Моя психушка: Made in Belarus - Дмитрий Заплешников

Временное место жительства

Part IV – «лучшее отделение в мире»

Когда начал писать повесть о пребывании в психиатрии, не задумывался о кавычках в названиях подзаголовков, теперь отчетливо понимаю – они как нельзя кстати. Не могу сказать, что есть четкие разграничения между плохим и хорошим отделением РЦПЗ, однако лучшим, в полном смысле этого слова, ни одно ни при каких условиях назвать нельзя.

29-е отделение открывает двери для наркоманов, алкоголиков и лиц с суицидальными наклонностями. Есть и призывники, которые так же, как и я с Ваней, опоздали на раздачу палат в отделении, выделенном военкоматом, и мест не осталось. Немного суетясь и пройдя под большой связкой двух зданий, мы зашли вовнутрь. Большая железная дверь с оттенком ржавчины по обе стороны была открыта, дальше – небольшой предбанник, фойе и несколько нелогичных разветвлений. Видимо, были какие-то стандарты при постройке не только госучреждений, но и других зданий 50-х годов прошлого века. Я уже бывал в подобных помещениях: недалеко от родительского района находились жилые дома постройки того периода времени, планировка примерно такая же, за исключением лестниц. Если в знакомых домах лестницы размещались сразу за предбанником, то в психиатрии до них нужно прилично пройти, хотя и направления сторон были идентичными, такими же были ступеньки, сильно изношенные временем, и двери с проступающей коррозией. Выглядело это примерно так: предбанник, фойе, узкие проходы направо, налево и вперед, через два-три метра от них – аналогичные пути, откуда снова можно увидеть такие же разветвления. Абсолютно никакой экономии места и пространства.

Нас ждало еще одно оформление. Повернув налево и начав искать нужный вход, из приоткрытой двери позвал врач, который задал точно такие же вопросы, как в регистратуре и двух предыдущих кабинетах, после чего сказал, что наш вход напротив, и попросил уйти. Мы вышли и увидели уже современную плотно закрытую пластиковую дверь со звонком. Позвонив несколько раз, Ваня услышал, что кто-то идет, и мы простояли еще несколько минут. Я было попробовал коснуться звонка, и в этот же момент дверь отворил неухоженный и с явным оттенком безразличия в глазах пациент. Признаться, он испугал не только меня, но и, казалось бы, прожженного психиатрией Ваню.

– Вы что, номером ошиблись? – без никаких эмоций прозвучал вопрос. Было ощущение, что у пациента даже не шевелились губы.

– Вось, – сказал Ваня и протянул бумагу направления.

– Степановна! – громко крикнул встречающий, оборачиваясь назад. – К тебе туристы.

Мы ждали хоть какой-то реакции или призыва к действиям еще около минуты. Из-за спины пациента раздались неразборчивые слова, он махнул рукой и сказал:

– Новенькие, блять. Они же дети!

Мы прошли по длинному холодному коридору метров тридцать. Окрашенно-обшарпанные стены и запах сырости придавали помещению атмосферу Богом забытого места. Другие пациенты, кроме безразлично шатающегося встречающего, тихо отдыхали в палатах. Приехав к девяти утра, лишь часть процедур оформления удалось пройти к началу третьего, когда начался тихий час. На пункте дежурства с небольшим углублением коридора для стола и личных вещей нас встретила улыбчивая медсестра. Чуть правее за ним находился кабинет для анализов: мазка из заднего прохода, мочи, забора крови на гепатит и ВИЧ.

– О, мальчишки, а куда же вас селить? Вы от военкомата? – начали сыпаться вопросы без приветствия. Ответы были очевидны.

– Да, именно оттуда… – произнес я, уже не таким бодрым голосом, как в приемном отделении. Усталость сбивала с ног, даже улыбнуться в ответ не представлялось возможным.

– Вилки, ложки, чашки, провода, ремни, стекло есть? – спросила другая медсестра, не отводя глаз от журнала выходов и что-то бесконечно заполняя.

– Да, – коротко ответил и показал на ремень. Ваня сделал тот же жест, приподняв застегнутую куртку из кожзаменителя.

– А что в рюкзаках? – спросила первая медсестра.

– Там ноутбук для работы, пару йогуртов и питьевая вода.

– У мяне тожа, – добавил Ваня. – Толькi ёгурта няма, а вада и ноут ёсць.

– Какой работы… ладно, ноутбуки можете оставить, только подзарядки дайте и ремни снимайте, не положено… железяки всякие и телефоны… нет, телефоны оставьте, просто не светите, – беспрекословно начала перечислять разрешенное и запрещенное медсестра.

