Бесшумный фронт - Люциан Воляновский

— Да, вспоминаю! Именно так был поставлен вопрос... Я дал им несколько фамилий знакомых водников. Но ведь в этом нет никакого преступ­ления, верно?

— Американцы пошлют теперь к ним своих уполномоченных, которые предложат вашим зна­комым разную работу по переброске людей в Польшу. Следует надеяться, что водники согла­сятся. Ведь не зря же вы доверяете им, не взяли же вы несколько сот марок за указание какого-нибудь ненадежного типа?

— А если кто-нибудь не согласится?

— Вы, герр Ландвойгт, мужественный человек, у вас четыре высокие награды за войну, но при всем том вы, простите нашу откровенность, не­много наивный человек. Те, кто не соглашаются на такие конкретные предложения, обычно кон­чают удивительно трагически... Один случайно поскользнется ночью на палубе барки и утонет в море, другого на пустой улице вдруг раздавит случайная машина, которая до этого мирно стояла возле дома несколько часов подряд, третий... В общем разные случаи бывают в жизни. Американцы — люди без особых предрассудков. Немецкая кровь для них стоит дешево. Но близятся дни, когда мы снова возьмем в свои руки борьбу за объедине­ние Европы, когда мы поведем народы против большевизма, когда лавиной двинемся вперед, чтобы выгнать поляков с вашей родной стороны, герр Ландвойгт! Вы хорошо поступили, что не стали сотрудничать с американцами. Придет время, когда мы беспощадно расправимся с теми нашими земляками, которые запродались чужим разведкам. Американцы нам нужны, но... до поры до времени! Мы, то есть Германия, скоро будем иметь двенадцать дивизий. Но это лишь начало. У нас уже сегодня есть многое, что необходимо в современной войне... Ну, выпьем, господа! За гер­манский новый порядок в Европе! Прозит!..

Трое мужчин чокнулись.

На Берлин спускался густой туман. За окном можно было увидеть его белесую пелену, засти­лавшую крыши и улицы. Но в квартире на Герихтштрассе тепло и уютно. Коньяк горячил со­беседников, и многие трудные дела становились вдруг легкими, завтра представлялось более свет­лым и безоблачным. Ландвойгт открыл серебря­ную шкатулку, угостил Кайзера и Торглера хоро­шими сигаретами. Оба взяли. Жестом гостепри­имного и предупредительного хозяина Ландвойгт зажег спичку и поднес огонек обоим гостям. По­том хотел прикурить от этой же спички сам, но Кайзер бесцеремонно потушил ее и сказал:

— Никогда не делайте этого, герр Ландвойгт! Вы меня извините за то, что я потушил спичку, но человек, который столько повоевал, как я, мо­жет стать суеверным. Вы еще молоды, чтобы знать это, но я вам скажу: не следует прикури­вать от той же спички третьему!

— Я слышал об этом. Но в чем тут смысл?

— Это повелось еще с первой мировой войны, когда наши солдаты вдоволь насиделись в окопах во Фландрии. Это был зитцкриг, а не блицкриг[3]... И вот, молодой человек, что произошло: напротив нас, в английских окопах, «томми» поставили своих отборных стрелков, по-нынешнему снайпе­ров. Ночь. Смотрит зорко такой «томми» и видит, как у нас в окопе зажигается спичка. Тогда стре­лок следит, в какую сторону солдат протянет спичку. Теперь прикуривает второй. Еще две се­кунды, и прикуривает третий, которого снайпер уже взял на мушку и посылает ему пулю прямо в лоб... Гейнц, молодой человек, хорошенько за­помните это: в жизни за огнем нужно тянуться первому!..

— Не очень вас понимаю...

— Может быть, вы и не все сразу поймете, ко­гда будете говорить с нами, герр Ландвойгт. Не волнуйтесь! Это не такие простые дела. Но сейчас я все объясню вам более подробно. Вы приносили присягу на верность великому рейху?

— Разумеется.

— Были вы освобождены от этой присяги?

— Пожалуй, нет...

