Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

Дареджан, это даже интересно. Вот, скажем, вы… Представьте себе, что вы яблоня, та же Хазарула… И вы, как доказывает этот сорванец, все слышите, все понимаете… И вот подходит к вам какой-то мужик вроде меня… С топором… И хочет вас срубить. Вы видите, вы понимаете это, а спастись, убежать не в силах. А? Каково? Тут, скажу я вам, недолго и рехнуться! — Анания вновь протянул стакан, но бабушка словно не заметила этого. — Налей же, женщина, главного-то я еще не сказал!

Бабушка налила. Анания выпил и посмотрел на меня.

— Ты, конечно, парень городской… Но пора уже тебе понять мужицкую философию… Чего крестьянин не станет держать в доме? Это бесплодную корову, бесплодное дерево и бесплодную женщ… — Анания запнулся и украдкой взглянул на бабушку.

— Ты чего, Анания? — усмехнулась она. — Не будь у меня детей, откуда взялся бы этот шалопай?

— Вот… И, значит, бесплодную женщину… Но у твоей бабушки было семеро детей. Понятно тебе?

— Что ты хочешь, дядя Анания? — спросил я.

— Почему ты не рубишь дерево? — спросил Анания.

— Жалко.

— Что жалко? Дерева?

— Горе нам, если должны надеяться на таких вот молокососов! — вздохнула бабушка.

— Не говорите так, уважаемая Дареджан!

— Да как же не говорить! Курицу он не зарежет — жалко! Козленка не тронет — жалко!.. Свинью, что собрался было он заколоть под прошлый Новый год, недавно поймали в Интабуети[9]. Разве это дело?!

— Правда, парень? — спросил Анания.

— Правда, дядя Анания, и перестань, ради бога, читать мне нотацию, не стану я рубить Хазарулу!

— Жалко, значит?

— А то нет?

— Ну и черт с тобой!.. Налей-ка мне еще стаканчик, дорогая.

Бабушка налила. Анания опорожнил стакан и спросил:

— А закусить у тебя не найдется, дорогая Дареджан?

— Кол вон длинный, уважаемый Анания, может, желаешь?

Анания молча встал, вышел со двора и поплелся вверх по дороге.

— Куда ты, уважаемый Анания, ты ведь шел вниз?

— Шел я по делу, милая моя Дареджан, но теперь проку от меня, что от виноградника нашего председателя!

— Так окажи милость, шагай вдоль Шакройиного плетня, а то мой на ладан дышит! — попросила бабушка.

Анания перешел на другую сторону дороги и повис на плетне Шакройи. Постояв так с минуту, он обернулся.

— Видит, говоришь, Хазарула? Хе-хе-хе!.. Я сам, брат, ничего не вижу, не то что твоя Хазарула! Хе-хе-хе…

…Парень был прав. Все видело и все слышало умолкшее оголенное дерево. Тяжелые думы одолевали Хазарулу. В полночь ее сердце учащенно забилось, и она стиснула свои корни, обвивавшие квеври со всех сторон. Квеври вздрогнул. Хазарула сильнее сомкнула корни, и квеври подозрительно затрещал, на нем появился первый, чуть заметный рубец. Просочившаяся рубиновая жидкость омочила корни яблони. Медленно, с опаской всосала Хазарула несколько капель странной жидкости, и по телу ее пробежала незнакомая дрожь. Постепенно она перешла в приятную истому, и Хазарула еще сильнее сжала квеври, он лопнул в нескольких местах, раскололся, и жидкость хлынула из него, словно живительный дождь во время летней засухи. Хазарула припала к этому сладчайшему источнику, пурпурному чуду, драгоценному кладу, который она, оказывается, столько десятилетий оберегала, сторожила, заботливо укутывала в сети своих корней, не зная, не ведая, какое это наслаждение — впитывать пахучую красную жидкость. Квеври пустел, а Хазарула, как измученный жаждой путник, пила и пила, и все ее существо наполнялось теплом, радостью…

Сегодня свершилось чудо: опустел квеври, Хазарула выпила последнюю каплю, и раскрылась ей тайна человека и этой странной жидкости… Поняла старая яблоня, почему люди целовали друг друга, плакали с чашами в руках, почему они пели, танцевали вокруг нее, смеялись, дрались, почему с таким благоговением наполняли квеври красной жидкостью… Поняла все Хазарула, и захотелось ей тоже петь, бегать, целоваться, плакать и танцевать, но не смогла она выполнить это желание, так как была обыкновенным деревом, а не человеком. И она ограничилась тем, что было ей под силу — раскачивалась и гудела до самого рассвета.

А утром… Утром Хазарула почувствовала глухой удар в бок. Удар не был болезненным, и потому Хазарула не обратила на него внимания. Потом ощутила второй удар, третий, еще и еще. Так продолжалось около часа. Хазарула поняла, что ее тянет набок. Что-то странное, какая-то неведомая тяжесть напирала на нее, и она все больше уступала той необъяснимой силе. И вот раздался протяжный скрип, Хазарула качнулась, потеряла равновесие и стала падать — сперва медленно, затем все быстрее. Глухой удар, деревянный треск рук, плеч и суставов Хазарула услышала одновременно, но боли почему-то не было. Она закрыла глаза и заснула…

— Вставай, детка, срубил-таки Анания яблоню! — разбудила меня бабушка. — На вот, бери топор и подрежь ветки.

Предчувствие не обмануло ее. Ночью выпал снег. И село — чистое, нарядное — напоминало невесту в белом подвенечном платье. Только наш двор выглядел мрачно — на марани, словно покойник, лежала огромная старая яблоня.

Я подошел к срубленному дереву и обомлел — из ствола яблони сочилась алая жидкость!

— Бабушка! — крикнул я. — Иди-ка сюда!

Бабушка подошла.

— Что это? — спросила она удивленно.

— Не знаю… Наверное, кровь…

— Не может быть! В январе растения спят. Соки просыпаются лишь в феврале… — бабушка осторожно коснулась рукой странной жидкости, потом поднесла ее к лицу, понюхала и в испуге взглянула на меня. — Ну-ка, открой квеври!

Я быстро откинул крышку, квеври был пуст.

Бабушка воздела руки к небу и медленно опустилась на колени.

Хазарула очнулась от холода. И ей, лежавшей в непривычном для нее положении, мир показался необычным. Сперва она подумала, что у нее рябит в глазах от испитой огненной влаги. Но потом, увидев нахохлившегося, опирающегося подбородком на топорище мальчика и рядом на коленях старуху в черном с простертыми вверх руками, Хазарула поняла, что это конец, и закрыла глаза.

Навсегда.