Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

Перевод З. Ахвледиани.

АРЧИЛ СУЛАКАУРИ

НЕЖНАЯ ВЕТКА ОРЕХА

История, которую я вам сейчас расскажу, приключилась со мной несколько лет назад, но осмыслить ее я не могу по сей день, и с каждым днем она беспокоит меня все больше и больше. На первых порах я не решался даже заговаривать о случившемся, но, когда прошло некоторое время, кое с кем из коллег я по секрету поделился своей тревогой. Один объявил все чепухой, другой сильно усомнился в правдивости услышанного, третий изобразил глубокую озабоченность, впрочем, по лицу его было заметно, что он искренне меня жалеет. Через полчаса о моем таинственном приключении знало уже все учреждение и, надо сказать, весьма этим позабавилось.

Что же, прочтите и судите сами, может, моя повесть вам тоже покажется забавной…

Чуть свет заявляется ко мне нежданно-негаданно какой-то лысый верзила.

— Я Мамия, прошу любить и жаловать.

Он прямо-таки огорошил меня приглашением на свою дачу:

— Давай тряхнем стариной и кутнем, как в добрые студенческие времена.

Спросонья я вообразил, что он меня с кем-то путает. В ответ он расхохотался:

— И не стыдно тебе, еще друг называется. Целых пять лет вместе учились, и не узнал…

Мне ничего другого не оставалось, как покаяться в забывчивости.

— Разве мог я подумать, — оправдывался я, — что ты так изменился.

Держался гость в высшей степени непринужденно, по-домашнему. Уселся на мою кровать, не давая одеться. То и дело хлопал меня по плечу, много шутил и громко смеялся. Напомнил о нашем студенческом прошлом.

— У тебя был спортивный пиджак, в котором все студенты — и свои, и чужие — бегали на свидания. — Памятью своей он меня просто сразил.

Потом он заговорил о быстротечности жизни. Выразил сожаление, что время столь безжалостно разлучает старинных приятелей, не дает им видеться и коварно убивает радость встреч. Все это он произнес искренне и проникновенно. Я тоже, наверно, растрогался бы, если бы Мамия не сидел на моей кровати. Из-за него я не мог встать, вдобавок с утра было душно, а этот великан наваливался на меня всей своей тушей, как в кошмарном сне.

Покончив с упреками в адрес быстротечной жизни, Мамия стал объяснять мне, как найти его дачу.

— Если поймать машину, — сказал он, — через сорок минут ты будешь у наших ворот.

Наконец он встал.

Кое-как я натянул штаны и сунул ноги в спортивные тапочки. Мамия же расхаживал по комнате и зеленым клетчатым платком вытирал пот, поминутно выступавший у него на лице и шее. При этом он разглядывал мои «шедевры», развешанные по стенам. По профессии я архитектор, но иной раз одолевает юношеское увлечение. Мои полотна, судя по всему, на Мамию не произвели никакого впечатления, он равнодушно скользил по ним невидящим взглядом…

Длинный,

Тощий,

Рыжий,

Кудрявый,

который всегда робко и благодарно улыбался, если ему предлагали сигарету…

— Может, закуришь? — Я достал из кармана пачку.

— Нет, я и тогда-то курил, только чтоб от вас не отстать, — сказал он с явным упреком в голосе, как будто я его когда-нибудь принуждал к курению.

Кудрявый,

Рыжий,

Тощий,

Длинный,

Конопатый…

который однажды пригласил нас к себе на хлеб-соль, присланные ему из деревни… Когда он сказал «тряхнем стариной», наверно, имел в виду ту самую студенческую вечеринку…

Он как будто понял, что я только сейчас узнал его. Великодушно мне улыбнулся, и, честно говоря, я сконфузился.

— Ты женат?

— Да, — солгал я, невольно краснея. Почему-то мне не хотелось этому человеку говорить правду. Я невзлюбил его с первого взгляда.

— Давно?

— Не очень.

— Дети есть?

— Двое.

— Девочки?

— Девочка и мальчик. Классическая пара.

— Где они?

— В деревне у тещи, — я увязал во лжи все глубже и сам начинал верить, что жену и детей отправил в деревню к теще.

Мамия мгновенно поскучнел, но скука так же мгновенно улетучилась с его лица.

— Квартиру менять не собираешься?

— Обещают, — еще одна ложь.

— Надо поднажать.

— Поднажму, пока некогда!

Видимо, Мамия кончил с допросом. Теперь он смотрел на меня молча, примирительно улыбаясь, будто что-то прощал мне.

Мамия сделал вид, что забыл, а я не стал напоминать о том, почему он позвал меня тогда на присланное из деревни угощение. Но причина той студенческой вечеринки всплыла в моей памяти довольно отчетливо: ведь именно за этого типа я ходил сдавать сопромат — предмет, который он никак не мог одолеть в течение двух лет, за что ему грозило отчисление из института. Теперь я не могу вспомнить, кто меня просил, ради чего я пошел на такой риск. Скорее всего, из жалости.

— Вырваться из этого пекла на два-три часа, и то дело! Я лично задыхаюсь!.. Видишь, что со мной делается?! — Мамия еще раз отер пот зеленым платком. — А ты, я смотрю, хорошо жару переносишь…

Он был похож на огромный четырехугольный каменный монолит.

Я стоял и смотрел на него как идиот. Чего он от меня хочет? Соскучился по моему обществу? А, впрочем, над чьим дипломом я просидел целый месяц? Может, из-за этого он навестил меня пятнадцать, нет, шестнадцать лет спустя? Может, совесть заговорила в нем в конце концов.

После института я потерял Мамию из виду, ни разу о нем не вспомнил, забыл начисто. Я не интересовался его судьбой, его жизнью.

— Главное