Божий Дом - Сэмуэль Шэм

— Патологию?

— Морг. Оттуда не возвращаются. Но, мне кажется, сработало. Послушай.

— Я ХОЧУ ДОМОЙ, ХОЧУ ДОМОЙ, ДОМОЙ...

Я был в ужасе при мысли о том, что устроил инфекционный процесс, который окончательно уделает Софи. Как знак свыше, в соседней палате, Потс разбирался со своим первым покойником. Его пациент, молодой отец, свалившийся вчера на первой базе, умер. Потса позвали, чтобы объявить смерть положенным по закону способом.[42] Мы заглянули в комнату: Потс стоял у койки, его студент рядом с Библией, на которой лежала рука Потса. Другая рука была поднята и протянута в сторону тела; оно было белое, как труп, каковым оно и являлось. Потс произнес:

— Властью данной мне этим великим штатом и страной я объявляю тебя, Эллиот Реджинальд Нидлман, покойником.

Молли прижалась ко мне, так что я почувствовал ее грудь, и спросила: «Это что, обязательно?» Я сказал, что не знаю и спросил Толстяка, который ответил: «Конечно нет. Единственное, что ты обязан сделать по закону государства и штата, это положить две монетки из своего кошелька на глаза умершего».

Уничтоженный Потс сидел с нами около поста медсестер. Еле ворочая языком, глаза красные от недосыпа, он пробормотал:

— Он мертв. Может, я должен был раньше послать его на операцию. Я должен был что-то сделать! Но я так устал, я не мог даже думать!

— Ты сделал все что мог, — утешил его я. — У него лопнула аневризма, ничего бы его не спасло. Хирурги отказались его брать».[43]

— Да, они сказали, что уже слишком поздно.

— Хватит об этом, — приказал Толстяк. — Послушай меня, Потс. Есть ЗАКОН, который ты должен выучить. ЗАКОН НОМЕР ЧЕТЫРЕ: «ПАЦИЕНТ — ТОТ, КТО БОЛЕЕТ». Понял?

Но, прежде, чем мы успели переварить информацию, нас прервал шеф-резидент, Рыба. У него на лице было озабоченное выражение. Как выяснилось, и Желтый Человек и Нидлман не были пациентами Частников, а, наоборот, пациентами Дома, и Рыба нес долю ответственности.

— Болезни печени меня особенно интересуют, — заявил Рыба. — Я недавно получил возможность просмотреть мировую литературу, посвященную быстротекущему некротизирующему гепатиту.[44] На самом деле, этот случай может стать очень интересным исследовательским проектом. Возможно, домработники в какой-то момент решат провести такое исследование?

Добровольцев не оказалось.

— В любом случае, и я, и Легго считаем, что вы, доктор Потс, ждали недопустимо долго с назначением стероидов.

Потерянный Потс согласился.

— Я сейчас устраиваю импровизированный консилиум, посвященный Лазлоу. Мы пригласили Австралийца, мировая знаменитость и эксперт по этой болезни. Со стороны выглядит не очень. Вы ждали слишком долго. Да, еще, — заявил Рыба, глядя на Чака в грязном халате и рубашке с расстегнутой верхней пуговицей, — то, как ты одеваешься, Чак. Не слишком профессионально. Неподобающе для Дома. Чистый халат и галстук завтра же. Тебе ясно?

— Да, да, — сказал Чак.

— А ты, Рой, — сказал Рыба, кивая на только что зажженную мной сигарету, — наслаждайся, пока можешь, так как каждая из них отнимает три минуты твоей жизни.

Я сдерживал гнев. Рыба свалил на свой консилиум. Болезненная тишина окутала нас. Толстяк нарушил ее, сплюнув:

— Урод! Теперь послушай меня, Потс, если ты хочешь стать таким же дерьмом, то верь ему. Если нет, то слушай меня: «ПАЦИЕНТ — ТОТ, КТО БОЛЕЕТ».

— Ты серьезно собираешься одеваться прилично? — спросил я у Чака.

— Конечно, нет, старик, конечно, нет. В Мемфисе мы не носим галстуков даже на похороны. Старик, эти гомеры — что-то. Ни один из четырех поступивших пациентов не верит, что я их доктор. Они думают, что я сутенер.

— Сутенер?

— Сутенер, сутенер. Цветной сутенер.

Уставившись в окно, Потс бормотал что-то о том, что должен был дать Желтому Человеку роиды, но Толстяк прервал его, приказав:

— Иди домой, Потс.

— Домой? В Чарльстон? Знаешь, сейчас мой брат, который занимается строительством, наверное лежит в гамаке на пляже, потягивая коктейль. Или в усадьбе, где прохладно и все цветет. Я не должен был уезжать. Рыба прав в том, что он сказал, но, если бы мы были на юге, он бы этого не сказал. Не таким тоном. У моей мамы было название для таких: «Простонародье». Но все-таки я сделал выбор, не так ли? Что ж, я пойду домой. Слава Богу, Отис дома.

