Моя психушка: Made in Belarus - Дмитрий Заплешников

Призывников в отделении можно было пересчитать по пальцам. Основная часть пациентов – алко- и наркозависимые, с отчетливыми оттенками заболевания на лицах и телах. Алкоголики держались отстраненно и старались ни с кем не пересекаться. Даже случайные разговоры в туалете или фойе заканчивались стремлением уйти или не подавать вида, что кто-то рядом. Наркоманы были общительные и постоянно пытались втереться в доверие, чтобы стрясти пару-тройку тысяч на непонятные цели: сигаретами их угощали безвозмездно, а ломку от наркотиков медики хорошо перекрывали опиоидными заменителями. Есть сомнения в том, что они вообще могли купить на стороне противозаконные для отделения препараты. Призывников не старались обыскивать или нюхать на употребление разных веществ, а наркоманов или алкоголиков проверяли при каждом обходе: поднимут матрас, внимательно посмотрят в тумбу, хорошо проверят карманы висящих в общем шкафу вещей. Чуть меньше было суицидников. Так же, как и алкоголики, они старались забиться и не выходить из своего ограниченного мира с одной лишь разницей: постоянным стремлением получить доверие от персонала, чтобы им разрешили выполнять какие-то работы вне стен отделения и без надзора. Несколько человек страдали депрессивным синдромом, видел их только мельком на приеме лекарств и в столовой.

Первые знакомства оставили сильное впечатление:

– Привет. Ты почему здесь? – спросил я одного пациента, сидя на лавочке напротив фойе.

– Друзья-суки. Передознулся, совсем плохо было. Не откачали, а вызвали карету скорой. Ну меня и дернули сюда. Мамке-папке похуй, поэтому отказа от лечения подписать не могу, три месяца буду околачивать стены. Сильно хуево было первое время, ломало. Сейчас попустился, даже сцать под себя перестал, – ответил собеседник. – Вон у Ромы спроси, что и как по наркоте у нас, он тебе расскажет, – немного подумав, добавил и махнул рукой в угол, показывая на еще одного сидящего молодого человека.

Рома сидел в задумчивой позе, уставившись в пол. Я последовал совету случайного знакомого и подошел к нему. В палате распределения поговорить было не с кем: Ваня торчал в телефоне без перерыва, изредка выбегая на несколько минут его подзарядить на пункт дежурства, быдловатый Вова меня не интересовал, а у малыша Шурика еще не сложилось четкого представления об интересах, поэтому от него можно было услышать лишь то, что здесь плохо и хочет поступить в политехнический университет в следующем году.

– Привет. Чего скучаешь? – я попытался завести разговор. Собеседник долго не реагировал и смотрел в пол.

– Потому что скучно, – коротко ответил он. – Я – Рома.

– Меня Дима зовут, я на обследовании от военкомата, – так сложилось, что большинство друзей и знакомых знают меня по прозвищу. Последнее время редко приходилось представляться именем, поэтому было непривычно, когда оно звучало из моих уст больше десятка раз за текущий день.

– А, ну понятно, – было совершенно ясно, что собеседник не хочет общения, продолжив все так же смотреть в пол.

– Ты как сюда попал? – после нескольких минут молчания я все же решился задать вопрос Роме по совету первого случайного знакомого 29-го отделения вне палаты.

– Мне 20 лет, ман, 20 лет, ебаный в рот. Взяли с травой, дебилы-мусора… Было там все-то на раз покурить, и то, не насладившись… Говорю, отпустите, мол, жизнь ломаете, а они ржут мне в харю, и не ебет, пойдем, оформлять будем… Дал деру, прибегаю к корешу, говорю, мол, так и так… Пробили юристов-адвокатов по этим делам. А они такие, бля, на хуя ты бежал… Смысл-то не в этом… Говорят, ну, по-хорошему, тебе троечка светит, но по-хуевому все пять, а то и семь в плечи. Отмазать никак вообще, подвязок ноль, да и бабок не особо. Говорят, можем взяться, а если гарантия нужна хотя бы на скостить срок, это не в нашей стране… – Рома говорил около пяти минут. Не останавливаясь и моментами чуть не захлебываясь слюной от злости и непонимания системы. Он уже не смотрел на пол, а уставился прямо в глаза так, что я отчетливо видел проступающие слезы обиды, – …подождали мы с корешем вечера, пошли накидались, он домой, а мне нельзя, мусора ждут. Взял еще пол-литра белой, пошел на крышу, выпил и хотел скинуться. А тут мама звонит, говорит, мол, где ты, как, тут менты во всю хату трясут. Ну я и говорю: «Прости, мама, я тут на крыше, сейчас сигану». Через минуту уже слышу мигалки, там мусора, скорая, все дела. Короче, уговорили не прыгать, и в дурку… так понимаешь, ман, даже, бля, не говорят, на сколько, а если и выйду отсюда быстро, сяду или нет, непонятно. 20 лет, бля, 20 лет, и на пятерку сесть…

