История золотого Будды - Йозеф Несвадба

— Еще бы! — Доктор погладил ее по голове. — Очень уж острая была приправа!

Вспомнив, что горшок с вареной курицей остался в доме Павлаты, Красл отправился туда в сопровождении жандармов.

Но курицы уже не было. А так как Красл, уходя, запер слуховое окно, которым Ганка пользовался прежде, тому пришлось вскрыть окно, ведущее прямо в комнату. Рамы хлопали от ветра. Унеся свой дар, Ганка разоблачил себя больше, чем прямым признанием, во всяком случае, избавил полицию от сложных химических анализов.

— Ганка, значит, убийца! — дошло наконец и до грузного жандарма, когда Красл передавал ему ключи от дома Павлаты. — Надо немедленно получить ордер на арест.

— Зачем же он хотел ее отравить? — поинтересовался Красл. — Ведь она была невестой его приятеля!

— Может, как раз поэтому. У здешних людей не поймешь. Тут такие собрались подонки!

Другой жандарм, выглядевший отнюдь не умней своего товарища, важно произнес:

— Завтра придите в участок, надо составить протокол. Вы нам очень помогли, благодарим…

Красл нахмурился.

— Послезавтра я должен ехать, да я и не знаю больше ничего!..

Почувствовав, однако, что возражать бесполезно, он простился и отправился на постоялый двор. Ему уже вовсе не хотелось заниматься этим делом. Преступник обнаружен, осталось только выяснить мотив. Может, при этом раскроется и его прежнее преступление — убийство Павлаты. Красл был убежден, что это дело рук Ганки. Но что побудило Ганку? Вспомнились их детские игры. Ганка раз нашел подшибленного дрозда. Всю зиму грел его у печки, а потом долго плакал, когда его пациент все-таки умер. Такой был чувствительный мальчик!.. И вот через три десятка лет стреляет в людей, подмешивает в пищу яд, пьянствует, ворует. Что его так изменило? Как бедно здесь живут! Там, в долинах и в патриотичной Праге, об этом не имеют и представления. Ведь нищета, скажем, смиховских рабочих — это богатство по сравнению с существованием того же Ганки, скрывающегося в какой-то лесной дыре, как зверь. Красл упрекал себя за то, что выдал бывшего друга. Как последний доносчик! Но потом он вспомнил, до чего довели Альбинку. Ведь до отравления она была, похоже, просто красоткой. Однако ей следовало самой открыться жандармам. Почему она запиралась? Боялась, наверное, тех, кто совсем недавно стрелял в ее соседей. Понимая ее, Красл злился на себя. Лучше было сообщить о Ганке старосте.

А тот как раз уже поджидал его с фуражкой в руке. Из почтения даже не сел. Все извинялся и оправдывался, словно перед начальством.

— Я с самого начала понял, вашество, что вы из полиции, только ваши родители меня попутали. Не думал, что мой земляк может так далеко пойти — в сыщики!

— Да ведь я же учитель…

— Да, да, как же, само собой, — понимающе улыбнулся староста. — Я хотел только сказать, что не одобряю это дело с отравлением. Мы все имели зуб на Павлату, но девчонка-то чем виновата? Не пойму, зачем это было Ганке. В поселке все осуждают его, бессовестного отравителя… — Он продолжал бы и дальше изливать свои чувства, но у Красла лопнуло терпение. Он пошел за ключом от комнаты. Трактирщик уже спешил навстречу, низко кланяясь.

— Мы перевели вас, ваша милость, — сказал он, — приготовили для вас нашу лучшую комнату… — Он торопливо вел учителя по лестнице, на ходу несвязно оправдываясь: — Кабы я знал, что вы такой важный господин, никогда бы не осмелился с вами дерзко говорить, уж поверьте. Понимаю, кому уважение положено! Кто бы мог подумать, что это не случайная смерть? Столько народу в тот день погибло, что на Павлату и внимания не обратили. А вы сразу все поняли. Ценят же, наверное, вас в полиции, разрази меня бог! — Болтая, он открыл ключом двери номера на первом этаже. Это была просторная комната с окнами во двор и в сад, с огромной двуспальной постелью, взбитой под потолок, с украшениями и статуэтками на камине. На столе стояла бутылка водки, уже откупоренная. Трактирщик мигом наполнил рюмки. — Значит, за ваше драгоценное здоровьице! Чтобы вы нашли еще много других отравителей и убийц!

Красл отказался, однако, от выпивки. Он устал и хотел спать.

