Шимпанзе горы Ассерик - Стелла Брюер

Хетер и я закончили учебу в 1967 году. Не могу описать того восхитительного чувства полной свободы, которое охватило нас, когда мы поняли, что навсегда покидаем школу. Вся остальная жизнь представлялась нам длинной цепью сплошных каникул.

Мое возвращение домой было отмечено еще одним радостным событием: перед самым отъездом из Англии мне подарили далматского щенка. Я взяла его с собой и в аэропорту вручила корзинку встречавшему нас отцу. Когда мы вошли в дом, началась радостная суматоха. Отец с гордостью представил прибывших генете Тиму и сервалу Чарли, которые были еще слишком малы и приняли нас без всяких колебаний. Что же касается щенка, то он показался им чересчур экспансивным: когда маленькая неуклюжая фигурка, спотыкаясь на непослушных ножках и помахивая в знак приветствия пятнистым хвостиком, бросилась к ним, они от неожиданности попятились. Тесс, напротив, страшно обрадовалась новому гостю. Она как тень ходила за щенком, трогала его то одной, то другой лапой, облизывала и тыкала носом, приглашая поиграть. Впоследствии Тим и Чарли также избавились от своей боязливости, и щенок стал полноправным членом нашей семьи. Отец решил назвать его Плам-Даффом[1], сокращенно Даффи. Более подходящее имя трудно было придумать: на одном из местных языков «дафф» означает «глупый». И в самом деле, Даффи никогда не отличался интеллектом и благородными манерами своих старых родителей. В нашей семье он стал добродушным клоуном, который дружил со всеми и рад был услужить каждому.

Познакомившись с Тимом и Чарли, мы с мамой вышли в сад, чтобы увидеть антилоп — Бэмби и Буфула. Они тотчас подошли к нам и стали слегка подталкивать маму, требуя положенной бутылки с молоком. Их ничуть не трогало, что рядом стояли мы с Хетер — два совершенно незнакомых им существа. Они были как две капли воды похожи на диснеевского Бэмби: те же большие, как лепестки, уши, те же влажные карие глаза. Длинные ножки казались слишком хрупкими для их каштановых телец. Бока у антилоп были исчерчены вертикальными и горизонтальными полосами, а круп покрыт светлыми пятнышками. На протяжении всей своей жизни оба животных отличались абсолютным отсутствием страха, которое так поразило нас в первый день. Даже если происходило что-нибудь из ряда вон выходящее, они никогда не впадали в панику, хотя это характерно для других представителей их вида. Когда они выросли и стали жить на свободе, то остались такими же спокойными и дружелюбными, как и в тот далекий день нашего знакомства с ними.

Мы с Хетер скоро приспособились к заведенному в доме распорядку и сняли с родителей часть лежавших на них обязанностей по уходу за животными. Теперь кормлением сервала и генеты занимались мы. Соска от бутылки была великовата для Тима, но он тем не менее научился ее сосать. Во время кормежки он вел себя куда спокойнее Чарли, который так радовался молоку, что хватал бутылочку передними лапами и подтягивал ко рту, выпуская острые когти. При этом он не щадил и наших рук, так что приходилось надевать перчатки, когда мы приносили ему еду.

Чарли был еще совсем маленьким и, как все котята, любил проказничать. По утрам он бесшумно прокрадывался в нашу спальню, на мгновение замирал возле двери, приводя в готовность подергивающиеся мышцы, прежде чем одним прыжком перемахнуть через всю комнату и очутиться у меня на кровати. Здесь он начинал грызть и царапать те части моего тела, которые высовывались из-под одеяла. Это был далеко не лучший способ пробуждения, но во много раз более эффективный, чем звонок будильника. По крайней мере, у меня никогда не возникало желания поваляться в постели лишних пять минут. Если я, пытаясь спастись от него, залезала под одеяло, Чарли садился и ждал, готовый при малейшем движении снова наброситься на меня. В конце концов он уставал возиться и ложился на подушку, свернувшись клубком возле моей головы. Вскоре раздавался громкий ритмичный звук удовлетворенного мурлыканья. Тогда я вставала, а Чарли целиком завладевал постелью.

Тесс тоже была еще очень молода и любила пошалить. Вечерами они с Чарли затевали бесконечные игры на лужайке перед домом. Они гонялись друг за другом на предельной скорости, потом вдруг без всякого предупреждения преследуемый разворачивался и становился преследователем. Иногда они сталкивались и затевали энергичную борьбу, которая кончалась так же внезапно, как и начиналась: один из них или оба одновременно подпрыгивали и бросались прочь, приглашая партнера пуститься вдогонку.

Чарли быстро подрастал, превращаясь из неряшливого котенка в красивую кошку. Его пятнистая шерсть была безупречной. В походке, посадке головы, царственном пронзительном взгляде было нечто завораживающее. Вечером все обитатели дома, в том числе и две недавно появившиеся у нас молодые гиены — Буки и Бастер, — устраивали на лужайке настоящий цирк, выплескивая бьющую через край энергию. Тим обычно держался в стороне от этих шумных сборищ: подросшие товарищи, сделавшиеся слишком большими и тяжелыми, в азарте игры подчас не видели его, пока не оказывались у него на спине. Чарли тоже был мельче других, но его выручала быстрота реакции: если забавы становились слишком необузданными, он спасался бегством на одно из деревьев, растущих в углу сада.

Подрастая, Чарли стал все дольше пропадать по вечерам в кустарниковых зарослях. В конце концов у него выработался четкий распорядок: днем, выбрав тихий уголок, он спал, свернувшись клубком на удобной подушке или на куче белья. Вечером просыпался и шел в кухню, где его ждали мясо и молоко. После ужина приходил в гостиную, где все мы в это время собирались, и проводил с нами около часа. Постепенно Чарли становился все более беспокойным и наконец решительно устремлялся к двери. Полуобернувшись и в последний раз посмотрев на нас, он исчезал в ночном мраке. Возвращался он, когда все уже были на ногах, и с нетерпением ждал положенной ему миски с молоком. Потом отыскивал тихое место и проводил там остаток дня.

Однажды вечером я наблюдала, как Чарли вылизал и вычистил развалившуюся на спине Тесс, затем встал, сладко потянулся и, по обыкновению, начал метаться из угла в угол. Наконец, решив, что пора уходить, на секунду остановился у двери и бросил нам прощальный взгляд. «До свидания, Чарли, дружище, — ответила я. — Счастливой охоты!»

Среди ночи позади нашего дома раздались два выстрела; стреляли, несомненно, из самодельного, заряжающегося с дула ружья, которым обычно пользуются местные охотники. На следующее утро миска с молоком осталась нетронутой. Чарли не вернулся домой.

Целый день мы с Хетер обшаривали кустарник в поисках Чарли, но не обнаружили ничего, что подсказало бы нам, где он может находиться. Было уже четыре часа дня, и мы решили повернуть назад. Метрах в ста от дома, возле изгороди, окружавшей Юндумскую станцию, мы услышали назойливое жужжание мух. Там мы и нашли его: он лежал в зарослях кустарника, на боку, убитый выстрелом в круп. На его красивой мордочке застыла непривычная, злая гримаса; выражение боли и ужаса навеки запечатлелось в остекленевшем взгляде. Слезы застилали мне глаза, а сердце разрывалось на части, когда я взяла на руки неподвижное тело. Мы отнесли Чарли домой и в тот же вечер похоронили под его любимым деревом. Еще вчера он спасался на нем от шумливых гиен, выжидая удобного момента, чтобы, спрыгнув, вновь вступить в игру. Так это дерево и называется до сих пор Деревом Чарли.