Мотивация Ромы вполне понятна. Ему 20, амнистии и поблажки в нашей стране за наркотики не предусмотрены, и неважно, нес ты полграмма марихуаны или героина, срок будет примерно одинаковый. Провести четверть жизни на зоне никому не хочется, особенно в таком возрасте, когда еще толком не знаешь, что будешь делать дальше: работать, учиться, создавать семью или просто отрываться еще несколько лет по кабакам и клубам.

Чуть позже встречались и интеллигентные люди. Воспитанные, начитанные, с достойными и интересными взглядами. В большинстве случаев их семьи думают, что в Новостях помогают вылечиться от алкоголизма, хотя сами понимают: без желания зависимого ничего не исправимо. Алкоголизм заключался в банальном нежелании быть системными, потому как ни для кого не секрет, что, если человек думает иначе, на него смотрят косо, независимо от уровня образования, интеллекта или внешнего вида. Попросту говоря, они ломались под бесконечным давлением.

Несмотря на усталость и неполное осознание того, что со мной произошло, старался максимально приблизиться и адаптироваться к обстановке на ближайшие две недели. С первых мимолетных разговоров стало понятно, что в Новостях ни о какой легкости и простоте не может идти и речи: принцип ограниченности, выходы с 11:30 до 14:00 и с 17:00 до 19:00, и то только нескольким группам пациентов и лицам на осмотре от военкомата. Позже выяснилось, что даже в это время выйти не всегда удается, так как бывают обходы: врач, никуда не торопясь, проходит по палатам и демонстрирует свою власть, как павлин в брачный период, чаще всего именно в промежутки позволенного свободного выхода.

Особенно тяжело суицидникам и принудительно направленным наркоманам. Такие группы пациентов выводят на час под надзором и далеко не каждый день. Чаще всего они могут погулять и подышать свежим воздухом, только когда РЦПЗ ожидает проверку или у докторов хорошее настроение. Алкоголики через десять суток могут выходить на прогулки, как лица на осмотре с первого дня, хотя и не покидать территории. Официально призывники тоже не могут выходить за контрольно-пропускной пункт. Тем не менее, знаете, как в анекдоте, который мне рассказал один из пациентов:

– Хай! Я неуловимый Джо! Налейте мне виски! – громко крикнул ковбой, забегая в кабак. Бармен налил стакан, потом второй, третий.

– А почему он неуловимый? – начали шептаться посетители.

– А кому он нужен?! – ответил опытный ковбой, одиноко сидящий за крайним столом.

Не пошел на ужин. Уже около девяти вечера захотелось просто лечь на кровать и погрузиться в сон. От отвратительных запахов и шума заснуть не удавалось несколько часов. Даже когда в палате отчетливо стали слышны храп и скрип кроватей от непроизвольных сонных движений пациентов, глаза не хотели смыкаться и наблюдали за еле видными сквозь оконную решетку проявляющимися звездами. Судя по отблеску телефона, Ваня также не мог заснуть и оторваться от своего пластмассового друга. Скорее всего, я просто резко отключился и открыл глаза рано утром, да и то не по своей воле. Обычно отчетливо помню последние минуты перед сном, за исключением вечеров, когда организму требуется немедленный отдых и контроль над смыкающимися глазами и расплывающимися мыслями отсутствует.

Проснулся от крика медсестры. В палате почти никого не было. Выглянул за дверь и увидел чуть ли не бегущих пациентов в дальний конец коридора в обратную от выхода из отделения сторону. Помню, подумал: если бы они хотели выйти на улицу, все бы было понятно, а они направляются в никуда. На самом деле тупик оказался столовой, которая действительно большую часть времени была закрыта, а дверь, покрашенная со стенкой в однотонную серо-желтую краску, в буквальном смысле сливалась и казалась ее частью.

– А ты чего ждешь? – посмотрев в мою сторону, крикнула медсестра.

– Не хочу есть, – протирая глаза, выдавил я.

– Что значит не хочу? – медсестра с трудом сдерживалась от ругательств.

– Просто не хочу. Я только вчера приехал, не выспался, все храпели, тут воняет. Лучше посплю, пока никого нет.