На этом этапе забрали буквально все, что могло пригодиться. Как в издевку, разрешили оставить ноутбук и телефон, но толку-то – батареи на нуле. Да и если позволить оставить зарядные устройства, они не сыграли бы никакой роли – розеток в общих палатах нет. Об этом и многих других ограничениях мы узнали несколько позже. Ваня, не скрывая, удивлялся и постоянно повторял, что в прошлый раз такого и подавно не было, в той психиатрии все его действия заключались в прохождении тестов раз-два в неделю и распитии спиртного с другими пациентами.

По распределению попали в первую палату, напротив пункта дежурства медсестер и справа от комнаты отдыха персонала. Там было восемь кроватей, возле каждой – маленькие тумбы. По центру, между двух плотно закрытых окон с решетками, стоял стол с какой-то литературой и государственными газетами, которые пестрили громкими заголовками о подвигах колхозников в сборе урожая и перевыполнении планов трудягами на заводах. В нос сразу же ударил сильный запах грязных носков с какими-то примесями, сложно было разобрать. Я сел на дальнюю кровать справа, ближе к окну, из которого поддувало, достал припрятанную ложку и начал есть йогурт. Вошедшая медсестра, которую до этого было не видно, заметила железный предмет у меня в руках и не подала вида. Два пациента, играющие в карты, показали указательным пальцем, что необходимо соблюдать тишину, и развели руками в сторону – большая часть пациентов спит. Мы с Ваней последовали инструкциям. Ближе к пяти началось шевеление, в коридоре слышались громкие топанья и разговоры, а пациенты начали с нами знакомиться.

– Привет. Вы тоже от военкомата? – спросил малыш лет шестнадцати на вид.

– Привет-привет. Да, направили, блин. Что тут и как? – ответил и начал задавать вопросы я. Лежащий на кровати напротив Ваня с безразличием снова уставился в свой телефон.

– Хуево все тут. Пиздец просто. Я тут уже семнадцатый день и вряд ли выйду завтра, – вмешался в разговор еще один прописанный. – Мне тут личное дело в военком отправили еще около недели назад, так не идет, сука. Не выпускают, говорят, нельзя, пока от комиссариата ответ не получим, что документы дошли. Там дальше по коридору вообще чернь, лучше с ними не разговаривать. Не знаю, чего нас селят ближе к выходу, может, чтобы свободу чувствовали, а ничего сделать не могли, или хуй его знает… – он говорил на эмоциях, отчетливо чувствовались отчаяние и безвыходность. – Меня Вова зовут, или Володя, как хочешь в общем.

– Я – Дима. Надеюсь, такого со мной не будет. Там Ваня, – сказал и показал пальцем на своего соседа, который по-прежнему не интересовался разговором и никак не реагировал.

– Да похуй тут всем, на что ты надеешься и что хочешь. Вон смотри – совсем дети тут лежат, это что, бля, нормально?

– А тебе сколько лет? – спросил я, поворачиваясь к малышу, который первый со мной заговорил.

– Скоро девятнадцать будет. У меня сотрясения были зафиксированные, а мама сказала, что я пару раз еще ударялся головой и не обращался к врачу. Решили обследовать. Я Шурик, кстати. – Мы пожали руки, и на этом наша беседа прекратилась.

На ужин почти никто из нашей палаты не пошел. Общались, делились впечатлениями, догадками о том, что будет. Продуктивным тот день не назовешь, хотя и бесполезным нельзя. Я действительно отчетливо понимал слова Вовы, быдловатого пациента лет двадцати пяти. Несмотря на то, что он матерился как сапожник и порой не контролировал эмоций, были в его словах здравые мысли: как государство может направлять таких малышей, как Шурик, на принудительное обследование. Неудивительно, что ему поставят не ахти какой хороший диагноз, ведь каким бы закрытым ни был человек, он переживает происходящее, и в его возрасте, с внешним видом ребенка, вежливой и доброжелательной манерой общения, можно сломаться в первые часы пребывания в таком учреждении и начать смотреть на мир негативно.

Целый вечер я бесцельно слонялся по коридору, сидел в фойе и пытался найти более-менее подходящего человека для общения или времяпрепровождения. Не удалось. Действительно заметил такую особенность отделения, которой не придал значения при разговоре с однопалатниками, – дальше по коридору вообще чернь, лучше с ними не разговаривать. Может быть, это случайность, что ближе к комнатам отдыха, анализов и пункту дежурства с большего находились воспитанные и аккуратные люди, в то время как через несколько десятков метров палаты были заполнены неопрятными и по-хамски общающимися индивидуумами.