другим людям.

Горбачев это понял. И не стал заставлять этих других людей перешагивать через новую лужу крови.

Для того чтобы под телекамерами снять с себя обязанности Президента СССР, нужно было очень много силы. Гораздо больше, чем для того, чтобы устроить маленькую, бессмысленную и жестокую гражданскую войну.

Но вернемся к самому первому вопросу.

Зачем Горбачев все это сделал?

Не зачем, а для кого. Для страны и для людей. Для нас с вами.

Написано в феврале 2006 года («Новое время», 2006, № 9)

Postscriptum 2010 года. Загадочные сорокалетия

Перестройка — звено в Великой Цепи Демократии и Свободы, которая тянется аж из XVIII века.

Поворот в советской политике, вызвавший тектонические перемены в мировом развитии, был обусловлен — объективно и субъективно — тягой к демократии и свободе. Это были не только ценности и идеалы, но и единственно подходящие инструменты для решения домашних и внешних проблем советской империи. Были эти проблемы решены? Если да, то далеко не окончательно. И конца пока не видно.

Оглянемся назад. За сорок лет до этого произошел глобальный триумф демократии: победа над нацизмом. До начала «холодной войны» такова была официальная оценка — три великие демократические державы победили деспотический режим (см. «Новое время», 1945, № 1). Ну и как, заключили они всемирный союз ради прогресса? Увы.

Понятное дело. Демократия и свобода — инструменты эффективные, но капризные, не обещающие скорого торжества прав человека. Не говоря уже о высоком качестве жизни для всех. Много политических и экономических кризисов прошло с 1985 года по 2005-й. Да и после 1945-го тоже. Победа над кошмаром гитлеризма, увы, не обернулась расцветом демократии в стране — главной победительнице.

Однако продолжим оглядываться назад — это интересно. Что же мы увидим за сорок лет до 1945 года? Представьте себе, еще один шаг к демократии. А именно — единственную реальную победу неоконченной русской революции — Манифест 17 октября 1905 года. Победа над абсолютизмом: гражданские свободы, Государственная дума и знаменательная новая редакция Основных государственных законов. Ранее там говорилось, что государство управляется на основании законов, исходящих от самодержавной власти. После Манифеста — на основании законов, принятых в надлежащем порядке. Большая, между прочим, разница! Честно говоря, именно Манифест 17 октября открывал дорогу демократическому развитию, и если бы не мировая война и коммунистический переворот — кто знает, в какой стране мы жили бы сейчас.

Так. А что же было в России за сорок лет до 1905 года? В декабре 1864 года судебной реформой завершился цикл великих преобразований, начатый в 1861 году освобождением крестьян.

Крестьян освободили без земли, российский царь-реформатор был убит, реформы свернуты. Но главное — было громко и внятно сказано слово «свобода». Отсчитывая от нашего времени вглубь истории — свобода от власти КПСС, от угрозы нацистского варварства, от абсолютной власти царя, от рабства, постыдного в просвещенном XIX веке.

Такое же слово «свобода» было сказано опять же за сорок лет до того —14 декабря 1825 года, когда господа офицеры вознамерились ввести в России конституцию, а самые горячие головы — республику.

Показательно, кстати, что примерно в это же время Россия вместе с европейскими державами оказывала давление на Османскую империю, чтобы та предоставила свободу Греции, Сербии, Молдавии и Валахии. Свобода на экспорт: своих декабристов повесим, но свободы для греков и сербов добьемся.

Да, но отчего господа офицеры так разгорячились и вышли на Сенатскую площадь? От того, что сорок лет назад, в 1785 году, императрица Екатерина II издала «Жалованную грамоту дворянству». (Получите первое в России непоротое поколение! Они-то и вышли на Сенатскую площадь.) А также — чрезвычайно важную «Грамоту на права и выгоды городам Российской империи». Не надо модернизировать историю и приписывать матушке Екатерине современные идеи, но не надо и забывать, что местное самоуправление является неотъемлемой частью демократического общественного устройства. А в XX веке стало понятно, что право на местное самоуправление относится к фундаментальным правам человека, ни больше ни меньше.

