Возвращение к себе - Вера Огнева

Хаген кинулся к приставной лестнице. Он хорошо помнил, где поднимался. Но кто-то ее убрал, не заметив на стене детскую фигурку, Осталось одно: бежать к надвратной башне, от которой вниз спускались каменные ступени. Уж их-то никакой доброхот не смог бы утащить.

Это началось, когда до башни оставалось шагов пятьдесят, да еще завал из камней, там где недавно обрушился один из зубцов стены. Мальчик прикинул, что не полезет напрямик, обогнет препятствие по краю.

Он уже почти перебрался, шагнул с невысокого парапета вниз, когда между лопаток ударило что-то твердое. Еще один камень просвистел рядом, не задев. Мальчик собрался обернуться и посмотреть, кто вздумал развлекаться в такой момент, но очередной камень звонко стукнул в затылок. Из глаз в мгновенно наступившую темноту брызнул фонтан искр. Хаген рухнул на четвереньки.

Он не успел понять, что происходит, когда на спину обрушился поток мелких необычно холодных камней. Боль и страх парализовали. Гнев Божий хотел раздавить, разорвать на кусочки его тело, оторвать пальцы, которыми он пытался прикрыть голову. Ребенок весь сжался, пытаясь противостоять тому, что обрушилось сверху.

И тут в жутком наказании наступила передышка.

Как Хаген потом ни вспоминал, не мог вспомнить остаток пути до квадратной башни.

Единственное: сквозь заливающую глаза кровь, он разглядел отца с прочным щитом в руках.

Отец подоспел в последний момент. Вторая градовая атака была не в пример страшнее первой. С неба летели уже не горошины - бесформенные куски льда.

Прикрываясь щитом, барон Хериберт втащил под крышу бесчувственное тело сына. На память об этом дне ему на всю жизнь остались белесые шрамы на руках и ногах.

В тот раз все обошлось более или менее благополучно. Кое-кого несильно ушибло.

Проломило крышу поварни; - слабая была крыша, все равно, перекрывать, - да посекло трех овец, которых тут же зарезали на жаркое. Только Хаген слег.

Лицо опухло так, что закрылись глаза. Жар высушил и растрескал губы. Но хуже было то, что потрясенный организм ребенка, не принимал ни пищи, ни воды. Мать, от лекарственного огородика которой осталась перепаханная черная полянка, достала старые запасы трав, но отвар не держался внутри, тут же извергаясь рвотой. Только и оставалось, часто менять влажную повязку на лбу.

На третьи сутки, выплакав над неподвижным, горевшим в жару сыном все слезы, она попросила, барона послать к соседям за священником.

Барон Хериберт, трое суток занимавшийся восстановлением хозяйства, изрядно все же попорченного стихией, и буквально валившийся с ног от усталости, молча выслушал жену и велел оседлать своего Ворона.

Хагена обтерли, поменяли заскорузлые от крови повязки, перенесли на сухое.

Священник, которого в Больстадском замке поминали не так уж часто, позаботится о его душе, а тело, как могли, приготовили.

Отец вернулся неожиданно скоро, но вместо священника на заводной лошади трясся длинноволосый, пегий от седины, худой мужчина. Дремучая борода доставала до пояса. На, высыпавших во двор, любопытных барон рявкнул так, что все попрятались.

Друид слез с лошади и стал в центре двора, поводя носом, точно собака, берущая верхний след. Не спрашивая барона, он, двинулся именно туда, где лежал умирающий ребенок.

Не нужны оказались громогласные окрики синьора. С пути лесовика и так все разбегались, забиваясь по щелям, лишь бы прошел мимо, не заметил.

Мать, вцепившись в лежанку, на которой распластался умирающий Хаген, с ужасом глядела на друида. Отцу пришлось силой выводить ее из комнаты.

- Ты останешься, - сказал колдун старой няньке Гудре. Да та и не собиралась уходить, всеобщее смятение ее как будто не коснулось. - Ты тоже можешь остаться, - разрешил он барону.

В другое время и с другим… Хериберт одернул сам себя. Этого он бы не смог убить. Во всяком случае, в одиночку. И не потому, что тот отличался какой-то особой физической силой, скорее внутренней, отличной от обычной человеческой… чужой.

Отец Хагена прижался спиной к двери, опасаясь делать резкие движения, опасаясь отвлекать колдуна, еще больше опасаясь спугнуть слабую тень надежды, появившуюся вслед за этим непонятным человеком.

Время тянулось, друид действовал: изредка говорил что-то Гудре и та срывалась с места, убегала выполнять поручение. Комната быстро заполнилась тазами, тряпками, горшочками и мисочками. В воздухе пополз густой аромат трав. Сбегав в ледник, Гудра притащила, полное кожаное ведерко льда, потом с поварни - кипятку, сухие холсты…

В один момент у Хериберта все же появилась решимость покончить с колдуном прямо сейчас, наплевав на собственные страхи и кары, которые могут за тем воспоследовать; друид обернул ребенка мокрой холстиной и обложил его льдом, после чего начал вливать в раскрыт рот мальчика тягучий коричневый настой.

Потом кулаки разжимались. Он сам привез лесовика. И, либо Хаген выживет, либо умрет… без покаяния. Это было его, барона Хериберта, решение.

Он простоял у двери всю ночь. А утром, когда блеклый свет зари притушил пламя факелов, Хаген просто спал. Выпроставшиеся из отечных складок веки, изредка вздрагивали.

Дыхание, еще совсем недавно, хриплое и неровное, стало тихим и размеренным.

Убегавшись за ночь, Гудра, присела у изголовья и, то ли спала, то ли отрешилась.

Только голова тихонько дергалась. В ногах лежанки, прямо на полу, привалившись к стене, сидел лекарь, свесив большие, в набухших венах, руки.

Всех детей, от четырех до десяти лет, вывели во двор. Колдун в надвинутом на глаза капюшоне шел мимо, изредка останавливаясь, присматриваясь.

Таково было условие: кроме серебра в сделку входил ребенок. Любой, который ему понравится! С деньгами Хериберт расстался легко, друид запросил немного, а вот отдавать своего человека не хотел. Но таков был договор. Что будет с ребенком, барон старался не думать.

Никто не заметил, откуда вывернулась девочка лет пяти, маленькая и худая, с мягкими светлыми вихорками. Она была сиротой. От кого прижила ребенка непутевая Дигла, никто не знал. Пока была жива - не спросили, умерла - подавно не спросишь.

Девочка росла как травка в поле: спала, где придется, ела на поварне вместе с остальной дворней, отличаясь от других детей только тем, что предпочитала шумным играм одиночество. Да еще имя. На данное при крещении, она не отзывалась, а как кликала ее мать никто не помнил. Девочка сама подошла к лесовику, и тот встал, будто споткнувшись. Дальше они пошли вместе. Детская ручонка утонула в огромной, почерневшей ладони друида.

Народ провожал их молча, с неодобрением кося в сторону барона. Как же это, мол?