Лиловый (II) - Ганнибал

— Нет, — удивился в свою очередь рыжий. — …А! Понял. Они просто далеко. Тебе кажется, что маленькие.

— А это что?

— Здания.

— Они из стекла?

— Ну, не только… окна большие, — рыжий потешно замахал руками: подбирать слова ему явно было непросто. — Не знаю, кажется, у вас нет такого понятия. Когда их строили, — он ткнул в ближайший зеркальный столб, — все любили такие окна. Вот. Ладно. Пойдем завтракать, а потом профессора.

— …К профессору? — уточнил Леарза.

— Ну да.

Кажется, беззаботность помощника профессора подействовала на него; рядом с веселым Гавином и Леарзе становилось как-то спокойнее, впервые за все это время ощущение нереальности происходящего немного утихло, и Леарза наконец заинтересовался окружающим его миром, таким чужим и ни на что ранее виденное не похожим. Гавин привел его в столовую; Леарза озадачился тем, что это за место, в котором он теперь находится, и попытался узнать у рыжего.

— Это ксенологический институт, — сказал тот. — Здесь люди занимаются изучением таких планет, как твоя, и не только.

— …Институт, — повторил за ним незнакомое слово китаб. — Профессор сказал мне вчера, что здесь собираются ученые…

— Да, да, именно так. Профессор и сам ученый, и знаменитый, между прочим! Он… а, как это по-вашему… точно, мастер! Мастер по таким народам, как твой. Культуру, историю. Все-все.

— …Изучает?

— Ну да.

Они сели за маленьким круглым столиком, и Гавин, предложив ему подождать, довольно скоро вернулся с подносом; хотя сам помощник профессора вроде бы завтракать не собирался, он стянул с подноса теплую булочку и принялся жевать ее, роняя крошки.

— И ты тоже ученый? — наивно спросил Леарза.

— Ну, — Гавин рассмеялся, — пока еще нет. Я только у профессора. Но когда-нибудь я тоже как он.

— Станешь.

— Ну да… никак не пойму вашу систему глаголов!

— Нашу что?

— А, неважно. Профессор будет тебя языку, все расскажет.

Леарза даже рассмеялся.

— Он вообще-то строгий, — раздулся рыжий, будто смех его чуточку задел, — сам велел мне учить язык позавчера! У меня еще не так опыта.

— Позавчера? Ты что, и вправду выучил язык за два дня?

— Да, — невозмутимо согласился Гавин. — Когда Морвейн тебя на станцию. Профессор связался со мной и предупредил, что ты у нас будешь.

— Но это же целый язык, — обескураженно воскликнул Леарза. — Там же тысячи слов! Нет, даже больше, наверное!

— Около, э, триста, — спокойно добавил рыжий.

— Трехсот тысяч?

— Да. Конечно, я не все знаю. Понимаешь, э… — он набрал в легкие воздуха, потом сердито выдохнул и потряс головой. — Пусть профессор объяснит. Мне слишком трудно такое… ну… говорить. Это нужно про наш народ, будто про чужой, — он опять замахал руками. — Профессор умеет, он уже объяснял.

— А ты, значит, сдаешься, — раздался голос профессора Квинна сбоку; Леарза от неожиданности чуть не опрокинул кружку, Гавин резко соскочил с места.

— Доброе утро, профессор! — оттарабанил он. Тот рассмеялся и махнул пухлой кистью: садись, вроде как. Леарза оглянулся и обнаружил, что столовая почти пуста: пожалуй, иначе они бы заметили приближение профессора Квинна, поскольку люди здесь его явно знали, и вот сидевший за дальним столиком человек в сером приветственно поднял руку, а Квинн ответил ему тем же, потом придвинул третий стул и сел с ними.

— Я понимаю, язык Руоса — с некоторых пор почти мертвый язык, на котором говорит всего лишь один человек, — мягко обратился он к своему помощнику, — но считаю, Гавин, что тебе все же стоит освоить его до конца, включая глагольную систему: ради опыта. А посему, будь добр, иди вон отсюда и продолжай учить. Время на языковую практику у тебя еще будет, хоть отбавляй. Кстати говоря, что насчет выборки из библиотеки Ларкина? Ты уже составил ее?

— Нет, профессор, — округлил глаза Гавин. Они у него были почти что медные, в тон волосам. — Я пойду, профессор.

Леарза лишь успел озадаченно поднять руку (этот жест он подсмотрел у местных и немедленно взял на заметку). Рыжего и след простыл; только осталось лежать несколько крошек на столе у того места, на котором он сидел. Профессор Квинн огладил свою бороду, добродушно улыбнулся китабу.

