Митрополит Филипп - Дмитрий Володихин

Ни каналов.

Ни мощеных дорог.

Ни садков.

Ни палат.

Ни каменных часовен.

Ни каменных церквей.

Ни мощных стен вокруг обители.

А когда он уезжал с Соловков, все это – почти все, за исключением одних только крепостных стен, – уже существовало.

Но сейчас речь идет не о том, сколько всего, как и когда было построено по его инициативе. Сейчас важнее посмотреть глазами чужака на соловецкий быт второй половины 30-х годов XVI века.

Первые монахи – преподобные Савватий и Герман – появились на островах за столетие до того, в 20-х годах XV века. Святой Савватий принадлежал духовной школе преподобного Кирилла Белозерского, его присутствие у истоков обители протянуло нить между беломорскими «незнаемыми» местами и высокой иноческой культурой коренной Руси.

В непролазной чаще выросли келейки, поднялся деревянный крест. Озера давали пресную воду, леса – ягоды и коренья, море кормило рыбой. Хле́ба тут при первых монахах просто не было, да и позднее с зерном бывали перебои. Огородничество на Соловках получило широкое распространение, но попытки завести пашню, посеять хлеб, не привели к успеху. Пашню быстро забрасывали из-за того, что хлеб не вызревал. А вот рыбы – всегда вдоволь. Да и скотину разводили, – в основном ради молока и шерсти. Еще били нерпу и выделывали нерпичью кожу… С поздней осени до середины весны архипелаг отделен от материка подвижными льдами; трещат морозы, сне́га наметает во множестве. До Кеми, где располагается ближайшая гавань, около 60 верст. Летом насельников одолевает злой соловецкий комар. Ветра вечно стоят над островами, словно десница Господня крутит ручку машины, испускающей воздушные потоки…

Преосвященный Леонид в мрачных красках описал суровость природы, царящую на шести островах архипелага: «Природа глубокого севера, хотя местами не бедная по своей наружности, вообще скудна в дарах своих, как на материке, так и по островам. Леса Соловецкие непроходимы, глухи; но грубая каменистая почва мало дает питательности растениям, и деревья поднимаются медленно, неровно, засыхают прежде старости, и весьма немногие, и то лишь в середине большого острова, приобретают качества строевого дерева. Многочисленные пресные (исключительно озерные) воды; но немногие из озер обширны, а малые бесчисленные озерки и болота низменных долин лишь отравляют воздух испарениями своих гниющих вод. Нет здесь ядовитых пресмыкающихся; но летний воздух наполнен мириадами несносных мошек. Не бывает чрезмерно жестоких морозов, зато постоянная сырость. Неудивительно после такого очерка, что Соловки (прилежа притом к стране малонаселенной) оставались долго необитаемы».

Да, жизнь тут очень нелегка, и даже трудно представить себе, сколь рискованной и тяжелой она была в эпоху молодости Соловецкой обители.

Но есть в соловецких чащобах и озерах, в извилистых бухточках побережья и плавных всхолмиях срединной земли очарование, которое невозможно до конца передать на словах. Соловки обладают силой почти непреодолимого притяжения.

Мелководье здесь усыпано островками, и не поймешь, что́ называть маленьким островом, а что – большим валуном, или, быть может, грудой валунов, едва обросших травой и припушенных кустарником. Сточенные зубы высовываются из моря голыми каменными кругляками.

Иззубренное лезвию берега повсюду выстлано коричневатым пергаментом водорослей. На несколько шагов от полосы прибоя валунные россыпи сплошь покрыты неровными полосками их плоти. Запах морских трав, выброшенных волнами на прибрежные камни, звучит как соло трубы в фортепьянном концерте ароматов моря и леса.

А лес подступает к тем последним пядям, где исчезает пена, принесенная самыми длинными языками прибоя. Тонкие, изломанные стволы деревьев напоминают руки, потянувшиеся из-под земли к небу и раскинувшие ладони листвы. Лес «пляшущий», лес кривенький и реденький, дальше от берега сменяется более густым, но все еще низкорослым. Не во что врастать корням – каменистая твердь запирает им дорогу; немного почвы, да болото; мало земли, зато воды изобильно; всюду озерки, пруды, болотца, наполненные водою торфянистого оттенка. Осенью червонные монетки листвы осыпаются на черное полированное дерево ручьев… Вода всё быстро меняет, ничего надолго не оставляя в покое. Ручьи прорезают луга и тропы, устремляясь к валунному драже побережья. Бережки озер то дальше, то ближе, лужи перерастают в пруды, а потом пруды высыхают, чтобы вновь появиться через пару недель. Болотца, болота и болотища заботливо укрыты периной из трав и мхов, приперчены морошкой, брусникой, черникой.

