Операция выбор Ы! - Сергей Юхин

— Да, — ответил я голосом безнадежно больного.

— Спишь, старая лошадь? Одевайся, через пятнадцать минут буду, — Саня сам был на взводе.

— Я не поеду, голова болит сильно. Таблетки глотаю.

— Не выдумывай. Одевайся быстро. Еду, — и положил трубку.

Я натянул одеяло до подбородка и решил не вставать.

— Не поедешь? — Люся спросонья еле выговаривала слова.

— Нет, давление долбит.

— Правильно, спи. Квакин трезвонил?

— Мг.

— Вот неугомонный!

— Спи.

Я зарылся носом в Люсиных волосах, пытаясь спрятаться от Сани и от парашютистов. Они собрались возле кровати и жгли мне спину презрительными взглядами. Опять звонок!

— Сань, я же сказал…

— Выходи. Я под подъездом. Через две минуты начну сигналить. Тебя соседи без парашюта из самолета выкинут.

— Сейчас выйду.

— Не в трусах выходи, а готовый! Две минуты. Конец связи…

Я напялил на себя первую попавшуюся одежду, влез в тапочки и поплелся успокаивать Квакина. Он стал бы сигналить, если бы я не вышел, он разбудил бы весь квартал, он орал бы под окнами и кидал бы камни в стекло. Он такой — ему плевать. Деваться было не куда. Тапочки были свинцовыми и еле отрывались от земли. Ноги заплетались, а в груди закипала спасительная злость. Я готов был обидеться на Саню и разругаться с ним в прах. Только бы не ехать, только не ожидание самолета! По пути я закурил. Голодный желудок не протестовал. Он умер. Умерли трицепсы и жевательные мускулы лица. Умер поэт и бродячий философ. Остались спортивные штаны и футболка, не плотно набитые соломенным хламом.

— Ты чё, одурел! Мы же опаздываем! — Саня был бледен и собран.

Все наспех придуманные отговорки стали не актуальны, как только возле машины я увидел молодых саниных племянников, этаких экстрималов Интернет-поколения, смышленых как сеттеры и равнодушных, как гепарды после обеда. Они меня хорошо знали, я их знал много лет, деваться было не куда, мои первые слова должны были решить, какое клеймо будет отныне красоваться у меня на лбу. Все напряглись, свора молодых квакиных с интересом рассматривала мою домашнюю обувь.

— Ну, проспал я, чего шум поднимать, — заворчал я, — пять минут. Я быстро. Не орите под окнами. Мне тут жить еще.

— Оптимист! Жить ему здесь! Пусть парашют откроется сначала, — Квакин не мог сдержать облегчения.

Лица у всех потеплели, мы пожали друг другу руки, Квакин вытащил из багажника какие-то ботинки («Дорогие! Американские! На Интернет-аукционе купил!»), все уважительно закивали головами, пощупали пупырчатую кожу американцев, меня опять поторопили, и, я пошел экипироваться.

Пока я натыкался на все углы в квартире в поисках подходящей одежды, проснулась Люся.

— Едешь?

— Да, — ответил я шепотом.

— А чего ты тихо так? Я уже проснулась. Вещи ищешь? Я тебе вчера все сложила в коридоре. Там «комуфляж» твой, кроссовки, футболка синяя, бейсболку мою возьми, а то голову напечет…

— А почему синяя? — удивился я не тому, что жена все приготовила вчера, а цвету выбранной футболки.

— Ты знала, что я поеду?

— Поедешь, поедешь. Одевай синюю, она глаженая.

— Зачем гладить футболку на прыжки? И кроссовки не нужны, нам ботинки дадут.

— А на аэродром ты босиком пойдешь?

Внизу коротко просигналила машина. Собаки навострили уши, готовые залаять.

— Вот, блядь! — зашипел я, — соседи с ума сойдут. Квакин, сука, неймется ему, убью, просил же, как человека. Не сигналь! Не сигналь!

— Иди уже, а то и правда всех разбудит.

Продолжая ругаться сквозь зубы, я вылетел на улицу. Квакин, сидя на капоте, курил, а один из пацанов коротко нажимал на сигнал. Второй развалился на заднем сиденье машины.

— Вы что, охуели совсем! Я же просил! Дебилы, бля, шило в жопе…

Все заржали, как молодые кони перед боем. Я тоже, невольно, рассмеялся. Мы разместились в салоне, Квакин рванул машину так, что резина на колесах завизжала от ужаса, вычерчивая черные косые полосы на асфальте и оставляя клубы сизого дыма в воздухе.

