Суздальский варяг. Книга 1. Том 1. - Валерий Анисимов

Настороженно устремив взгляды на тысяцкого, приглашённые перешёптывались: «Что ещё надумали наши мужи передние? Ужель опять будут склонять на общее дело потщиться?»

– Мужи лепшие, люди житьи, – Бута окинул взглядом сидящих по лавкам бояр, купцов, – конца усобицам княжьим не видно. Мы с вами уже и забыли, когда Ростов величали Великим. Долго ли нечестие нам терпеть? Полетные подати наши идут не на устроенье земли нашей, а на кровавые княжьи распри. Князья о нас, грешных, вспоминают, лишь, когда подать собирать надо, а до чади ростовской им дела нет. Так что же, и далее будем жить в неведении и ждать милости княжьей, али сами о себе подумаем?

Бута вглядывался в мужей, ища поддержки, но видел лишь недоумение в их лицах. Только Кучка острым прищуром оглядывал кондовые бородатые лики.

– В чём потщание являть надобно? – робко донеслось из дальнего угла.

– Мы как-то говорили об этом. Иван Степаныч вновь поведает о своих помыслах.

Пока Иван собирался с мыслями, Бута остановил взгляд на старчески замутнённых глазах недовольно кряхтевшего и ёрзавшего по лавке боярина. Тысяцкий понял свою ошибку и решил поправиться.

– Ты, Матвей Кондратич, изволишь ли слово молвить?

– Имаю… Имаю слово, – размеренно проскрипел старейший из бояр. – Какая же может быть честь Ростову Великому, ежели молодь стариков не чтит. При батюшке твоём такого не бывало, чтоб думу скликать без совета с вятшими мужами. Ты бы ещё вече скликал, – съязвил старик. – Вам, молодым, это раз плюнуть. Не живётся вам безволненно, опять что-то надумали. Кровь горячая. Стар я с вами хороводы водить, однако надо послушать, что у вас на уме, а тогда уж и своё слово молвлю: быти пособником вашей буести, али в сторонке постоять.

Обескураженный своей оплошностью и упрёком старца, Бута потерял первоначальный запал, напрягся, чтоб сохранить душевное спокойствие.

– Упрёк твой, Матвей Кондратич, принимаю. Впредь будет мне уроком.

– Вот это по-нашему, – расплылся улыбкой во весь беззубый рот старик, довольный, что сумел «посадить» молодого тысяцкого на место.

Ивану, однако, не по душе пришёлся настрой думы, хотя считал упрёк старейшего боярина справедливым. «Как же Бута мог так оплошать? Ведь надо же было сначала посоветоваться со стариками, а потом и думу скликать! Э-эх, охреян ты, Бута. Теперь надо ждать не разумных глаголов, а недовольных ворчаний».

Бута тем временем решил для убедительности добавить ещё несколько слов.

– Всем ли ведомо, что Всеволод отдал Чернигов сыну Владимиру? Другого сына, Ростислава, посадил в Переяславле. Говорят, Смоленск тоже за Владимиром оставил. В Новгороде посадил внука Мстислава. И опять нет чести Ростову. Пришлёт нам киевский князь кого-нибудь из обиженных племянников, Ростиславичей, али Святославичей. Придут они со своей дружиной, со своими мужами, и забота у них только одна – подати драть нещадно, а о наших нуждах они и не подумают. Так нам ли быть у них подручниками?! Мы сидим из колена в колено на своей земле, здесь вся наша жизнь! Не нам принимать чужие обычаи. Рано или поздно, кто-то придёт на ростовский стол, и нам надо помыслить, мужи вятшие, как честь Ростова блюсти будем. Надо как-то выбираться из нашей дикости и быть достойными чести наших мудрых и рачительных предков.

– Ох, тысяцкий, придёт князь, свернёт тебе выю за твои крамольные глаголы! – вновь вставил слово Матвей Кондратич. – Не пойму я тебя, Бута, и что ты пещися не перестаёшь о моём племенстве? Будто мы девки гулящие, а князь придёт, и нашу честь порушит.

Гридница тряслась от густого мужского хохота.

«Не ко времени старик проснулся», – подумал Бута.

Иван встал, приложив руку к груди, почтительно склонил голову перед благородным собранием лепших мужей, надеясь, что и его выслушают с почтением, покосившись, однако, с опаской на Матвея Кондратича.

– Мужи вятшие, пока князья которуются там, на юге, нам надо множить богатство земли Ростовской.

– Это мы и сами ведаем, – опять встрял Матвей Кондратич. – Ишь, какой ловкий да скорый. Суть-то в чём?

«Опять ему суть подавай! Сколько можно встревать попусту!» – лопнуло у Буты терпение.

– Ты, Матвей Кондратич, прежде послушай. Слово молвить не даёшь. Земля наша не беднее Киевской, али Черниговской, тем более, Новгородской, а живём мы хуже всех. Гобино через два лета на третье собираем, едва хватает себя прокормить. А князья ежелетно поземь увеличивают, и знать не хотят, что по нашей земле мор прошёлся. Торговать надо. А как торговать, о том Иван скажет, ежели ты, Кондратич, перебивать не будешь.

Старик покрутил бороду в кулаке, почесал за ухом. – Ладно, уж, пока буду молчать.

