Божий Дом - Сэмуэль Шэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тебе помогает валиум? — спросил у Ранта Потс.
— Я становлюсь несколько сонным, но в остальном непробиваемым. Я назначаю его всем пациентам.
— Что ты делаешь? — поразился я. Ты всем даешь валиум?
— Почему бы и нет. Им очень страшно от мысли, что я их док. Кстати, Потс, спасибо тебе за перевод Желтого Человека, — ядовито сказал Рант. — Превосходно!
— Прости, — пробормотал Потс. — Я должен был дать ему роидов. Судороги прекратились?
— Пока нет.
Мой пейджер затрезвонил, и, перед возвращением в свое отделение, я спросил Глотай Мою Пыль, как у него дела.
— Как дела? По сравнению с Калифорнией — полное говно.
Когда сестрички Рокитанского опять потребовали меня для отчета, я почувствовал себя лучше. Их слуховые аппараты повернуты на максимальную громкость, они потребовали свежих результатов от «доктора их брата». Я чувствовал себя хозяином положения, чувствовал, что я мог что-то сделать. Они ловили каждое мое слово. Когда мой пейджер опять зазвонил, они извинились, сказали, что понимают, что у меня есть более важные дела, и, оставив их, я отправился в свою первую амбулаторию, чувствуя себя превосходно. Когда я вошел в лифт, люди смотрели на меня, пытались прочесть мое имя на халате, знали, что я — док. Я гордился своим стетоскопом, кровью на рукаве. Толстяк просто перегорел. Быть доком здорово. Ты можешь помочь людям. Они верят в тебя. Ты не можешь их подвести. Мистер Рокитанский поправится.
Самоуверенный, пребывающий в иллюзорном мире, где мозг мистера Рокитанского восстанавливается, я явился в амбулаторию. Мы с Чаком вели амбулаторию в один и тот же день недели и стояли рядом, пока нам объясняли, что делать. Мы будем работать совсем, как участковые терапевты, но только бесплатно. У каждого из нас был кабинет, где мы будем вести прием раз в две недели.[34] Убедительным аргументом была табличка на двери и визитки:
РОЙ Г. БАШ, ДОКТОР МЕДИЦИНЫ, АМБУЛАТОРИЯ, БОЖИЙ ДОМ.
Светясь от гордости и делая вид, что знаю, что делать, я начал прием. Слишком бедные, чтобы позволить частника, пациенты в клинике представляли из себя два типа: пятидесятилетние незамужние черные матери-одиночки с повышенным давлением и семидесятилетние еврейские СБОП с повышенным давлением. Я практически не видел мужчин, а встретить кого-нибудь младше пятидесяти, не считая венерических заболеваний или умственных отклонений, было бы достойно публикации в медицинском журнале. Первой моей личной пациенткой была СБОП, которой нужен был общий осмотр, а также рецепт на новую искусственную грудь и лифчик с кармашками. Кто знал, как это выписать? Только не я. Она написала сама, я подписал, и она, благодарная, удалилась.[35] Следующей была португалоговорящая женщина, которая хотела, чтобы я помог ей с мозолями. Что я знал о мозолях? Я подумал о том, чтобы прописать ей искусственную ногу и туфли с подкладкой и надувными носками, но, вспомнив Толстяка, СПИХНУЛ ЕЕ ПОДИАТРАМ. Следующий была СБОП семидесяти пяти лет, у которой веки были приклеены ко лбу скотчем. Читая ее историю, я выяснил, что у нее был случай «опущения век по неизвестной причине», и предыдущий терн СПИХНУЛ ее офтальмологам, где резидент-офтальмолог предложил скотч или операцию. Она выбрала скотч, после чего ее СПИХНУЛИ обратно в терапию.
— Я так люблю всех вас, молодых докторов, — заявила она.
— Как долго вы приклеиваете веки таким образом?
— Восемь лет. Как думаете, как долго еще мне придетсчя это делать?
— Что происходит, когда вы снимаете скотч?
— Я не могу открыть глаз.
Я выписал ей рецепт на скотч. Она схватила меня за руку и начала щебетать о том, как счастлива, что я ее доктор. Мне тяжело было сосредоточиться, так как из-за скотча, ее глаза были страшно выпучены и делали ее похожей на монстра из глубин. От потока ее откровений меня спасло появление медсестры с моей следующей пациенткой. Это была мать-одиночка пятидесяти четырех лет, по имени Мэй, с гипертонией, единственной жалобой которой была боль в суставах при игре с детьми в баскетбол, а единственной просьбой — вагинальный осмотр. Когда я проводил осмотр в гинекологическом кресле, она пела псалмы Свидетелей Иеговы, а когда я закончил, одеваясь и болтая не останавливаясь о семье, религии, ее предыдущих тернах в Божьем Доме, она подбросила нам несколько религиозных брошюр и ушла. Эти дамы обожали ходить по докторам. Я зашел в кабинет к Чаку, который тоже принимал СБОП. Он делал что-то, чего я раньше не видел, используя грудь пациентки и измерительную ленту.
— Понимаешь, старик, ей кажется, что ее грудь растет.
— Только одна?
— Правая. Ну вот я и подумал измерить их и проверить, увеличиться ли правая за две недели.
