Операция выбор Ы! - Сергей Юхин

— У меня голова болит, — вспомнил я об обеденной пятиминутной боли, которая прошла легко, без таблетки.

Саня выпучил на меня глаза, как лейтенант подразделения «СМЕРШ!» на дезертира. Я пошел одеваться. «Инструктаж ни чего не значит» — убеждал я себя — «послушаю наставления. Повишу на лямках, подергаю кольцо. Завтра на аэродром не поеду. Ну, вас на фиг!»

Всю дорогу до аэроклуба мы резвились, я тем более, решив, что прыгать не буду. Квакин испытывающее на меня поглядывал, но мое лицо подозрений не вызывало.

В клубе царила деловая беготня. Нас встретили радушно, но парашютисты — это клан, и мы это почувствовали, клан делал сдержанный книксен, клан принимал наличные от чужаков, клан хлопал тебя по плечу, объяснял, как разблокировать запасной, советовал не пытаться удержаться на ногах при приземлении и не скрывал, что он — клан. А мы — прохожие и бензин для «кукурузника». Мы — новый купол. Мы — поездка на соревнования. Чтобы попасть в клан, надо не перестать бояться, надо желать этот страх. Надо разучиться без него жить.

Для начала мы заплатили положенную таксу, страховку, подписали подозрительные бумажки про отказ от претензий к клубу (у Сани дрожала рука) и выслушали теоретическую часть. Вкратце она звучала так: не бойтесь, все под контролем, если что-то не так, есть запасной парашют, но это редко, практически никогда, все отработано, если парашютист погибнет — на девяносто процентов это его вина. Это — купол, это — стропы, шаг, ноги не разводить! сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три, кольцо, осмотреть купол и стропы, вытащить этот шнурок из этой петельки, не бойся звука высотомера! ветер в лицо, поворот влево, чуть вправо, колени и стопы вместе! валимся на бок, гасим купол… Аллилуйя! Получаем сертификат. Фото на память (не надо делать идиотские улыбки!).

Мне понравилась девушка-инструктор по имени Лена, ее спокойные объяснения, улыбка и стройные ноги. В нашей группе «перворазников» было еще три парня и две девушки. Итого семь человек, включая меня и Квакина.

— А часто парашют не открывается? — задала интересующий всех вопрос одна из девушек.

— Почти всегда открывается, — Лена безмятежно улыбалась.

— Ну, а процент-то, какой?

— Почти сто процентов, — ничего не может нарушить добродушие человека, совершившего двести пятьдесят прыжков.

— Но не сто? Не сто процентов?

— Почти сто. Система надежная. Армейская.

— У вас в клубе разбивались люди?

— Последний раз в 92-ом. (это обнадеживало!)

— А кто купола складывает? — подал голос Квакин.

— Мастера. Спортсмены. Вот, посмотрите — уже укладывают. Через двадцать минут вы САМИ выберете себе уложенный купол. Мы запишем номер, завтра утром вы его получите на складе.

— А почему — САМИ? — спросил я, содрогаясь в предчувствии ответа.

— Чтобы ваша судьба зависела от вас, — я так и думал! Право выбора меня всегда пугало. Лучше бы мне сказали: «Держи. Это — твой».

— А пока купола укладывают, — улыбнулась Лена, — пройдем к самолету и потренируем выход и действия при посадке и размещении.

Мы потянулись за Леной на летное поле. Перед бескрылым бипланом (очень символично!) она нас выстроила в шеренгу по одному, распределив по росту и весу. Я оказался первым. Мне это крайне не понравилось.

— По команде руководителя вы заходите в самолет, в колонну по одному, начиная с самых легких (заходим!), рассаживаемся. Колени вместе, в сторону выхода под углом сорок пять градусов (это чтобы не мешать друг другу и оставить проход для выпускающего, салон узкий), плотнее друг к другу, еще плотнее. Смотрим на выпускающего инструктора…

Пока Лена рассказывала об алгоритме наших действий, я, сидящий в неудобном кресле и в не удобном положении ближе всех к страшной двери, понял, что из самолета есть только один выход.

— … если кто-то почувствует себя плохо или не сможет совершить прыжок, инструктор переводит его в кабину пилота, где он и остается до приземления…

Самолет садится на поле, розовые от пережитых ощущений, мои друзья сдают купола, обмениваются впечатлениями, меня выводит пилот… Я вспотел от этой живописной картины, которую только что сам и нарисовал. Нет, только один выход! Я даже забыл, что решил завтра не прыгать!

— … ждете звукового сигнала. Но действия производите только по команде инструктора…

— а если я не услышу сигнала или команды? — Квакин был глух на одно ухо, отит — последствие рыбалки или охоты.

— Услышите, — Лена хитро прищурилась, — услышите.

