Возвращение к себе - Вера Огнева

Барон Больстадский мотнул кудлатой седой головой. Только сейчас до него дошло, что перед ним в черной безрукавке и засаленных штанах стоит надежда - тоненький, эфемерный путь на волю. Он лихорадочно соображал, как объясниться, но в голову ничего не приходило. Гулкий внутренний колокол дал о себе знать длинным предупреждающим б-у-у-м. Следом за ним могла прийти невыносимая боль, а то и судороги, раза два ломавшие непокорное тело.

Хаген замер, пережидая. И уже спокойнее: руками показал сначала на себя, потом ткнул в толмача и в сторону деревни. Потом жестом понятным в любой точке мира обозначил отсчитываемые монеты.

Поймет? Не поймет? Как еще объяснить, что если иудей выкупит франка у сарацин, тот вернет выкуп втрое. Три пальца взметнулись вверх. Я - тебе втрое!

Но иудей отрицательно покачал головой.

- Я только бедный толмач, помогаю моему господину торговать. Хожу по пустыне. В городах тоже бываю.

Хаген попытался зайти с другой стороны; приложил руку к груди, а следом изобразил большой крест.

- Что ты крестоносец и так понятно. Но имя? Начерти свое имя.

Сухим прутиком в пыли Хаген вывел, несколько букв. Толмач не успокоился, потыкал в землю, требуя, чтобы франк написал имя полностью. Вот это была мука! Хаген знал счет, даже запись счета понимал. С грамотой же было совсем плохо. Никогда в жизни благородный барон Больстадский, возводивший свой род к великому норманнскому конунгу Рагнару не думал, что в грамоте может быть польза.

Трусливые купцы и хлипкие монахи, всегда за небольшую плату готовы были написать послание или составить договор. Зачем рыцарю, немеряной силы пачкать руки чернилами? У него и так дел хватает! Вот и сиди теперь как умная собака, унюхавшая хитрую опасность, да не умеющая предупредить хозяина.

- Мне пора. Меня ждет господин. Он добрый человек, но ждать не любит, - проговорил толмач над склоненной головой гиганта.

Иудей уже отворачивался, когда Хаген вскинул руку. Он сообразил! Точно, виноват тот удар по голове. Разве можно такое забыть?!

Прутиком он нарисовал в пыли щит, а на нем свой герб - поле с тремя широкими полосами, перечеркнутое по диагонали мечом. Толмач не сразу понял, посмотрел на рисунок с одной и с другой стороны, потом поднял глаза на франка и спросил неуверенно:

- Это герб?

Кивок,

- Твоего господина?

Хаген выпрямил спину, вскинул голову и, чуть прищурившись, приложил кулак к груди.

Наверное, это выглядело дико. Но грязный, заросший до глаз светлой бородой франк вызывал не смех, а оторопь.

Толмач больше ничего не сказал, крутнулся на пятках и сбежал по тропинке с пригорка, утаскивая за собой свою тень. Из-за стены мазанки выметнулась еще одна тень и канула следом за гостем. В голове от возбуждения так гудело, что Хаген не придал этому никакого значения.

Возбуждение не отпустило даже ночью. Ворочаясь на жесткой подстилке, Хаген так и этак повторял про себя давешний диалог с толмачом. Выходило, что ни в чем он того не убедил. Ну, нарисовал герб. Дома и то по такому рисунку далеко не каждый распознал бы, кто его владелец. В крестоносном войске, где смешались сотни гербов, а у половины рыцарей их вообще не было, знанием геральдики никто себя особо не обременял. Однако поманившая надежда так взбудоражила, что Хаген без всякой последовательности вдруг в одночасье решился на побег, В ночи далеко разносился натужный, с подвизгами скрип. Хаген раскачивал и поддергивал железный штырь. Глаза заливало потом, колокол в голове бухал все сильнее и сильнее. Франк старался не обращать на него внимания. Наконец, с мерзким визгом металлический стержень вышел из гнезда. Цепь, чтобы не гремела, пришлось намотать на руку. Человек встал на четвереньки и раскопал в углу ямку, где сберегал кусочек лепешки и немного утаенного от хозяев зерна.

Скорее, скорее вытащить свое сокровище и - вперед на закат. Он не пойдет по дороге. Там патрули, караваны. Он затеряется в складках каменистой пустыни, найдет где-нибудь воду. Не может такого быть, чтобы не было вообще воды. Он найдет, напьется, отмоет грязь с зудящего тела, наденет чистую одежду… потом будет долго спать в тени… потом займется стеной… ее давно пора подновить.

Соберет людей… вот только туча…

Белесая, низкая, зловещая как сама смерть туча наползала с востока.

Последним проблеском сознания он увидел: на дне ямки лежал изгрызенный мышами пальмовый лист. Ни лепешки, ни зерна не было.

Лицом вниз Хаген провалился в гулкую темноту забытья.

Когда-то, когда еще была жива мать, а Хагену уже исполнилось восемь лет, после нескольких дней удушливой влажной жары, неподвижное синее до боли в глазах небо заволокло дымкой, вслед за которой на горизонте появилась и стала наползать низкая, необычно белая туча. Вокруг забегали, засуетились. Отец метался по двору замка, отдавая приказания. Разбросанная там и сям утварь спешно заталкивалась под навесы. В конюшню сгоняли лошадей, малышню и женщин заставили убраться в донжон под надежную кровлю.

Хаген несказанно удивился, увидев отца, который в сопровождении двух воинов из замкового отряда направлялся к воротам. Каждому оттягивал руку большой прямоугольный щит. Нападение? Тогда почему не запирают ворота? Наоборот, раскрыли пошире.

Подстрекаемый любопытством, мальчик выскользнул из помещения и, огибая донжон, побежал в сторону маленького огородика, в котором мать выращивала травы и цветы.

Остановившись между грядок, он с недоумением и нараставшей тревогой начал прислушиваться. Ржание коней, загнанных в душный сарай, да блеяние и мычание подходившего стада мешалось со свистом ветра.

Быстро-быстро работая руками и ногами, мальчик забрался по приставной лестнице на крепостную стену. Но в обозримом пространстве не видно было ни души. Даже птицы попрятались. Поднятую стадом пыль, разметало ветром.

Хагену стало не по себе. На замок, на такую знакомую, насквозь безопасную округу надвигалось нечто. Гроза? Частые в этих местах летние грозы его не пугали.

Наоборот; мальчишки с радостным визгом выскакивали под дождь и плясали в отблесках, молний как бесенята. Если сейчас и надвигалась гроза, то какая-то неправильная.

А может это Гнев Божий?!

Родители как-то взяли непоседливого отпрыска с собой в Фержан. Отец Гаузлин, тамошний епископ на проповеди стращал благородных прихожан тем самым Божьим Гневом.

Правда, Хаген особо не прислушивался. Больше всего ему тогда хотелось, вместе с фержанским наследником Сеульфом удрать от взрослых и поскорее заняться насущными детскими делами. Но слово, произнесенное в торжественной тишине храма, запало в память и вот теперь всплыло, пугая неизвестностью до дрожи в коленях.