— Наверное, нет! Несомненно! Никто не мо­жет освободить человека от этой присяги. Вы продолжаете оставаться и впредь солдатом на­ших вооруженных сил, и с сего дня вы, функмат[4] Гейпц Ландвойгт, становитесь снова при­званным на действительную службу. Нет, не бой­тесь, на этот раз вам не придется мыть палубу какой-нибудь морской посудины, чистить в кам­бузе картошку или подставлять голову под пули «органов Сталина». Мы с вами, герр Ланд­войгт, достаточно навоевались и побывали на фронтах во время второй мировой войны! Пусть теперь другие, более молодые идут на фронт. Те из нас, которые уже сегодня начнут самоотвер­женную и почетную службу во имя нашего общего дела, проведут войну в тихом бюро или, может быть, даже в своем теплом домике возле милой женушки...

— Значит, этот клад в саду просто...

— Прошу не перебивать! Разве во флоте вас не научили тому, что нельзя перебивать выше­стоящего?.. Ах, да, правда! У вас ведь были не­приятности с полевой жандармерией по поводу нарушения субординации... Эх, молодость, моло­дость! Такой мужественный, а неуважительный. Разумеется, это было девять лет назад, а время летит и учит людей жить на свете... Да, в этом садике, герр Ландвойгт, ничего нет. Самое боль­шее— капуста или шпинат. Возможно, по­ляки посадили еще и огурцы, но золота там нет. Мы только так предложили вам это. Хотели по­смотреть, как вы себя будете вести. Но вы не волнуйтесь! Золото есть и тут, в Берлине. Мы имеем его. Если вы будете рассудительным и смелым, вам дадут и золото. К чему тащить тя­желый чемодан из-под самого Кожла, когда золото можно достать на месте, в Берлине? Впро­чем, мой псевдоним «Цезарь», и я действительно по-королевски умею награждать тех, кто заслу­живает этого. Притом же вы выполните долг европейца и немца, а приобретете не какой-то дурацкий чемодан, но все хозяйство своей ма­тери, которое по праву принадлежит вам...

— Гильда говорит, что не к чему возвращаться в Силезию... Разве нам тут плохо?

— И вы слушаете болтовню бабы? Вы изви­ните меня, но для истинной немки должно суще­ствовать только три «К» — кирхен, киндер, кюхен (церковь, дети, кухня)... Мы, немецкие мужчины, как это было еще в германских племенах, от­даем приказы... Да, это правильно, что вам тут неплохо. Но может быть еще лучше. У вас пока только один магазин, а разве второй не приго­дился бы?

— Может быть, вернемся к делу? Какую, соб­ственно, службу вы предлагаете мне?

— Хорошо, будем говорить прямо! Мы из управления по охране конституции. Вы много раз перевозили людей из Полыни в Западный Бер­лин. Но делали это только ради денег. Теперь вам предоставляется возможность перевозить лю­дей в обратном направлении — из Берлина в Польшу. Для пользы родины... ну и не задаром!

— Но, господа... у меня же теперь нет барки!

— Есть иные способы. Да будет вам известно, герр Ландвойгт, что счастливый слунай свел вас с людьми, которые могут все, решительно все. Мы перебрасываем людей не только в Польшу, не только на расстояние каких-то жалких десятков километров отсюда, но даже на Урал и через него в Китай! Чем же по сравнению с этим яв­ляется легкая переброска людей через наш Одер? Вы вчера сказали, мы хорошо помним это, что не желаете гнить в польской тюрьме. Мы не имеем к вам претензий за эти слова. Никто не хочет сидеть в тюрьме. Но если у вас, как говорится, по­скользнется нога, то знайте — у нас есть различ­ные способы вытащить людей из любой тюрьмы. Впрочем, вы сами, надеюсь, не будете зря гулять по Польше. Для этого есть другие. Вы как раз и будете их перевозить. Перевезете, и в вашем послужном списке прибавится еще одна похваль­ная запись, а в кармане захрустят новенькие пятьсот западных марок. Сколько часов вам при­ходится стоять за прилавком, чтобы заработать пятьсот марок? Сколько лома вам приходится до­бывать со дна Шпрее, чтобы получить прибыль в пятьсот марок? И это только для начала, по­том будем платить больше. А, собственно говоря, за что? Только за переезд через Одер... Нет, дей­ствительно, вы как бы найдете эти деньги на улице!