Березы и ели одеты в пятнистые плащи зеленоватых лишайников, а серые пироги камней затянуты в бархат лишайников светло-коричневых. Редкие луга заросли́ кипреем, на сумеречных опушках стелется можжевельник в обрамлении вереска. Валуны – везде. Гладкие и угловатые, цельные и рассеченные, одинокие и вытащенные человеком из земли, а после того сложенные в кучах, заросшие травкой или лысые – всюду, всюду, всюду. Но камень здесь уютен, он не такой хищный, как в горах, он хоть и холоден, но почему-то выглядит тепло, почти дружественно. А над самыми большими камнями поднялись мягкие округлости холмов, будто груди земли…

На всем лежит печать глубокой древности, изначалья, первых дней Творения.

Тишина пятен земли соловецкой, разбросанных по Белому морю, нежна к страннику. Чуть только отойдешь вглубь большого острова, чуть только стихнет рокот прибоя, и со всех сторон торжествующе подступает она, пробираясь к душе, притрагиваясь к ней шелковыми пальчиками. Никаких посторонних шумов – только стенания ветра, не стихающего никогда, стоячего; да шелест колеблющихся листьев, да редкие крики птиц. Над головой – мерно клубящееся серебро низкого неба.

Ты вглядываешься в тайну Соловков и чувствуешь ответный взгляд, словно прозрачные, хрустальные глаза смотрят на тебя из-за молочного тумана, столь густого, что хоть ладонью режь, смотрят пристально, неотступно, призывая отмыть душу в чистых водах соловецкого рая.

Борис Шергин с пронзительной любовью писал о Соловках: «Уже нету времени, годов, дат живших, умерших поколений… Все то же небо и те же волны, те же белые пески, тот же вечер дует сегодня, что и век назад. Вечность вечно юнеет. И сегодня, сегодня ходко бежит корабль преподобного Савватия по морю Соловецкому…»

Существует две области, населенных русскими людьми, которые воздействуют на воображение с такой неотразимостью, которые способны взять рассудок в плен и зачаровать сердце. Это – Соловецкие острова и Крым. И то, и другое место издавна привлекали поэтов и монахов. Здесь с особенной силой чувствуется близость потустороннего, сакрального. Будто стена, отделяющая земную жизнь от небесной, истончается до состояния прозрачной пленки, и дух тянется ввысь… Недаром, говорят: «На Соловках Бог близко». Чувствительная натура с благодарностью откликается на такой дар Божий – святую землю, где воспоминание о рае, покинутом людьми, столь свежо и сильно.

Тот же Шергин в тишине Соловецких палестин слышал постоянно звучащий голос Бога: «– Это Я, – говорит Господь, – это Я!.. О неведомом счастии… о неведомой радости без слов молилось сердце в дни юности, там, у светлого моря, когда, забывая о сне, глядел я в жемчужные, таинственные зори белых северных ночей».

Между Крымом и Соловками словно протянута мистическая ось, на ней лежат Оптина и Троице-Сергиева обитель, и вся коренная Русь распрямлена по этой оси, достигая в крайних точках полного выражения своей сокровенной сути…

Где удобнее спасаться русскому человеку, устало ищущему Бога, как только не на Соловках? Где лучше? Где душе мягче погрузиться в ласковые волны смирения? Да почитать за счастье надобно и суровую жизнь соловецкую, и оторванность от «большой земли», и малую населенность, но прежде всего прочего – острое ощущение божественного присутствия, которым пронизана соловецкая природа.

В 1435 году Савватий умер, но Герман недолго оставался в одиночестве, скоро он привел на Соловки преподобного Зосиму. Он-то и стал первым игуменом соловецким, при нем появился первый маленький деревянный храм.

Бедность обители долгое время не позволяла строить каменные сооружения. До 50-х годов XVI века их, видимо, вообще не было на островах. Так что Федор Степанович застал нестройную толпу бревенчатых келий, сгрудившихся у трех деревянных церковок и окруженных невысоким деревянным тыном. Между тем, братии в ту пору набиралось до ста человек или чуть менее. А это уже солидное число, даже для центральной России – много.

Всюду сушились сети, в лодейных амбарах ремонтировались небольшие суда – карбасы и соймы.

Из небольшого прудика, который впоследствии станет Святым озером, монахи прорыли к морю канал и устроили на нем мельнички.

Спасо-Преображенская церковь была первым и главным храмом обители. При Зосиме и Германе Соловецких возникли также Никольский и Успенский храмы. С тех пор, по всей видимости, новых престолов не появилось, хотя ветхие постройки середины XV века, монахи, скорее всего, заменили новыми, сохранив лишь их расположение. При церкви Успения Богородицы имелась большая трапезная. А традиция совместной трапезы указывает на то, что в монастыре соблюдался общежительный устав. Был ли он принят в общине в самого начала, со времен Савватия, Германа и первых лет игуменства Зосимы? Нет фактов, которые опровергали и подтверждали бы подобное предположение. Но, во всяком случае, Федор Степанович попал на Соловки в то время, когда способ жизни многочисленной братии уже окончательно определился. Иноки не могли иметь ничего своего, они трапезовали совместно, а вещи, принадлежавшие монастырю, не принадлежали монахам, но лишь использовались ими по мере надобности.