Потом мы старательно прыгали из мертвого самолета на пожелтевшую за лето траву, держа при этом ноги строго по инструкции вместе, правую руку на воображаемом кольце, а левую — на такой же, воображаемой, лямке. Стукаясь подошвами кроссовок об грунт, я решал, пить завтра с утра «феназепам», или нет, поможет, или нет. Решил не пить — вдруг лекарство притупит внимание, и я наделаю роковых ошибок. Я забыл, что завтра не хочу прыгать!

— Молодцы! — похвалила нас Лена, — а теперь — получать шлемы, ботинки, купола и подгонять снаряжение.

Когда меня навьючили парашютными мешками, натянули каску, передавив горло ремешком и, затянули все лямки, центр переживаний переместился в область солнечного сплетения, кроме нарастающего страха появилась боязнь асфиксии, я тяжело дышал, потел, криво скалился братьям и сестрам по добровольному несчастью.

— Они еще за это деньги берут! — прошипел кто-то из нашей группы.

— а мы, дураки, даем, — добавил Квакин, пытаясь без ущерба для равновесия поднять с пола жуткие ботинки, выданные на складе. В двух парашютах (запасной на животе, основной — за спиной) он напоминал ниндзю-черепашку из одноименного мультика. Только не такого ловкого. Маленький шлем выдавил его упитанные щеки в сторону носа. Я невольно засмеялся.

— Ты чё, не боишься? — удивленно спросил он.

— Боюсь. Очень. — признался я.

— По тебе не скажешь.

— По тебе тоже.

— Я ночью буду бояться. Меня уже сейчас колбасит.

— Я не засну, — я представил эту ночь перед прыжком, тишину, один на один с собой. И безразличные теплые собаки. И Люся посапывает мирно. На что я это променял! Легче не уходить из клуба до утра.

Номер моего парашюта — 4212. При всем желании, ничего кармического я в этих цифрах не нашел.

Ночь прошла еще хуже, чем я предполагал. Прыжки были назначены на шесть утра, и к этому времени я стал похож на свой труп недельной давности. Часов до двенадцати ночи мы еще перезванивались с Квакиным, подбадривая друг друга, а потом я остался в одиночестве.

— Тебе это надо? — спросила сонная Люся.

— Надо! — убеждал я больше себя, чем ее, — мне надоело быть рахитом. Мне надоело, что я не могу. Мне страшно. Страшно прыгать и страшно отказаться. Я потом не смогу жить…

— Но Андрюха отказался…

— Он по телефону отказался. А я уже там был. Меня записали. Утром скажут, что еще один испугался… Даже не скажут, улыбнутся.

— Вот проблема! Не надо ехать и все. Кто там о тебе думать будет…

— Я поеду.

— Выпей феню, — так мы называли дома «фенозепам».

— Да, можно наколдыриться в хлам, наширяться и колес наглотаться. Тебя выкинут как мешок. И вспомнить не о чем. Да и не испытание это…

— Я не буду считать тебя трусом.

— Сука, Квакин… Он меня будет трусом считать. И я сам. И не в трусости дело, а том, что все могут, а я — нет. Давление там, нервы, блядь, всякая херня… Я только боюсь сознание потерять, но поеду, — я вышагивал по квартире и курил одну сигарету за другой. Собаки с кровати следили за моими хаотичными перемещениями.

— Я люблю тебя, кися. Если ты не поедешь, я тебя меньше любить не буду.

— Спи. Завтра в пять меня разбудишь.

— Хорошо, любимый, — Люся заснула через несколько секунд, а на меня обрушился липкий ужас.

К четырем утра я докурился до рвоты, пытался читать, но не смог понять ни одного слова, лег в кровать, обнял питбуля и попытался согреться. Меня бил озноб. Внезапно меня озарило — завтра в 6-30 я буду героем! Как бы я не переживал, не боялся, после прыжка все будет по-другому. Боятся все. Ни кто не увидит мои холодные, дрожащие руки, мою бессонницу, не подсчитает, сколько раз я бегал в туалет, я перейду в разряд тех, кто смог. Я буду одним из… Ухватившись за эти мысли, я успокоился, согрелся и размечтался о светлом послезавтра.

Пора заняться спортом!

Незаметно, я заснул…

Разбудил меня настойчивый телефонный звонок. Еще не открыв глаза, я понял — это Квакин. Меня, нежного и сонного, кто-то злой и спокойный окатил ледяной водой, но я не вскочил с кровати, меня парализовало, а он — стоял и смотрел, как я задыхаюсь от бешенного пульса, как лопаются сосуды у меня в глазах, как я судорожно вожу руками по простыне в поисках телефонной трубки: «я не поеду, я не поеду!!!» Звонок замолчал, я нашел трубку, неотвеченный вызов — КВАКИН, 5-10 АМ. Пропади все пропадом! Мобильник снова ожил, на дисплее — КВАКИН. Как я его ненавидел в этот момент, розовощекого, желающего не только быть Матросовым, но и пытающегося, за компанию, меня затащить на амбразуру!