— Что вы, как можно! Ведь вы должны идти к Риссигу, давеча присылали горничную. Велено вас, как придете, тотчас отправить в замок. Альбину уже отвезли туда в баронской карете. За лекарствами в Либерец послали. Они дело знают. Теплая вода в умывальнике, а если надо чего погладить…

Трактирщик был сама любезность. Но Красл без лишних слов выпроводил его. Ладно, он пойдет к Риссигу, ничего не поделаешь. Красл тяжело вздохнул и, не снимая ботинок, одетый, повалился на постель. Надо было хоть чуточку отдохнуть. Мысли в голове путались. Значит, теперь он должен помогать врагам, немецким фабрикантам, против своего друга детства. Но что поделаешь? Убийца есть убийца, яд остается ядом. Немного придя в себя, Красл с трудом поднялся и налил воды в кувшин. Вдруг он заметил возле кровати свернутую бумажку. Ее явно забросили в окно, обернув ею камень, окно было открыто. Большими печатными буквами написано: «Убирайся домой, а то мы тебя отделаем». Красл вздрогнул и снова оглянулся на окно. Двор был пуст, из кухни слышалось пение девушек. В саду тоже никого! Прямо под окном рос высокий орех. Если на него влезть, можно увидеть постель Красла. Забыв про умывание, учитель помчался по лестнице вниз, в пивную, прыгая через две ступеньки.

— Немедленно переселите меня в прежний номер! — крикнул он и тут же подумал, что уже разыгрывает роль полицейского начальника — орет, приказывает.

— Конечно, сей момент, — забормотал трактирщик, кланяясь. Двое рабочих, сидевших в углу, недовольно обернулись. Все в зале примолкли, как бы выражая учителю свое неодобрение.

— Утром я уезжаю! — провозгласил он еще громче. — А с полицией я ничего общего не имею! — подчеркнул он, обращаясь к столу, где сидели рабочие. — Понимаете, ничего! Вы меня с кем-то путаете!..

Но никто не прореагировал на его речь. Красл выбежал из трактира как был, голодный и неумытый. Может, дадут поесть у Риссига? Вот уже он с надеждой думает о фабрикантах и со страхом — о собственных земляках!..

Почти бегом одолев темные улицы, он лишь у дверей замка перевел дух. Все окна были ярко освещены, слышались звуки флейты. Мелодия Моцарта, его любимого композитора. Он стоял благоговейно, на минуту забыв обо всем, тихонько насвистывая мелодию. В это время мимо пролетел камень. Он обернулся во тьму. Что-то ударило его в плечо. В поселке послышался свист. Поблизости от замка ему ответили. Потом раздался выстрел. В замке сразу перестали играть. Красл присягнул бы, что пуля просвистела совсем рядом. Однако он не шелохнулся — отличная мишень на фоне освещенных окон. Таким, окаменевшим на месте, его застали охранники и уланы Риссига, выбежавшие из замка. Он стоял недвижно, из глаз текли слезы, как у обиженного ребенка.

V. Враг народа

— Вот теперь вы сами убедились, — молодой Риссиг закурил сигару, сидя напротив Красла в удобном кресле у дверей салона, в котором музыканты продолжали играть Моцарта. — Так же они относятся к нам. Ни с того ни с сего ненависть, камни и вот, наконец, убийства!

Георг Риссиг был высокий красивый мужчина, плечистый, с черной гривой густых волос. Он держался любезно и учтиво, лишь иногда сквозь эту маску прорывалась злость или озабоченность.

— Бандиты! Откуда они только берутся в наших краях, не понимаю! — Фабриканту не сиделось на месте, он встал, поправил сюртук из превосходного английского сукна и продолжал, словно оправдываясь перед самим собой: — В детстве я вместе с детьми тогдашних рабочих ходил играть на отцовскую фабрику. Я знал всех рабочих по именам, в воскресенье они молились в костеле, сидя на наших скамьях, на святках всегда получали подарки. Те люди не стали бы убивать. Они были кроткие, как голуби, благодарные за то, что не должны голодать в своих горных деревнях. Вы видели, как там живут? В каждой избе полно детей, а поля скудные, полоски, похожие на лапшу, и так из поколения в поколение. Пили кофе из жженого сахара, козье молоко только на продажу. Вот что такое настоящая нищета. Всем, кто у меня на фабрике жалуется, я говорю: а зачем вы здесь? Почему не возвращаетесь домой? Не хотите? Значит, у меня получше? Понаехало сюда к нам голодающих со всей страны. Среди них и те, которые нарушают закон, бродяги, преступники, поднимающие руку на своих ближних. Не понимаю, откуда они берутся в таком количестве? Теперь я на улицу даже опасаюсь выходить… Вы сами видели, что они делают, ваш долг рассказать об этом в Праге. Я знаю, что вас послал доктор Х. Вот вы ему растолкуйте, кого он защищает в своем журнале — убийц и бунтовщиков! С прежними рабочими старый Риссиг всегда мог договориться. Мы жили как одна семья. Но с этим сбродом, который стекается сюда бог знает откуда, нужна твердая рука. Иначе они нас перестреляют!