Взлетное поле блестело утренней тишиной. По этой дорогой медовой полировке кто-то водил дрожащей гравировальной машинкой, поганя ее безнадежно и бесстрашно. Самолет. Деловитые механики запускали и глушили двигатель. Он трещал, срывался на вой, глох — этот далекий игрушечный самолетик — пускал густые выхлопные облака, был неказист и, временно, не вызывал опасений. Если бы не звук. Он напоминал, что ЭТО может летать. Может поднять тебя в воздух и выплюнуть на землю с высоты тысячи метров. Я заставил себя оторвать взгляд от самолета. Поле залатали выгоревшими от солнца брезентовыми простынями. На них неровно разбросали парашютные мешки, каски и пары уродливых ботинок. Кто-то серьезный ходил с планшеткой и ручкой, заставляя всех расписываться, два «перворазника» тащили стол, полосатый конус повис на мачте (ветра нет), пилот торопился в сторону здания диспетчерской — идеальная картинка утренней здоровой суеты. Если смотреть с другой стороны забора. Если смотреть по телевизору. Если думать об этом дома.

— Перворазники, подойдите ко мне! — Лена махала рукой возле одного из брезентовых полотнищ, — всем к врачу на осмотр.

ВРАЧ! Вот, кто может меня спасти. Он сразу заметит мою тахикардию, повышенное давление и бледность. Он не допустит меня к прыжкам! Я спешил к врачу, я был рад встрече с ним, первый раз в жизни был искренне рад встрече с человеком в белом халате.

— Как самочувствие? — равнодушно спросил эскулап. Он не сжимал мое запястье тонкими пальцами, не разглядывал, пытливо, зрачки и не пытал тонометром. Просто спросил: «Как самочувствие?»! А что я мог ответить, когда за спиной симпатичные девчонки, друзья и просто, малознакомые люди? Что я, дрожащий, мог ответить? Что я умираю? Что сердце колотится, как у кролика? Что я сейчас грохнусь в обморок?

— Замечательное самочувствие, — подписал я себе приговор, поражаясь своему голосу и звенящей в голове пустоте.

— Прекрасно! Следующий.

Все. Точка. Приличные отмазки закончились. Остались подвиг и позор. Ничего лишнего. Ничего сверх этих двух путей. Все просто и обнажено, как хлеб, как штыковая атака, как выкурить сигарету, родиться и умереть, как «Хэннесси ХО», как собственное имя, как «Старик и море», как… Господи, помоги!

В прекрасном, забытом детстве, я мечтал об этих переживаниях со своими друзьями, я воевал с фашистами, взрывал вражеские поезда, ходил в разведку, терпел пытки гестаповцев, я желал этого больше, чем увидеть голую учительницу химии… Но сейчас… Я так полюбил жизнь, ее приятные мелочи, тревоги и обломы, что любая опасность для нее, вызывала временный паралич, стремление забиться под кровать и, сидеть тихо-тихо. И не дышать. Пока не уйдут злые дядьки, пока мамины шаги не зазвучат на лестнице, не звякнут, успокоительно, ключи… Стрелки часов замерли, убивая движение воздуха и мысли, нет ни вчера, ни сегодня. И завтра не будет.

Толстый — мой школьный друг — сидел на полу своей комнаты, старательно разглядывая план космического корабля, который мы разрабатывали целую неделю. Нам по четырнадцать лет, мы безнадежно таинственны и счастливы. Я прочитал много научно-фантастических книг и разбирался в фотонных и плазменных ракетных двигателях не хуже какого-нибудь Айзека Азимова.

— Тут надо разместить баки для топлива, — Толстый тыкал карандашом в чертеж, — а тут — люк.

— Баки не нужны. Главное — стартовать. Плазменный двигатель работает на чем угодно. Хоть на старых газетах и мусоре. Из космоса будем ловить молекулы, и превращать в плазму… Ну, и все отходы пойдут в дело, и куски астероидов.

Толстый уважительно на меня смотрел, но, видимо, сомнения его не покинули окончательно.

— Скорость должна быть световая. — надул он щеки, густо усыпанные веснушками.

— Будет световая, — авторитетно заявил я, — мощности хватит. А вот, посмотри, тут — скафандры, тут — кислородные запасы…

— Слышь, если мы полетим на всю жизнь, нам нужно больше людей взять… И девчонок…

Я и сам об этом думал, но хотел, чтобы Толстый первым начал разговор.

— Согласен! Нужна команда. Давай составим список.

— Наташку возьмем? — быстро спросил Толстый.

Я густо покраснел. Весь мой энтузиазм черпался из надежды взять с собой Наташку.

— Подумаем, — спокойно сказал я, — может, пригодится. Она надежная.

— Будет помощником капитана, — он сам был в нее влюблен. Как, впрочем, и половина нашего класса, — капитану необходим помощник…

Толстый осекся. Вопрос с капитаном долгое время оставался открытым. По сути, претендентов было два — Толстый и я. Но официально, ни кто еще не вступил в должность. И тут меня осенило: