Чужие Фермопилы - Глеб Бобров

Сейчас смешно, но вся эта нелепица оказалось чистой правдой.

x x x

Прилетели в Ташкент, вошли в зал аэропорта. Вокруг гражданские. Много местных, но и славян хватает. Цыгане толпой сидят на полу. Вокруг ползают чумазые дети, там же лежат продукты - даже газета не подстелена. Все едят руками.

Есть порог, переступив через который ты - чмо. Здесь мы увидели толпы гражданских чмырей. На любом большом вокзале есть на что взглянуть, но это республиканский столичный аэропорт.... Много бомжей (тогда их "бичами" называли). Слишком много. На нас смотрят, как на своих. Скалятся тремя гнилыми клыками... Что-то говорят, смеются, выпить приглашают. Понятно, мы тоже для штатских - все чмыри.

Встали толпой, озираемся. Офицеров нет, как по команде все пропали более важные дела. Подошел патруль. Офицер, трое солдат. Десантники. Что, как... Подошел второй патруль - махра (мотострелки, которые пехота). Разговор, типа - кончить всех уродов (нас, то бишь) на месте или сдать в окружную гауптвахту. Появились наши гипократы в погонах. Через пятнадцать минут уже ехали.

Прибыли. Вот он - Азадбаш. В моей памяти сейчас название этого узбекского поселка четко ассоциируется с иными звучными названиями других населенных пунктов - Аушвиц, Треблинка, Майданек. Тогда - иначе...

Таких огромных воинских частей я вообще в глаза не видывал. В этой дивизии, наверное, весь наш полк на одном плацу уместился бы. Двухэтажные кирпичные казармы. Вообще, все здания - каменные! Площадь перед лазаретом больше полкового палаточного городка. Круто.

Начали распределять по подразделениям. Тут уже местные суетятся. Пошли страшилки. В первой и четвертой ротах - сразу вешайтесь, десантура... в седьмую тоже не идите - чурки сами повесят. А куда идти-то, мы ведь не выбираем!

Тут, слава тебе Господи, случилось самое настоящее чудо. Слышу: "Есть с Донбасса?!" Поворачиваю башку. Стоит какой-то сержантик, а рядом с ним - с ума сойти можно - Дима Кушнир! Краснолучанин, вместе несколько лет по одному рингу чижиками скакали. Маленький, крепенький - эдакий бультерьерчик. Такой же, как и до армии - котяра самодовольная! Стоит, руки в карманы, выпятил место, где у нормальных людей брюхо растет и с наглющим выражением рассматривает вновь прибывших. Вверх торчит, добирая хозяину роста, несломимый никакими жизненными ветрами русый хаер на прямой пробор. Ору, что дурной: "Димка". Подлетели, обнялись.

Поговорить не успели. Дима что-то кивнул сержанту, тот схватил мои документы и к писарю. Я не стал ждать, пока Толик соизволит вспомнить о себе, хватаю его бумаги и всучиваю их сержанту. Тот давай упираться:

- С Донбасса?

- Да, - говорю, - с самого...

Сержант ушел, через минуту от столов комсостава крик: Бобров, Семин?!

Подходим. Нам суют по какой-то бумажке (тогда про себя отметил, что они очень уж похожи на билеты в нашу городскую баню), и говорят - шестая рота!

Пошли вместе с сержантами. Новый дом, вроде как.

x x x

Как оказалось, первый взвод шестой роты был "блатной". Замкомвзвода, сам дончанин, набирал (посылая гонцов к прибывающим партиям) в свой взвод только "донбасских". Землячество жило в общем расположении, но отдельно от иных взводов. В маленькой казарме на сорок коек. В подразделении не было ни чурбанов, ни десантуры. Тихо и спокойно. Начали обживаться.

Порядки - конечно, не Остер, но после полка - не возрадуешься. Койки заправляются по "нитке", и потом кант одеяла отбивается с помощью бляхи и табурета. В результате идеальный ряд ощетинившихся острыми углами матрасов. Укладка свернутой в сахарную голову подушки, вообще - самостоятельный жанр искусства. Уборка тоже - далеко не ремесло. Оценивают замкомвзвода во главе со старшиной и дежурным по роте. Демократично - все выставляют оценки. Кто по общим результатам занял последнее место - убирает территорию. Всю территорию - вокруг корпуса казармы. Если у кого-то в тумбочке что-то неуставное, то лучше сразу в бега, легче отделаешься.

Все меркнет перед ПХД в пятницу (парко-хозяйственный день). Все койки со всех казарм выносятся на улицу. В помещение вносится мешок пустых бутылок, которые тут же, в отдельном углу, бьются прямо на полу. Каждый молодой хватает несколько кусков стекла, становится раком на две выделенные ему половицы и, соскребая верхнюю стружку вместе с мастикой, начинает двигаться от одной стены к противоположной. Когда полы выскоблены, их тщательно натирают мастикой с помощью круглой щетки, надеваемой на ногу. Потом приносят "машку" - квадратный деревянный помост с набитыми на дно сапожными щетками и блинами от штанги, для общего веса. У "маши" есть две т-образные тяги - спереди и сзади. Четверо бойцов этой "машкой" сначала просто натирают полы - до лакового блеска, а потом еще так хитро протягивают через половицы на счет, чтобы на полу получился "шахматный рисунок". Выбиванием матрасов, чисткой туалетов и мойкой окон занимаются другие, не "половые" команды. ПХД начинается с подъемом и заканчивается к отбою.

Еще надо и за собой следить. Мы практически все приехали в рванье: где деды хорошее отобрали, где износилось, где сопрело в госпитальных каптерках. Всех переодели. Поскольку оборот людей в дивизии огромный, то и снабжали ее - соответственно. Мне достались "партизанские" галифе и гимнастерка, по-заводскому залатанный, но зато совершенно новый бушлат, и брезентовый ремень. Если по поводу формы времен второй мировой народ с меня и ржал, то деды-земляки ремень заприметили сразу и предупредили, чтобы берег: "Вернешься, пригодится". Действительно, ничего лучше брезентового ремня на операцию взять нельзя - кожаный растягивается, про "деревянный" даже говорить ничего не буду.

Дома, во взводе, мы были под защитой. Попасть "под раздачу" можно было только при приеме пищи. Дивизия огромная, людей немеряно. Ели в три смены. В столовую заходили без бушлатов - раздевались на улице, на передней линейке перед корпусом роты. Оставляли по одному дежурному со взвода. Тут и начиналось. То какому-нибудь чучмеку (орава точно таких же стоит поодаль) бушлат чужой понравился, то пьяненький десантничек "грушу" себе ищет, то ретивый сержант чужого подразделения (опять же - всегда ВДВешник) норовит тебя "припахать". В столовой тоже случалось. Кто будет относить пустые тарелки со всего стола? Понятно. Только дошел с горой посуды до раздачи, а там в окне своя гора. Дежурный посудомой орет - заноси вовнутрь. Как занес так и попал. Пока за тобой не придут свои, будешь помогать наряду. А там работы - восемь ванн, и неминуемый дед-бабаюка свирепо бельмами зыркает - не пошлангуешь!

Но все это слабый отблеск заката в иллюминаторе падающего авиалайнера. За блестящей кожурой образцово-показательной дивизии жили свои черви. То, что везде называлось дедовщиной, блекло в жестоком мире Азадбаша. Я безмерно благодарен Диме Кушниру, и буду помнить о том, что он для меня сделал, до конца своей жизни. Тридцать дней из сорока я прожил в оазисе, посреди безжалостной пустыни. И, самое главное, многое узнал о выживании.