– Два лета назад смерть прошла по нашей земле, – продолжил Иван. – Кого она косила в первую очередь? Бедных и голодных. А теперь некому землю орать, жито выращивать. Приди сейчас ворог в нашу землю, он нас голыми руками возьмёт. Этого мы хотим? По нраву ли нам такая жизнь? Будь мы богаче, мы бы дружину ростовскую увеличили числом гораздо. Но, даже если будем собирать урожай добрый, борти множить, больше зверя бить – всё это есть мёртвый товар, а не богатство. Нужно гостьбу ширить. Посмотрите на соседей: Новый Торг вырос, как опара на сусле. К нам товары с Готского берега попадают с ценой втридорога! Почему так? Потому, что у новгородских купцов хватка есть. У них товар постоянно в движении, а без этого гривны не позвякивают. На пути готского товара в нашу землю, перекупщики в Новом Торге мытное в скотницы княжьи с лихвой берут и себя не забывают. А ежели мы поставим мытный заслон на пути товаров с юга в Новгород, то и нам будет корысть от того, и наши скотницы будут не пусты. Подумать надо, как общим потщанием обустроить волоки и погосты на Ламе. А далее, может, и о Вазузе так же помыслить, – Кучка замолчал, переводя дух.

– Теперь, Кондратич, и слово молвить не грех, – снисходительно произнёс Бута.

Старик кинул в его сторону усталый взгляд, покряхтел для важности.

– Пущай молодь говорит, а я послушаю.

– Лама – искони наша река, это ясно, – начал, было, говорить Константин, – но Вазуза чья? То ли наша, то ли Смоленска, кто ведает?

– Тебе кто позволил вперёд отца слово молвить?! – пристукнул грозно посохом боярин Борислав.

Константин съёжился, замолчал.

– Буестная молодь пошла. Поучить бы тебя плетьми на сей лавке! У-у-у! – Борислав погрозил сыну кулаком. – Однако он верно говорит, – вдруг вывернулся боярин. – Знаешь ли ты, Бута, чья Вазуза?

– Чья Вазуза, разберёмся, а вот пошто ты сына своего на думу притащил? Не положено ему тут быти. Вот женится, тогда другое дело.

Бута растерянно посмотрел на Ивана, на Борислава, на владыку.

– А ведь и верно, чья Вазуза?

Все бояре, как по команде повернули головы в сторону владыки. А Исайя сидел, опустив очи и, казалось, спал.

– Владыко, твоё слово, каково будет? – осмелился кто-то робко потревожить епископа.

Исайя устало поднял веки, глядя куда-то в пустоту. Измождённое болезнью лицо не выражало, казалось, никакой заинтересованности.

– Се ваши мирские дела, – едва слышно говорил епископ, – однако мне в том есть свой интерес. Каков он – скажу, когда всех послушаю. С Вазузой не нам разбираться, се дело княжье. Межу установить может только княжий суд. Не ходите вы к Вазузе, а то рать обрящете от смолян. Об остальном говорите, спорьте, а я послушаю. Говорите, как думаете, не озирайтесь на мой архипастырский сан, и на тысяцкого не оглядывайтесь. Дело-то замыслено вельми изрядное. Был бы князь на столе ростовском, он бы рассудил нас по-своему. Но князя нет, и мы не ведаем, когда он приидет; а потому нам с вами вершить все дела.

– Иван Степаныч, как мыслишь обустраивать волок с мытными заставами? – послышалось от купцов, сидящих особняком.

– И сколько гривен надобно на сие обустройство?

– Дело замыслено изрядное и долгое, прибыли дождемся ли?

Казалось, Иван сумел пробудить интерес к задуманному делу. Но спрашивали купцы, а бояре слушали, нехотя переговариваясь между собой.

– Не должен Ростов оставаться в стороне от большой гостьбы. Довольно нам греть свои зады на печи да пузо почесывать. Каждый будет иметь свой прибыток, в зависимости от вложенных кун. И князю будет корысть. Ведь в его же скотницы потечёт серебряный ручеёк от мытного. Знамо дело, единым днём всего не содеять, но ежели дружно навалиться всем миром, то можно скоро свершить задумки наши.

Последние слова Ивана были обращены не столько к купцам, сколько к боярам. Поводя взглядом по их постным лицам, несколько дольше задержался на Бориславе. На неподвижном лице боярина ни удовлетворённости, ни сомнения. Лишь едва заметные морщинки в уголках тёмных глаз, цепко смотрящих изпод вылинявших бровей, говорили, что их обладатель себе на уме. «Расчётлив, своего не упустит, – подумал Иван. – Долго щупает товар, но, если уж вцепится – не отдаст, за ценой не постоит. Вот так и с Никодимом ведёт непонятную игру: прежде, чем сватов послать, всё разнюхает, всё выведает, но, вцепившись в невестку, непременно женит сына. У него и купцы все, как на ладони, всех видит насквозь. Да-а, упустил я Варвару, жаль. А ведь она могла бы полюбить меня…» – Иван глубоко и тяжко вздохнул, опустил плечи, упёрся взглядом долу, уже не замечая вокруг себя ничего. До сознания, будто сквозь туман, откуда-то издалека доходили слова боярина Матвея: