Чужие Фермопилы - Глеб Бобров

И ответ тут, в этой загадке, я теперь думаю, простой. Рустам был готов к поступку, к действию. Его не интересовали последствия. Он не думал, что будет с головами тех парламентеров, которых он растирал кирзой по плацу. Его не интересовало, насколько глубоки будут порезы от стекла на лице навороченной десантуры и останутся ли целыми его глаза. Либо он был морально готов ответить за содеянное, либо просто не понимал и не задумывался над последствиями.

А скорее всего, мне почему-то именно так кажется, он за свою короткую и слишком бурную жизнь четко усвоил немудреную истину, что человеческая природа в своем подавляющем большинстве гнила. Человек слаб духом и труслив душою. Не готов ни к чему - ни к поступку, ни, тем более, к ответственности. Ну изувечил он азера перед строем, ну и что? "Пойдете за него всей толпой писаться? Да куда там! В жопе не кругло! Ведь вы понимаете - раз я его порвал у вас, щенки, на глазах, то и через любого переступлю и печень вырву! Я готов! И сидеть и под ножами упасть, а вы? Кто тут готов умереть сразу или сидеть полжизни? А?! То-то же! Ты, ты и вот ты - парашу чистить, а остальным - сосать!"

Понял он это и поставил себя вне морали и вне правил. И получилось! Вот он уже и обожествлен. Весь этот зверинец замирал при его появлении. А как весь "бабайстан" на него смотрел - с обожанием! Я думаю, что если бы Рустам действительно захотел какой-то формы культового поклонения, ну там клятву верности на коленях, или сапоги лобызать, то все чуреки выстроились бы в строй! Не шучу! Я даже знаю, кто, растолкав всех, встал бы первым в очереди, засвидетельствовать свое почтение, - Мирза! Кто же еще... Эта мерзость не была готова ни к чему. Уверен, что трагедия Макса для этой смуглой обезьяны - просто оплошность. Ну на кой, спрашивается, ему были все эти проблемы с офицерами, с откупами и бакшишами? Ну, прославился средь своих, ну, особо досадил еще одному славянину? Та! Там подвигов и так хватало на два обелиска.

А вот Макс был готов к поступку. Просто он был в иных условиях, и с головой у него, скорее всего, было посложнее и покруче, чем с членом. В смысле - проблем. И, тем не менее, он принял решение и заявил о нем. Второй отморозок - я, решение поддержал и тоже взял часть своей ответственности и за себя и за друзей. Чего команде теперь мельтешить - нормально, разобрались. Теперь - спим.

x x x

В половине четвертого дали подъем. Народ начал собираться. Тут случился неприятный казус - чуть вся операция к чертям не полетела. Подваливают ко мне три чудика престарелых и с ними срань какая-то малолетняя. Главный дедон грозно супит брови и начинает базар: так мол и так, ты - душара конченная, а наш земляк и брат по оружию с хреновым бушлатом возвратиться в родную краснознаменную и трижды гвардейскую часть не может. И ремень, кстати, тоже верни на родину! Мы хоть и не десантура, но размазюкаем по полу не хуже!

А мне уж - хоть кто! Спрашиваю:

- А что - сам не может забрать?

Тут же чувствую сверло в затылке. Разворачиваю башню. Через две койки сидит Макс и своими бездонными зрачками давит мне на больную голову. Понял, братишка! Тупо и молча снимаю бушлат, протягиваю ремень. Взамен получаю куцую шинельку и нечто, бывшее когда-то ремнем. Какая теперь разница.

Вышли на улицу. Темень, туман страшный. Промозгло, сыро. Отвратно...

Пацаны рядом. Слава, молодец, тоже как-то слинял с роты (он "местный" ему не туда) и стоит сзади всех. Понесли бабаев - волоком, на руках, кто как. Гомон сразу поднялся, гвалт какой-то. Бабы орут, дети плачут, урюки ржут, кто-то рыгает. Полный...

Десантура идет враскачку. Обнялись и идут так строем - шатаются и чей-то орут, типа - песня. Мы в середине всего этого бедлама.

Толик уцепил меня за руку - потащил куклу. Смещаемся назад, вижу Мирза, три отморозка из его команды и пара гражданских. Все - просто невменяемые. Я как гончая только носом повел - да нормально, Федя, хоть здесь вали! Никто уже ничего не рубит. Кивнул Максу. Он мне. Какая классная штука - телепатия!

Подошли с двух сторон, приняли Мирзу под руки и ведем в колонне. Наши идут сзади. Шли долго, чувствую КПП рядом. И тут, как удар сзади - по мозжечку: "Давай". Я смещаюсь влево. Под моим давлением и Макс, и тем более Мирза меняют направление, и мы втроем вываливаемся из пьяной колонны в боковой проход. Там дальше - туалет КПП. Глухое место. Я останавливаюсь. Макс по инерции протаскивает Мирзу еще метра три и тоже останавливается. Оборачиваюсь. Мимо в тумане проплывают неясные тени. Гомона еще больше, или туман резонирует, или нет... то народ встал - прощаются. Чурки в голос воют. Десантура орет, срывая глотки.

Толян со Славой сзади, озираются. Но не боятся! Чувствую! Если что, мало никому не покажется. Тут и самому Рустаму сейчас халява не обломится. Смотрю на Макса.

Он стоит, держит левой Мирзу. Тот телепается из стороны в сторону, как говно в проруби, ничегошеньки, мразь, не соображает. Правой Макс лезет за пазуху и достает нечто круглое и увесистое. Отходит на шаг и резко рубит этим Мирзу по затылку. Тот, как стоял, так и сел на колени - не держали бы его за шиворот, и лег бы. Макс еще три раза подряд с размаху хрястнул его по темечку. Сзади движение! Не смотря, вытянул левую руку и перехватил Славу. Нечего землячку там делать - это их счеты!

Я вдруг понял, что у него в руках. Этот звук... я его знаю на вкус... Гравий! Мы его выгружали у штаба буквально сутки назад. Мелкий, мраморный, красивый и тяжелый - полную грабарку не поднять. Он его в перчатку насыпал и теперь гасит это недоразумение - искру Божию - как кистенем.

А Макс вошел в раж. Четвертый раз заехал наискось и не удержал воротника. Урюк без единого звука, словно куль с тряпьем, повалился на бок. Перчатка лопнула, и гравий картечью хлестнул мне по сапогам.

Он был уже мертв. Давно. Умер сразу - с первого удара в затылок. Я это знал. Макс это знал. Все это знали.

Макс постоял над телом, оттянулся назад и заехал сапогом в грудь. Тело перевернулось на спину. Он подошел и несколько раз очень расчетливо и "правильно", по науке, ударил сверху вниз ребром каблука в центр груди. Захрустело. Мирза издал некое подобие хрипа - просто воздух из легких. Я подошел и взял Макса за локоть. Он повернул свои стволы и уперся в меня...

Могу поклясться, что в бездонной глубине этих глаз, внутри их! клубился туман! Азадбашский, густой и осязаемый, клочковатый и клубящийся под ветрами - как дым. Он желтый в лживом свете больных фонарей. Ну почему в Средней Азии все фонари - желтые?! Почему у него в глазах - туман? И почему он заразил им меня? Я это чувствовал на физическом уровне, как перетекание песка из одной руки в другую.

Отшатнулся, но локоть не выпустил. Сказал:

- Все... пошли...