Вернувшись в отделение, я почувствовал себя великолепно. Я был воодушевлен, счастлив, что был доктором. Я был лучшим во время учебы, что помешает мне стать лучшим в Доме? Сам Жемчужина ранее поздравил меня с тем, как хорошо я очистил его пациента для кишечного пробега. Чувствуя себя, как доктор Килдэир[36], я устроился на солнышке у сестринского поста. В палате на другой стороне я увидел Молли, энергичную прозрачную Молли, склонившуюся над койкой, поправляющую простыни. Прямые ноги, мини-юбка, едва прикрывающая бедра, она потянулась к дальнему концу койки и одарила меня радугой и цветочками своих трусиков, прикрывающих складку между крепких ягодиц и прекрасное естество. Я почувствовал шевеление в брюках.[37]
— Прямой наклон. — Это был Толстяк. Он уселся рядом и раскрыл свой журнал.
— У?
— Маневр медсестер, когда они наклоняются, показывая попку. Называется медсестринский маневр прямого наклона. Преподается в школе медсестер. Кстати, каковы твои планы по СПИХИВАНИЮ Софи? Она тут хорошо устроилась и на этот раз будет опоцелена всерьез.[38]
— Опоцелена?
— Боб Поцель, ее частник, забыл? Он пользуется стандартной методикой: госпитализируй СБОП, назначь тест, проведи процедуру, которая приведет к осложнениям, сделай следующий тест для диагностики осложнения, получи следующее осложнение, пока она не гомеризуется и не станет НЕСПИХИВАЕМОЙ. Ты хочешь превратить эту милую СБОП в Ину Губер? Пресеки это в зародыше! Сделай что-нибудь незамедлительно. Ты должен ее выписать!
— Но как?
— Назначь что-нибудь болезненное. Она этого не любит.
— Я не могу ничего придумать.
— Ну, например, у нее болит голова, и ее дневная температура слегка повышена. Не обращай внимания на то, что в отделении 35 градусов и температура повышена у всех, это неважно, так как ее история болезни ПОДЛАТАНА с задокументированной повышенной на градус температурой. Да, у нее еще напряжена шея. Итак, головная боль, напряженная шея и температура. Диагноз?
— Менингит.
— Процедура?
— Спинномозговая пункция. Но у нее нет никакого менингита!
— А вдруг? Не сделаешь пункцию, можешь его пропустить, как Потс с желтым человеком. И не бойся, что повредишь Софи. Она сильная. Серая пантера. Возьми Молли в помощь. — Уставившись в газету, Толстяк пробормотал: — Доу-Джонс поднимается, детка. Отличный климат для изобретения!
— Для чего?
— Изобретения! Изобретения! Величайшего Изобретения Американской Медицины.
С поднимающимся Доу-Джонсом при виде великолепной американской задницы в радугу и цветочек, как я мог не радоваться возможности сделать пункцию? Молли никогда раньше не ассистировала при спинномозговой пункции и была готова помочь. Вместе мы прошли в палату Софи. Потерянный Леви, мой студент, сидел в палате, поцеля[39] ее руку, собирая анамнез. Он только начал:
— Что привело вас в больницу?
— Что привело? Доктор Поцель. В своем «континентале».
Я прервал Леви и проинструктировал Молли о том, как лучше держать Софи, свернутой в позе эмбриона спиной ко мне. Когда она склонилась над Софи, руки в стороны, как у распятого Христа, я заметил, что две верхних пуговицы на ее блузке расстегнуты, и вырез ее великолепной груди прыгал на меня из тесного лифчика. Она заметила, что я заметил, и сказала, улыбаясь: «Начинай». Какой сумасшедший контраст между этими женщинами. У меня было искушение засунуть член в вырез Молли. Потс заглянул в палату и спросил, не знаем ли мы, где Библия.
— Библия? Для чего?
— Объявить пациента мертвым, — ответил Потс, вновь, исчезая.
Я попытался вспомнить, как делается спинномозговая пункция. В ЛМИ я делал это особенно плохо, а пункция у стариков осложнялось тем, что межпозвоночные связки кальцифицировались и становились тверже окаменелого гуано. А еще был жир. Жир — смерть для терна. Все анатомические образования скрываются под жиром и, пытаясь нащупать межпозвоночное пространство Софи в своих плохо подогнанных перчатках, я сообразил, что это невозможно. В какой-то момент я подумал, что нашел и ввел иглу, Софи вскрикнула и задергалась, я повел иглу дальше, и она завопила и задергалась сильнее. У Молли растрепались волосы, каскад светлых волос над старым и потным телом Софи. Каждый раз я возбуждался, заглядывая к ней в вырез, и бесился, когда Леви что-то комментировал, а Софи кричала каждый раз, когда я пытался ввести иглу поглубже. Я попытался найти другую точку на жирной спине Софи. Неудача. Еще раз. Ни хрена. Я увидел, что из иглы идет кровь, что значило, что я попал не туда. Куда я попал? Скользкий от пота, мои очки падают на стерильное поле. В тот же момент Молли ослабила хватку, Софи развернулась, как пружина, и чуть было не УСТРЕМИЛАСЬ ВНИЗ с высоты чуть ниже ортопедической, но мы ее поймали в последнюю секунду.[40] Смущенный, с утонувшей в поту самоуверенностью, я велел Леви прекратить ухмыляться и позвать Толстяка. Тот вошел, одним движением установил Молли и Софи в нужную позицию, и, напевая джингл из телерекламы «Я люблю сосиски Оскара Сосисочника», движением, как у Сэма Спэйда[41], прошел через все жировые слои и вошел в субдуральную полость. Я был потрясен его виртуозностью. Мы смотрели, как вытекает прозрачная спинномозговая жидкость. Толстяк отвел меня в сторону, приобнял и прошептал: «Ты был далек от середины и попал либо в почку, либо в кишечник. Молись, чтобы это была почка, так как, если это кишечник, мы попадаем в Город Инфекций, и Софи ждет финальный СПИХ в патологию.