Царский самурай. Роман-апокриф - Игорь Костюченко

По просьбе цесаревича Берендеев был прикомандирован к наследнику престола для особых поручений. Михаилу Владимировичу характеристика, поступившая из Московского жандармского управления на этого офицера, весьма приглянулась. В ней Павел Петрович Берендеев рекомендовался как отменный стрелок и первостатейный гимнаст – на пари удерживал лошадь и тринадцать человек на помосте в Замоскворецком цирке. Служить Берендеев. Выходец из мелкопоместных дворян Псковской губернии, Берендеев начинал служить Государю на Сахалине, где приобрел уважение местных гражданских и воинских властей. Начитан, знает три европейских и два восточных языка, в том числе и японский. Неравнодушен к питию. Но это уж извинительно. Какая же Русь, господа, без пития? Святого Владимира памятуйте.

Отложив до особого рассмотрения перевод отчета японской полиции, Михаил Владимирович перелистал еще кое-какие бумаги. Над ними он задумался крепко. Нешуточные, в самом деле, были известия. Некто Бусяцкий сбежал из каторжного острога, выстроенного на берегу Охотского моря. Сбежал и сбежал. Мало ли народу бегает по матушке-Сибири. Верно. Много. Но не таких, как Бусяцкий, кличка «Аршин», террорист и головорез каких мало. Двадцать лет всего-то, а каков хлыщ: покушение на орловского генерал-губернатора, два побега, членство в четырех революционных кружках. Первый побег с сахалинской каторги – совершенно изумительный. Связанный по рукам и ногам Аршин умудрился загрызть тюремного служителя. Как волк извернулся и перекусил сонную артерию охраннику. От оков освободился и, спрятавшись в тюке с мануфактурой, оказался на борту парохода, с которым и прибыл благополучно в метрополию. Вновь схвачен был Аршин-Бусяцкий через два месяца под Вологдой, при неудачном нападении на кассу взаимопомощи крупного акционерного общества «Канделябр», созданного при поддержке британского капитала. Судьба какого-то беглого каторжника, пусть и выдающихся криминальных талантов, при ином стечении обстоятельств мало заинтересовала бы генерал-майора Барятинского. Но дело было в том, что, как показывали донесения надежных осведомителей, каторжник Аршин стал инструментом в руках некоторых господ, представлявших интересы держав, старательно и подспудно препятствовавших укреплению позиций российской короны на берегах Тихого океана. Перебравшийся в Японию Аршин-Бусяцкий, как было вполне достоверно установлено, имел контакты с пруссаками и британцами. От тех и других он получил кое-какие деньги. Ни много, ни мало, а что-то около пяти тысяч фунтов. Для чего? Об этом и размышлял напряженно Михаил Владимирович. И, все более размышляя, утрачивал свойственный его душе благостный покой. Сорвавшийся с цепей Аршин мог наделать приличного шума. И создать такие трудности, какие грозили бы его превосходительству неминуемой опалой и монаршьей немилостью. А там и отставка – не мальчик уже, генерал-майор Михаил Владимирович Барятинский. И капитал на черный день, на случай отставки удалось ему припасти небольшой. Но что капитал без влияния?

Барятинский ужаснулся: если все вышеописанное натворил в «Саду наслаждений» жандармский поручик Берендеев, коему было поручено выполнение важных дел при особе наследника, то кто же тогда занимался охраной царственной особы? Еще более неуютно почувствовал себя Михаил Владимирович, когда ему донесли, что великий князь предпринял поездку на берег инкогнито. И вернулся под утро в сопровождении мичмана Рябушкина. Поручика Берендеева рядом с ним не было. Хотя по инструкции поручик обязан был находиться при особе Николая Александровича безотлучно. Особливо при визитах в зарубежные города и порты.

«Дети, ребятня дворовая. Никакого степенства. В казаков-разбойников им играть, страсть к авантажу», – подумал Михаил Владимирович, вытирая фуляровым платком обширный лоб, вместилище его недюжинного, приученного к ловкой изворотливости ума. И еще решил Михаил Владимирович: может быть, давно бы пора заменить этого Берендеева другим офицером. Но вот беда – не даст цесаревич тронуть этого Павла Петровича. Благоволит. А благоволение будущего государя дорогого стоит. И нельзя тут ничего переменить. Оступишься. Еще хуже будет.

Генерал-майор тронул пуговку звонка, и на пороге его каюты возник Влас. Понурый и безмолвный. Его превосходительство растер пальцем засохшую чернильную кляксу на зеленом сукне любимой конторки, за которой по обычаю дела просматривал. Проворчал камердинеру, не убоявшись солгать.