— Что ж, я думаю, стоит посвятить тебя в некоторые особенности нашей цивилизации для начала. Не нужно с таким недоверием смотреть на моего помощника, он не лжет, и для любого жителя Кеттерле выучить чужой язык за два-три дня — не проблема. Видишь ли, юноша, ты и сам должен понимать, что цивилизация технологии вынужденно накапливает большой объем знаний с веками. Вот ты учился пиротехнике по книгам своего дяди, если я не ошибаюсь?..

— Да.

— И это результат жизни всего лишь одного поколения! А теперь представь себе, что таких знаний у нас миллиарды и миллиарды томов. Ты сам очень хорошо прочувствуешь это на себе, быть может, уже прочувствовал: чтобы просто жить в здании наподобие этого, нужно уметь пользоваться всеми этими устройствами вроде движущихся лестниц и прочих машин. Таким образом, объем знаний, которые должен к определенному возрасту усвоить ребенок в Кеттерле, очень велик. Как ты думаешь, возможно ли усвоить их без помощи?

Леарза задумался. Логика Квинна ему была вполне ясна: он успел пообщаться с Гавином и выяснил, что тот и вправду очень многое знает.

— Нет, — сказал он. Профессор Квинн кивнул.

— Верно. Человеческий мозг не в состоянии усвоить и всегда хранить в памяти такое количество данных. Но на то мы и люди технологии, и мы, конечно, не оставили его без помощи. Машины помогают нам помнить и понимать. Если бы тебе нужно было помнить много всего сразу, что бы ты сделал?

— Ну, — Леарза уставился в окно. — Наверное, носил бы с собой записную книжку. И подглядывал бы в нее.

— Да, ты неглуп, — улыбнулся ему толстяк. — В этом Морвейн уж точно не ошибся. У нас есть такие записные книжки, юноша, у каждого из нас. Только они находятся прямо здесь, — и он дотронулся до своей головы кончиками пухлых пальцев. Леарза с недоумением посмотрел на него.

— Прямо в голове?

— Именно. Конечно, тебе не следует воображать себе, что в голове у меня обычная записная книжка, из пергамента и все такое. Это устройство выглядит совершенно по-иному. Мы называем его биокартой. Через несколько месяцев после рождения такая биокарта вводится каждому нашему ребенку. Благодаря ей Гавин и выучил твой язык столь быстро, как и я сам, и Беленос Морвейн, и все другие разведчики, которым он был нужен. К сожалению, тебя снабдить биокартой мы не можем, потому что ты не такой, как мы. Поэтому язык тебе придется учить куда дольше. Ну что ж, если ты позавтракал, я предлагаю подняться в мой кабинет и начать это делать.

Коридоры, движущиеся лестницы, коридоры, холлы, коридоры. Еще коридоры, еще холлы, еще лестницы… Окна, окна, во всех окнах вид нереальный, будто картинки. Все без конца снующие аэро, никогда не кончаются, беззвучно летают туда и сюда, только уже даже их движение перестало казаться живым.

Страшно.

Он обнаружил, что по ночам не может спать. Все вокруг него с самого начала казалось сном, а в последнее время и вовсе кошмаром; все это было неживое, даже люди вокруг, откуда ему знать, быть может, все они, все до единого неживые, ненастоящие? Быть может, на самом деле просто темный бог поглотил его душу, и он давно безумец, а в голове у него мрачные картины, навеянные сумасшествием? Где правда? Откуда знать…

И профессор Квинн, господин Анвар, продолжал только обучать Леарзу языку, лишь понемногу, будто неохотно рассказывая об этом странном мире: быть может, потому и неохотно, что на самом деле никакого мира не существует?

В ту ночь он долго, долго сидел в своей постели, скрестив ноги и раскачиваясь из стороны в сторону, и не мог уснуть; черно-красное небо беззвучно сияло перед ним, пугая, чужое, мертвое, и ему казалось, если он закроет глаза, оно ворвется в комнату и задушит его. Леарза уснул лишь под утро, неловко свернувшись клубком в самом углу постели, и на следующий день больше напоминал снулую рыбу, чувствуя себя совершенно обессиленным и вымученным. Кажется, профессор Квинн замечал это, но ничего не сказал.

Они уже привычно устроились в кабинете Квинна, — кабинетом тот называл просторное помещение с большим столом темного дерева, с пушистым ковром на полу, с длинным книжным шкафом, но книги в этом шкафу в основном были странные, растрепанные и старые, многие на совсем непонятных языках. На другой стене, — во время занятий Леарза обычно сидел лицом к ней и постоянно видел, — висела большая картина, которая отчего-то пугала его: на ней было изображено снежное поле с кромкой тусклых гор вдалеке и черное корявое дерево, на ветвях которого висела, будто запутавшись, наполовину нагая женщина. Ее рыжие волосы были единственным ярким пятном на всей картине, и все было такое холодное и страшное. Леарза не понимал смысла картины и оттого чувствовал к ней сильную неприязнь.