Божий Дом - Сэмуэль Шэм

Вернув Лео к жизни, Толстяк вернулся с нами к посту медсестер, закинул ноги обратно на стол, вновь открыл журнал и сказал:

— Хорошо, хорошо, ну да, вы запаниковали и теперь чувствуете себя полным говном. Я знаю. Это отвратительно и произойдет еще не один раз. Просто не забудьте то, что вы увидели. ЗАКОН НОМЕР ТРИ: «ПРИ ОСТАНОВКЕ СЕРДЦА ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ПРОВЕРЬ СОБСТВЕННЫЙ ПУЛЬС».

— Я не волновался за него, так как он был плановым, а не экстренным поступлением, — сказал Потс.

— Плановый не значит здесь ни хрена, — сказал Толстяк. — Знаешь, Лео мог умереть. Он достаточно молод, чтобы умереть.

— Молод? Я думал ему семьдесят пять.

— Пятьдесят два. Застойная сердечная недостаточность, которая хуже некоторых раков. Те кто умирает, как раз его возраста. Лео не стать гомером, не с этой болячкой. Вот это и есть трудность современной медицины: гомеры, гомеры, гомеры и вдруг, БАБАХ, появляется Лео, симпатичный мужик, который может умереть, и вот тогда вы должны двигаться, чтобы спасти его. Это как то, что Джо Гараджиола сказал вчера вечером о Луисе Тианте: «Он устраивает перед тобой всякие фигли-мигли, но потом, в нужный момент удар и этот удар выглядит куда быстрее».[25]

— Удар? — озадачился Потс.

— Иисусе, его быстрый мяч,[26] — сказал Толстяк. — Где вас только нашли?

Мы думали о том же. Мы оба, я и Потс. Мы чувствовали свою полную некомпетентность. Почему-то, Чак был не таков. Он отличался от нас. Ему не нужна была помощь. Он знал, что делал. Вечером я спросил у него, как это он настолько в себе уверен.

— Да легко, старина. Понимаешь, я никогда ни фига не читал. Я только все делал.

— Не читал вообще ничего?

— Только о них, о рыжих муравьях-убийцах. Но я знаю, как поставить центральную линию, дренировать плевральную полость, да все, что ни назови, я это умею. А ты — нет?

— Не-а, ничего из перечисленного, — сказал я, думая о моих сомнениях с аспирином для Софи.

— Да ладно, старик, что же вы там в ЛМИ делали?

— Книги. Я знаю все, что есть о терапии в книгах.

— Вот она твоя ошибка, старик, вот она. Как то, что я не пошел в армию. Может, я еще…

В струящихся лучах июльского солнца стояла медсестра дневной и вечерней смены. Она стояла, с руками на бедрах, слегка расставив ноги и тихонько раскачивалась, читая историю болезни. Солнечный свет сделал ее форму почти прозрачной и ее ноги плавно поднимались от тонких щиколоток и икр к мускулистым бедрам. На ней не было чулок и через накрахмаленную ткань ее костюмчика просвечивали цветистые трусики. Она знала, что они просвечивают. Через блузку просвечивала застежка лифчика, с ее умоляющим крючком. Она стояла к нам спиной. Я почти желал, чтобы она никогда не поворачивалась, не портила воображаемой груди, воображаемого лица.

— Эй, старик, это что-то.

— Обожаю медсестер, — сказал я.

— Что это такое особенное в медсестрах, старина?

— Видимо, белые костюмы.

Она обернулась. Я выдохнул. Я покраснел. От расстегнутых верхних пуговиц. через выпуклость ключицы и вырез ее блузки, к идеальной груди, от покрытых красным ногтей и губ к голубым векам и черным длинным ресницам, и потом к золотой искре маленького крестика из ее католической школы медсестер, она была как радуга над водопадом. Целый день в жарком и вонючем доме, целый день шпыняния Частников, и Слерперов, и гомеров, она была как глоток охлажденного апельсинового сока во рту. Она подошла к нам.

— Я Молли.

— Девочка, звать Чак.

Думая про себя, правду ли говорят о медсестрах и интернах, я сказал:

— Я Рой.

— Первый день, мальчики?

— Ага. Думаю, лучше бы я пошел в армию.

— Я тоже новенькая, — сказала Молли. — Начала в прошлом месяце. Стремно, а?

— Без дураков, — ответил Чак.

— Держитесь, парни, мы прорвемся. Увидимся, а?

Мы с Чаком посмотрели друг на друга и он сказал:

— Радуешься, что ты здесь, убиваешь время, развлекаясь с гомерами, не так ли?

Мы смотрели, как Молли удалялась. Она остановилась лишь затем, чтобы поздороваться с Потсом, который как раз разговаривал с молодым чехом, желтым из-за больной печени. Желтый человек поприставал к Молли, а потом раздел ее взглядом, когда она, хихикая, уходила по коридору. Потс подошел к нам и забрал результаты утренних анализов.

— Печеночные ферменты Лазлоу повышаются, — сказал он.

