Возвращение на Подолье - Юрий Комарницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На свободе у Харасанова было занятие поинтересней, чем ковыряться в жизни этих исковерканных судьбой людей. После того, как у себя дома, в Баку, его друг, начальник милиции одного из районов города, подарил ему новенький японский ксерокс, жизнь его резко изменилась. Сначала были книги известных диссидентов, которые имели огромный спрос на “черных” рынках городов Казахстана, затем пошли дипломы вузов, водительские права и масса другой документации. Продукцию скупали надежные агенты. Деньги плыли, текли, бурлили, как сибирские реки. Часть денег он сумел поместить в зарубежные банки, другую часть распихал по многочисленным тайникам страны. Насколько гениально был поставлен бизнес, настолько же банально провалился. Один из агентов по продаже дипломов свалился в стельку пьяным неподалеку от известного в городе ресторана “Орбита”. Элегантного мужчину повезли в вытрезвитель, где у него из карманов изъяли пакеты с дипломами. Началось следствие. Молодая жена Харасанова, которая имела хороший почерк и порой заполняла фальшивые документы, продала его, как говорят, с потрохами. Прихватив с собой деньги, использовав его связи, она успела сбежать за границу. В итоге он остался один за стенами печально известной тюрьмы страны.
Приобретенные на воле барские замашки здесь, в тюрьме, воспринимались однозначно — враждебно. В этом, по сути дела, не было ничего удивительного. Чувство комфорта этим людям было так же известно, как, скажем к примеру, эфиопу верхоянские морозы.
Немного освоившись в душной камере, перед сном Константин раздевался догола. Это сразу заметили. Посыпались колкости.
— Земеля, ты случайно на воле не был голубым?.. Если что, прыгай ко мне… Адин раз не пидерас!
Пришедший с малолетки борзачек схватил край замусоленного одеяла и потянул на себя. Посыпались сальные шутки. Крепко скроенный Филя продолжал стягивать с Константина одеяло. Харасанов спрыгнул с “вертолета”[22].
Все в камере были уверены, что грузный азербайджанец не устоит перед сгустком молодой энергии. Молниеносный прыжок Харасанова решил исход боя в несколько секунд. Неуловимым движением Константин схватил Филю за шею и защелкнул “английский замок”. Раздался хруст шейных позвонков. Еще движение, и он бросил противника через бедро. Оскалив зубы, широко расставив ноги и руки, он стоял в позе греческого борца.
— Ну, кто следующий, падхади!
Камера подавленно молчала. Такой прыти от мента никто не ожидал. Один из авторитетов деланно весело сказал:
— Ого, да ты, пахан, приемы знаешь, — и тут же многозначительно добавил, — но не забывай: против лома нет приема… Харошая заточка — и ты жмурик[23].
Это Константин знал. Знал он и то, что в этих стенах страх, как и сила, является основным аргументом в решении любого спора.
— Запомните, орелики, у меня черный пояс. Если мне будет нада, я с любого спрошу.
С питанием в камерах общего режима было получше. Этих заключенных на воле еще помнили. В камеру ежедневно приносили передачи. После инцидента с Филей Харасанову опять пообещали добавить три года за нанесение тяжких телесных повреждений. В другую камеру его не перевели. Чем это объяснялось он понять не мог.
Некоторые камеры с особого разрешения администрации выводили на работу. Заключенные не покидали территорию тюрьмы. В подвальных этажах тюрьмы находились рабочие камеры. Там сколачивались ящики, клеились коробки, выполнялась другая несложная работа. В таких камерах заключенные обменивались новостями, приобретали чай, водку, супинаторы и анашу. Если для обычных заключенных вывод на работу являлся отдушиной, то для тех, кто терпел от клеветы или был в чем-то виновен, вывод на работу часто имел трагический исход. Если состав камер не смешивался во время ввода в рабочую камеру это происходило в каждую пятницу при посещении тюремного кинотеатра. В подземелье собиралась куча народу со всех режимов. Более удобного места для сведения счета невозможно было представить. К тому же в гигантской камере тушили свет. Оставалось только наметить жертву и выбрать палача.
После обеда открылась кормушка и прапорщик крикнул:
— Камера тридцать пять, на выход!
Земляк скороговоркой шепнул: “Не ходи, брат, они и камеру нашу включили в рабочую, чтоб выдернуть тебя на кодляк[24]… закоси больным”.
— Эй, начальник, я не пойду. Болит живот! — крикнул Харасанов.
У них все было продумано и подготовлено. После слов Константина два крепких “дубака” подскочили к нему и, заламывая руки, поволокли к выходу.