— Где твоя жена?

— На дежурстве в ЛБЧ. Только я и Отис. Это хорошо, так как он меня любит. Он будет лежать лапами вверх и храпеть. Будет приятно пойти домой, к нему. Увидимся завтра.

Мы смотрели, как он, спотыкаясь, шел по коридору. Он прошел мимо консилиума у палаты Желтого Человека и постарался незамеченным проскользнуть мимо них к выходу.

— Это безумие! — сказал я Толстяку. — Эта интернатура совсем не то, что я ожидал. Что мы в конце концов делаем для этих людей? Они либо умирают, либо мы их ЛАТАЕМ и СПИХИВАЕМ другим резидентам Дома.

— Это не безумие, а современная медицина.

— Я не верю! Пока нет.

— Конечно, нет. Ты был бы ненормальным, если бы поверил? Но это лишь твой второй день. Подожди до завтра, когда мы вместе дежурим. А пока молись, чтобы Доу-Джонс не падал, Баш, молись, чтобы ублюдок стоял.

Кому какое дело!

Я покончил с работой и направился к выходу. Толпа вокруг австралийского эксперта у комнаты Желтого Человека подалась в стороны, и оттуда выкатился Рант. Он выглядел еще хуже, чем за обедом. Я спросил, что происходит.

— Австралиец сказал, что мы должны попробовать обмен плазмы. Это когда выкачиваешь старую кровь и закачиваешь новую.

— Это же никогда не работает. Новая кровь в любом случае проходит через печень, которая полностью выключена. Он умирает.

— Да, он сказал то же самое, но так как пациент молод и вчера еще ходил и разговаривал, они хотят попытаться. Они хотят, чтобы я это сделал сегодня ночью. Я парализован от страха!»[45]

Из палаты раздавались крики. Желтый Человек бился в конвульсиях, как огромный тунец на крючке. Уборщик прошел мимо нас, толкая тележку, заваленную грязным бельем, робами, вещами из операционной и двумя огромными полиэтиленовыми пакетами с надписью: «Опасность. Заражено». Старшая сестра сообщила Ранту, что кровь для обмена будет готова через полчаса и что только одна медсестра согласилась ему помогать, остальные отказались из-за боязни уколоться и подхватить смертельную инфекцию. Рант посмотрел на меня, ужас застыл в его глазах, положил голову мне на плечо и заплакал. Уборщик, насвистывая, удалялся по коридору. Я не знал, чем ему помочь. Я бы вызвался ему помогать, но я так же не хотел заболеть чем-то, что в один день болтающего и флиртующего человека, превратило в тунца, бьющегося на крючке.

— Сделай доброе дело, — попросил Рант. — Если я умру, возьми деньги с моего счета и организуй фонд в пользу ЛМИ. Пообещай награду первому студенту, который поймет безумие всего этого и согласится сменить специальность.

Я помог ему надеть стерильные причиндалы, завязать робу, надеть перчатки, маску и шапочку. Как астронавт, он неловко вошел в палату, стараясь ничего не задеть, и начал процедуру. Пакеты со свежей кровью начали прибывать. Чувствуя ком в горле, я направился к выходу. Крики, запахи, странные видения проносились в моей голове, как пули в военном кошмаре. Хотя я и не трогал Желтого Человека, я направился в туалет и как следует простерилизовал руки. Я чувствовал себя ужасно. Мне нравился Рант, который собирался уколоть себя, заболеть разрывающим печень гепатитом, пожелтеть, биться в конвульсиях, как пойманная рыба, и умереть. И ради чего?

Как будто из-под воды, я слушал Бэрри и читал новое письмо от отца:

«Теперь ты уже не новичок, и работа должна казаться рутиной. Тебе нужно еще столько узнать, и ты потихоньку разберешься. Врач — великая специальность, и это счастье — излечить ближнего. Я вчера прошел восемнадцать лунок на жаре, и это стало возможным, только благодаря галлону воды и трем ударам на лунке номер...»

В отличие от отца, Бэрри не столь интересовалась сохранением моих иллюзий, сколько пыталась понять, что я испытываю. Она спросила меня, на что это было похоже, но я не смог описать, так как понял, что это не похоже, ни на что.

— Что же делает это таким ужасным, усталость?

— Нет. Мне кажется, это гомеры и этот Толстяк.

— Расскажи мне об этом, милый.

Я объяснил ей, что не могу понять, безумие ли то, чему учит Толстяк. Чем больше я вижу, тем больше смысла во всем, что он говорит. Я уже чувствую себя сумасшедшим за то, что считал сумасшедшим его. Для примера, я рассказал ей о том, как мы смеялись над Иной в ее футбольном шлеме, избивающей сумочкой Потса.

— Называть стариков гомерами представляется мне психологической защитой.

— Это не просто старики! Толстяк говорит, что любит стариков, и я ему верю, он плачет, рассказывая о своей бабушке и котлетках из мацы, которые они едят на лестницах, соскребая остатки супа с потолка.