Митрополит Филипп - Дмитрий Володихин

Однако братия-то не могла заглянуть ему в мысли и не знала, каких он способностей человек. Филипп, всю жизнь утверждавший дух евангельской любви, предвидел шатания среди Соловецких иноков, прозревал раздоры и сомневался: да стоил ли ради великих целей поколебать добронравный мир в общине? Не лучше ли та размеренная любовь, пронизывающая скромный быт иноков, чем новая жизнь, в основу которой ляжет непокой?

Потому и отказывался столь долго.

Добр был к другим. Себе склонялся отказать в совершении больших замыслов, лишь бы не утеснять братию.

Но в конечном итоге Филипп отступил. Покорился тому, к чему вел его сам Господь. Дальнейшее сопротивление было бы странно и даже неприлично.

Теперь иноку Филиппу, нареченному игумену, предстояло ехать на материк для поставления в сан у архиепископа Новгородского. Братия избрала сопровождающих, казначей выдал немного серебра на расходы, и монастырский карбас, приняв группу людей в бедных рясах, со скудными харчишками в дорожных мешках, отправился в плавание на полдень. Игумен, крестя на прощание Филиппа, со вздохом напоминал: «Просите у владыки милостыньку… Хлеба нам не хватает».

Сам Алексий не решился покинуть обитель. Как видно, ему не хватало здоровья для трудного плавания и длинных пеших переходов.

В ту пору на кафедре Новгородской пребывал архиепископ Феодосий, занявший ее после ухода мудрого книжника Макария на митрополию.

Феодосий смотрел на Филиппа с недоверием. Почему не явился сам игумен? Одобрил ли он возвышение этого человека? Да и кто он таков, никому не ведомый на «большой земле» инок Филипп? Говорят, из бояр… Да бес ли его лукавый видел, из каких-таких он бояр!

Но посланцы братии, пришедшие вместе с Филиппом, подтвердили: «Владыка святый, молит тя собор Соловецкиа обители, да поставиша нам во игумены посланного с нами старца Филиппа».

Архиепископ высказал желание побеседовать с ним особо. При Феодосии Соловецкая обитель уже слыла крупной и важной. Допустить на игуменство малограмотного человека было бы неправильно. Давний предшественник Феодосия по Новгородской кафедре, архиепископ Геннадий, за несколько десятилетий до того жаловался горько: приведут к нему прихожане человека для возведения в поповский сан, а он едва бредёт по Псалтыри… Как доверить такому приход? А тут не простой приход, но прославленный монастырь… нужно подходить с разбором.

Владыка расспросил о Филиппе в подробностях, но не услышал ничего худого.

Явившись на испытание, Филипп смиренно приветствовал Феодосия глубоким поклоном. Тот благословил его и усадил, а вслед за тем принялся проверять познания соловецкого выученика в Священном Писании. Филипп, человек книжный, отвечал «вся по ряду», то есть не допускал ошибок. Морщины на лбу владыки понемногу разгладились. Он понял, что соловецкая братия привела к нему достойного преемника старому Алексию.

С легкостью в сердце Феодосий поднялся из епископского кресла и велел позвать приехавших с Филиппом иноков. Когда тех привели, владыка сообщил им, что нашел присланного старца «искусна суща» в духовных знаниях и «могуща паствити словесное стадо». На глазах у ликующих посланцев соловецкой братии Феодосий совершил поставление Филиппа в сан. А закончив, обратился к монахам, которые с этой самой минуты должны были повиноваться новому игумену: «Се отец ваш! Имейте его во Христов образ! Со всяким послушанием покоряйтеся ему!»

Добрая слава Соловецкой обители давно долетела до Новгорода. Прознав о том, что в городе находится новый игумен тамошней монастырской общины, богатые новгородские «христолюбцы» явились к Филиппу и наделили его богатыми дарами. Иноки, сопровождавшие его, радовались: полегчает братии, не так сильно будет мучить ее голод… Однако сам новопоставленный игумен выглядел, к их удивлению, опечаленным. Серьезный разговор он отложил до возвращения на «зачарованные острова». В Новгороде он терзался мыслью: большой монастырь живет в горькой нищете, и невозможно разобрать, от чего в быту иноки отказываются во имя любви к Христу, а от чего – лишь по причине хозяйственной скудости. Много ли в том хорошего?

Филипп все больше утверждается в намерении изменить сам уклад соловецкой жизни.

После того, как «посольство» к Новгородскому владыке вернулось домой, произошел странный и даже загадочный эпизод в жизни Филиппа. Как ни вчитывайся в Житие, а все-таки нет в нем достаточного объяснения случившемуся.