— Он нехило желтушный, — сказал Чак. — Дай-ка посмотреть. Серьезно повышены. На твоем месте, Потс, я бы дал ему роидов.

— Роидов?

— Стероидов, старичок, стероидов. В любом случае, он чей?

— Это мой пациент. Он слишком беден и не может позволить Частника.

— Что ж, я бы дал ему роидов. Неизвестно, нет ли у него быстротекущего некротического гепатита. Если есть и ты не вдаришь по нему роидами прямо сейчас, он умрет.

— Да, — сказал Потс. — Но ферменты не очень-то и повышены, а у стероидов куча побочных эффектов. Я с тем же успехом подожду до завтра.

— Как скажешь. Выглядит он уж очень желтым, не согласен?

Думая о том, что Толстяк сказал нам об умирающих молодых пациентах, я отправился доделывать свою работу. Когда я вернулся к посту медсестер, там оказались две старушки, пытающиеся разобрать через очки с толстыми стеклами имена интернов отделения, написанные мелом на большой доске. Они упомянули мое имя и я спросил, могу ли я им помочь. Малюсенькие, на фут ниже меня, жмущиеся друг к другу, они уставились на меня.

 — О, да, — сказала одна из них. — О, какой вы высокий, доктор.

— Высокий и красивый, — сказала другая. — Да, да, мы хотели бы узнать про состояние нашего брата, Исаака.

— Исаака Рокитанского. Профессора. Он был страшно умен.

— Как он, доктор Баш.

Я почувствовал, что попал в ловушку, не зная, что сказать. Борясь с желанием сказать КХРША, я ответил:

— Хм... Я здесь лишь первый день. Слишком рано говорить о чем-то определенном. Время покажет.

— Этот его мозг, — сказала одна из них. — Его блестящий ум. Мы рады, что вы будете его лечить, мы будем ждать вас завтра. Мы навещаем его ежедневно.

Я пошел дальше и заметил, что они показывают на меня друг другу, довольные, что я стал доктором их брата. Я был тронут. Я был доктором. Первый раз за этот день я чувствовал радостное возбуждение, гордость. Они верили мне, верили в мои способности. Я буду заботиться об их брате и о них. Заботиться обо всех на свете. Почему бы и нет? Я с гордостью шагал по коридору. Я поглаживал пальцем металлическую часть своего стетоскопа с чувством эксперта. Как будто я знал, что я делал.

Это продолжалось недолго. Я уставал все больше и больше, больше и больше закапывался в историях, кишечных бегах и анализах. Отбойные молотки крыла Зока заставляли вибрировать косточки моего внутреннего уха последние двенадцать часов. Я не завтракал, не обедал и не ужинал, а работы все прибывало. Я даже не успевал сходить в туалет, так как каждый раз, когда я туда заходил, жестокий пейджер гнал меня обратно. Я был изможден, утратил иллюзии. Перед тем, как отпустить нас, Толстяк спросил, не хотим ли мы что-нибудь еще обсудить.

— Я не понимаю, — сказал я. — Это не медицина, это не то, на что я подписался. Точно не на клизмы для кишечных бегов.

— Кишечные бега очень важны, — сказал Толстяк.

— Да, но где же нормальные пациенты?

— Это нормальные пациенты.

— Не может быть. Они почти все старичье.

— Софи довольно молода, ей всего шестьдесят восемь.

— Это бред, старичье и кишечные пробеги. Это не то, чего я ожидал, входя сюда утром.

— Я знаю. Я тоже не ожидал ничего такого. Мы все ждем Американскую Медицинскую Мечту, белые халаты, излечения, работа. Современная медицина — это Потс, избитый Иной. Это — Инна, которой должны были дать умереть восемь лет назад, когда она попросила об этом в письменном виде, судя по записям новой масады. Медицина — это постельный режим до появления осложнений, страховые выплаты за поглаживание ручек и все остальное, что ты сегодня увидел, включая беднягу Лео, обреченного умереть.

Думая о сестричках Рокитанского, я сказал:

— Ты чересчур циничен.

— Получил ли Потс от Ины или нет?!

— Получил, но это не вся медицина.

— Правильно. Наш опыт показывает, что люди нашего возраста умирают.

Циник.

— Ах, да, — сказал Толстяк, подмигнув, — Никто не хочет, чтобы ты это знал. Пока нет. Потому они и хотели, чтобы вы начали с Джо, а не со мной. Я бы хотел научиться врать. Не важно, не хочу тебя расстраивать. Это как секс, ты все познаешь сам. Почему бы тебе не пойти домой.

— Я еще не все закончил.

— Ладно, ты этому тоже не поверишь, но большинство того, что ты делаешь, ни хрена не значит. Ни хрена не значит для здоровья этих гомеров. Но ты не знаешь даже, с кем ты сейчас разговариваешь.

Я не знал.

— С потенциальным создателем Великого Американского Изобретения. Доктора Юнга. Больше денег, чем даже в кишках кинозвезд.