Вот такие сорокалетние циклы на пути демократии и свободы. Высокие слова (законы, декларации, восторги и надежды), попытки воплотить их в реальность, разочарования, откаты, провалы, реакция, стыд, отчаяние… И снова устремленность в царство надежд.

Сорок лет — это больше, чем поколение. Но меньше, чем жизнь. Сорок лет — это тот человеческий срок, за который надежды успевают появиться, созреть, рухнуть в полную безысходность и воскреснуть снова.

Пятнадцатилетний юноша, сын воина-победителя, должен был всей душой поверить в коммунизм версии 1961 года, двадцатидвухлетним — изумиться подавлению «пражской весны», обозлиться в застойные времена, которые как назло пришлись на его лучшие годы. В возрасте тридцати пяти лет он должен был тешиться анекдотами вроде «взамен ранее объявленного коммунизма состоятся Олимпийские игры». А еще через пять лет он снова поверил в свободу и демократию.

И похоже, опять разочаровался до ненависти к этим прекрасным словам. Ему шестьдесят пять лет. Советские радости в виде больниц, санаториев и улучшения жилищных условий кончились. Пенсия маленькая. Квартплата меж тем растет.

Но подрастают те, кто родился в восьмидесятых.

Что будет в 2025 году? Кто доживет — узнает. А мы будем надеяться, что свобода в очередной раз не соскочит с зарубки.

ДО ОТПРАВЛЕНИЯ ПОЕЗДА

Все время идут разговоры о том, что многое у нас плохо, и надо бы сделать так, чтоб стало хорошо. Вот, например, коррупция. Все о ней говорят. Приводят какие-то поражающие воображение цифры. Верней сказать, цифры настолько велики, что воображение слабо реагирует. Десятки, а то и сотни миллиардов, что-то вроде световых лет из научно-фантастических романов. Так много, что уже по ту сторону реальности. Такой у нас в стране коррупционный оборот: нереально могучий.

Но коррупция — это не только взятки, откаты, распилы и прочие финансовые операции. Это должностная безответственность, некомпетентость, неумение и нежелание работать. Это злоупотребление правом. Это отказ даже от видимости права и использование прямого насилия вместо законных (или пускай хоть «как бы законных») методов давления на конкурентов. Это кумовство, землячество, клановость в бизнесе, политике и даже культуре. Это романтизация криминала. Это, наконец, доведенное до абсурда хамство сильных и богатых. Когда денежный мешок нанимает себе милицейскую охрану и в сопровождении автоматчиков гуляет по мирному городу или мчится кортежем, с сиренами-мигалками — это тоже коррупция.

Потому что коррупция, в переводе с латыни, означает «растление». Ох уж это обаяние красивых иностранных слов! Сказать бы прямо: основную опасность для общества представляет собою растление госаппарата, правоохранительных органов и бизнеса. Ужас какой. А поставишь слово «коррупция» — и все пристойно. Коррупция, инфляция, плавная девальвация…

Простите, я слегка отвлекся. Итак.

Но пугающими цифрами и шокирующими фактами дело не заканчивается. Ситуация на самом деле еще хуже.

Коррупция во всех своих видах — это плохо. Надо сделать так, чтобы этого безобразия не было. С этим согласны все — и власть, и общество. Власть издает законы, обращается к разным своим ветвям. Ветви шумят листвою. Народ обсуждает и скандальные факты, и усилия власти. Но вот что интересно. Если этот общенациональный разговор о коррупции представить себе в виде музыкального произведения, то в нем явственно прослеживаются две темы. Первая — всеобщее возмущение. Тема гнева, как написали бы в консерваторской программке, во вкладыше, где объясняют, что хотел выразить Бетховен. Вторая тема — полная безнадежность. Тема судьбы. У нас все равно ничего не получится. Не выйдет у нас справиться с коррупцией. «Все равно, все равно, все равно…» — гудят басы, создавая фаталистический фон для обличительных мелодий. Но почему люди убеждены, что зло непобедимо?