Сначала все идет так, как и предполагали Алексий с братией. Филиппа с великой честью встречают все монахи со старым настоятелем во главе. Он дает Алексию ставленую грамоту, полученную в Новгороде, и утверждается в игуменском достоинстве. Войдя в церковь, Филипп творит ектенью за государя Ивана Васильевича и произносит проповедь. Затем, отслужив литургию, Филипп причащается. Иноки Соловецкие, принимавшие святое причастие из его рук, говорят друг другу, что у нового настоятеля поистине ангельское лицо…

И вдруг… происходит нечто необъяснимое. Житие не указывает, как скоро после возведения Филиппа в игуменский сан, произошел этот поворот. Минуло ли несколько дней, или может быть, недель, месяцев… Непонятно.

Суть такова: «приняв старейшинство», Филипп скоро отказывается управлять братией; иными словами, он пренебрегает прямыми игуменскими обязанностями. Что за невидаль – он оставляет игуменство! А монахам велит управляться собственным разумением. Вместо него иноки возводят в настоятели старого Алексия. Тот поневоле перенимает «старейшинство», повинуясь желанию общины.

Автор Жития причиной такого поведения Филиппа считает его благочестие. Его больше интересовал духовный подвиг, привычнее были телесные труды, нежели «человеческая хвала»; он предпочитал смирение и безмолвие… Да. Понятно. Но ведь до путешествия к Новгороду и обратно Филипп успел отказаться от безмолвия и уединенных духовных подвигов. Подчинился же он, в конце концов, требованию Алексия! Откуда взялся «рецидив»?

Да еще какой «рецидив»!

Филипп ушел из обители и поселился на том месте, где раньше предавался аскетическому деланию. Отныне в монастырь он являлся только в те поры, когда хотел причаститься.

Алексий явно не желал отпускать его. «И бысть промеж ими моления много, друг друга понужаху. И повинуся Алексий Филиппову молению», – тактичнее трудно сказать о крайне сложной ситуации. Более того, соловчанам опять пришлось посылать в Новгород за благословение архиепископа – на то, чтобы возобновилось игуменство Алексия. И Феодосий, наверное, долго не мог прийти в себя от удивления. Совсем недавно его упрашивали возвести в сан нового игумена, а тут молят вернуть старого – вот так притча!

В истории русского иночества и прежде бывали случаи, когда настоятель оставлял обитель, положив пастырский жезл. Так, сам преподобный Сергий Радонежский покинул Троицкий монастырь, увидев ревность к своей настоятельской власти и ропот на строгость устава. Впоследствии, опамятовав, его призвали назад. Вероятно, и Филиппов очередной уход в пустынножительство объясняется разладом в общине.

Надо полагать, новый игумен собрал монахов и объяснил им, какими преобразованиями хочет заняться. Сила привычки на первый раз победила: сомнения иноков, их колебания или даже прямое неприятие планов Филиппа огорчили его. Спорил ли он? Убеждал ли в своей правоте братию, обязанную «со всяким послушанием покоряться»? Кто знает! Однако, в конце концов сделал так, как диктовала его душевная склонность.

Филипп не хотел разрушать дух любви, царивший в обители. Ему легче было вновь проститься с собственными затеями, чем оказаться у истоков большой свары. Он уступил. Он ушел. И, надо полагать, жил спокойно, ничуть не надеясь на перемену ума соловецкой братии. Напротив, скорее, радовался: ему удалось сохранить покой любви в сердце своем, не расшатать его в других людях и уберечься от власти. Теперь он жил так, как ему нравилось…

Филипп никогда, ни при каких обстоятельствах не проявлял властолюбия – даже в самых ничтожных дозах. Он трудно принимал власть и легко отказывался от нее. Пастырское бремя было ему в тягость. Водружал он его на свои плечи лишь по принуждению. Этот соблазн его не беспокоил, – как видно, Филипп ясно видел природу душевной порчи, от него происходящей. Соловецкий выученик, он мог размышлять о лучшем устройстве обители, а потом и о лучшем устройстве всей Русской церкви, но… начинал пользоваться властью как инструментом для воплощения своих идей не прежде, чем сам Господь сворачивал его неподъемную, каменную фигуру и передвигал на иное место. Сам он стремился в монахи, а став монахом – в пустынники. Поднимаясь выше, Филипп чувствовал себя неуютно. Власть, в том числе и высшая пастырская власть над Русской Церковью, оказалась для него тяжелейшим «послушанием» изо всех возможных. Пока можно было не «впрягаться», он избегал этой душевной муки, но Бог готовил для него новый воз и новую упряжь. Всякий раз Филиппу приходилось покоряться.