– Виноват, старина. Душно что-то сегодня. А кофий прекрасный был. Это уж я того, грешен, погорячился.

Влас тряхнул согбенным плечом. Забубнил треснутым голосом в отместку.

– Вот и я… ваше превосходительство. Как можно было. Щетиной… Выдумали. Да чтоб я… Щетиной…

– Мир, мир… Он, слышь, получше худой ссоры. А чего, нам старикам, друг на дружку дуться. Ты мне вот что скажи.

– Чего прикажете, ваше превосходительство?

– Мичман Рябушкин почивать изволит небось. После ночных-то бдений.

– Никак нет, Михаил Владимирович. На верхней палубе стишки сочиняют.

– О чем же? – удивленно вскинул кустистую бровь Барятинский.

– О красотке какой-то. Про серебряные цветы. Про балалайку.

– Балалайку?

– Ну-с. Вроде того. Японскую балалайку. Девица, вишь, на балалайке бренчала. А мичману шибко понравилось. Вот теперь и стихи про то складывает. Зацепило парня.

– Значит влюбился.

– Может и так, ваше превосходительство, – степенно, но с участием к трудному положению мичмана согласился Влас.

– Чудесно, – вздохнул генерал-майор, – этого нам еще только не хватало для полноты картины. Роман с куртизанкой. В стиле Пьера Лоти. Давай-ка покличь, старина, ко мне этого Байрона. Мне порасспросить бы. Получше. Ступай.

Влас уж чуть с места не сорвался, бросаясь выполнять важное поручение, как его превосходительство остановил камердинера.

– Э-э, постой, старина. Прежде мундир подай.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

В прочие дни Михаил Владимирович Барятинский не обременял себя ношением увешанного орденами и лентами парадного сюртука. Климат южных морей не благоприятствовал ношению полной формы по причине влажности и высокой температуры. Но, отправляясь на встречи с цесаревичем, генерал-майор старался держаться фрунтовой выправки. А без мундира что за почтение к членам императорской фамилии? Так, баловство, а его-то не мог себе позволить истый служака. Да и речь во время этой встречи, до которой оставалось не более получаса, намеревался повести князь о вещах крайне весомых для будущего политики Российской империи на Дальнем Востоке.

Барятинский щелкнул полированным ногтем по вчерашнему номеру местной газеты. Он привык внимательно изучать мнение прессы. Ведь что у прессы на языке, то у политиков могло быть и на уме. А писала японская газета вещи несообразные, задиристые, утверждая с апломбом: «В Европе Россию можно сравнить с рыкающим львом или разгневанным слоном, тогда как на Востоке она подобна ручной овечке или спящей кошке… Те, которые думают, что Россия способна кусаться в Азии, как ядовитая змея, похожи на человека, боящегося тигровой шкуры потому только, что тигр – очень свирепое животное». Вот так, не больше и не меньше.

По счастью, есть при дворе микадо разумные головы. Старый князь Тода – фигура влиятельная. Приближенный самого японского императора и принца Арисугава. Судя по рапорту епископа Николая Касаткина из Токио, князь Тода здраво способен рассуждать о политике, ее течениях. Оказывает покровительство российским, не германским и британским, а именно российским миссионерам, торговым людям. Немало постарался ради воздвижения в Токио православного собора. Через таких вельмож, как этот Тода, сподручно российский интерес отстоять. Да, непременно, непременно следует побывать у него с визитом. Под благовидным предлогом. И с наследником престола, цесаревичем Николаем, разумеется.

Барятинский вздохнул. Он досконально изучил настроения японских кругов. Увы, не все фигуры на японской шахматной доске, к сожалению, были окрашены в цвета российского триколора. Далеко не все.

Соломенная шляпа скрывала верхнюю часть лица монаха. Едва он вступил на кедровый пол покоев князя, как властитель Тода стремительно подался вперед, припал к циновке в нижайшем поклоне.

– Ваше высочество, принц Арисугава, – приветствовал вошедшего старый князь, всем своим видом показывая, что потрясен до глубины души визитом высокого гостя. Паломник снял шляпу, и поклонился князю.

– Мир вашему дому, светлейший Тода. Я осмелился побеспокоить ваше уединение, чтобы передать свиток.

– Послание сына Неба? – вежливо изумился князь, не решаясь прикоснуться к деревянному ларцу с золотой хризантемой, инкрустированной по черному лаку.