— Давай, давай на выход! Одному оставаться не положено! Может ты повеситься хочешь, а нам за тебя отвечать!
Земляки сделали попытку прийти на помощь.
— Командир, мы тоже остаемся… чем-то траванулись.
— Вы чё, суки, специально!? — прапорщик выпучил глаза. — Тогда вся хата останется, а завтра доложу, чтоб вас больше на работу не выводили.
Старый, испытанный метод сработал как всегда мгновенно. Сокамерники озлобились.
— Харош дуру гнать! Из-за вас мы терпеть не будем! Все — так все! Адин раз в кино разрешили, а они всех подставляют!
Когда он вошел в импровизированный кинотеатр, еще горел свет. Серая масса восседала на длинных лавках. “Человек сто будет, — прикинул Харасанов. — Сейчас начнется”.
— Привет, братаны… вы с какой хаты? — раздались крики.
— Хата тридцать пять, общак!
— Ништяк, пацаны, Храма у вас не сидит?
— Не-е-е, такого нет!
— Братаны, у вас, случайно, не обиженка?
— Ты чё, сука, буровишь, сматри, ответишь!
— Чего тут атвечать! Вон среди вас Харасан, мент поганый и живой. Харасан, сука, мент из комендатуры!
Старый зэк, казах, из переднего ряда, в до блеска начищенных сапогах, прыгнул на Харасанова, пытаясь ударить ногой в живот. Коротким взмахом правой Константин по рукоятку вонзил в сапог отточенную заточку. Казах заорал. В следующее мгновение Харасанов схватил лавку, стоящую у стены, разбил ее о цементный пол и деревянным бруском оглушил двоих, что стремительно неслись, размахивая заточками.
Началась неразбериха. Озверелая толпа смешалась. В каком-то исступлении заключенные кололи друг друг. Через минуту в подземелье стоял сплошной вой.
И все же среди перекошенных, однообразных лиц он распознал лицо конкретного убийцы. Словно стервятник тот кружил возле него, перепрыгивал через лавки, выбирал мгновение, чтобы ударить. В его руке было не короткое перышко супинатора, а сверкающий, длинный трехгранник, который мог быть только подарком “хозяина”.
Удары сыпались отовсюду. В момент, когда кто-то невидимый прыгнул ему на спину, трехгранник вонзился в плечо. Не обращая внимания на боль, Константин перехватил руку, сжимающую заточку, у запястья. Указательным и большим пальцами левой он впился тюремному киллеру в кадык и рванул! В зажатых пальцах оказался клок окровавленного мяса. Многие годы тренировок не подвели. Киллер бился в конвульсиях. В подземелье продолжалось побоище. На полу уже валялись несколько трупов. Зажимая рану шарфом, Константин увидел как открылась железная дверь и камера стала заполняться вооруженными солдатами. Приписав случившееся бунту, администрация вызвала солдат из охраны. Началось жестокое избиение заключенных.
Казалось, от острой боли нет спасения. Два солдата склонились над ним и, не обращая внимания на ранение, колотили дубинами по голове. Затем окровавленному Харасанову одели наручники и выволокли из камеры.
Х. Загубленная душа
Сознание возвратилось. Вейсгейм открыл глаза. Все те же испещренные матерщиной стены, тусклый свет, цементный пол. Нар в камере не было. Он лежал на блестящем, отшлифованном неизвестными мучениками, бетоне.
Тошнило. Болела голова. Там, за стеной и железной дверью, раздавались истерические крики истязаемого человека.
— За что… у-у-у-у-у, за что!? Дайте адвоката!
Валерий все вспомнил. Страха не было. В груди опять зажглась граничащая с безумием ненависть.
Он вскочил на ноги. Перед глазами пошли радужные круги. Кое-как опираясь на стену, прежде чем упасть, он успел ударить ногой в железную дверь.
— Открывай, суки, за что держите?!
— Очухался? Можешь себя поздравить. За оказанное сопротивление милиции при исполнении служебных обязанностей три года у тебя уже есть. Вот санкция на арест.
Он поднялся на колени и плюнул в склоненное лицо Лежнева.
Удар ногой в лицо отбросил его к стене. На этот раз сознание не ушло, но рот заполнила каша поломанных зубов вперемешку с кровью.
— Чего ты, щенок, добиваешься? Думаешь, это тебе в общаге перед друзьями вые…….? Мы у тебя здоровье заберем и скажем, что так было. Правда, Векслер?
— Точно, Сашок, зачем ему, такому быку, жить на свете? Хорошим людям не хочет помочь.