Возвращение на Подолье - Юрий Комарницкий

Благодаря его красавице матери и отцу, мастеру спорта международного класса, природа и ему подарила яркую внешность и крепкое здоровье. Но, благодаря матери, он, сколько себя помнит, в этом мире чувствует себя лишним. Систематически в этой комнате, наполненной испарениями алкоголя и запахом никотина, его детские нервы приводили в трепет слова, доносящиеся с полутораспальной кровати:

— А куда я его дену? Чего ты боишься, он давно спит!

Да, он безумно боялся. Он понимал, что эти слова относятся к нему и слепо верил, что при желании его можно обязательно куда-то деть. На этой же раскладушке, которая торчит вон там из-за двери, он сжимался в комочек и замирал. Большинство ее любовников оказывались благороднее ее. На следующий день они искали у него прощения. Он это угадывал шестым чувством, которое у мужчин называется молчаливой мужской солидарностью.

Время сделало свое и он вырос. В былые годы, когда с некоторыми ее любовниками у него не клеилось, она остервенело хлестала сына по лицу и приговаривала: “Будешь знать, будешь знать!” До сих пор он не мог понять, что должен был знать. Но все же в итоге он сделал вывод из ее слов: “Будешь знать, как мешать побыстрее нам нырнуть в постель”.

“Ладно, сорок минут посидел дома, пора отчаливать. На что ты надеялся?.. Думал, она тебя накормит роскошным обедом, после ванной предложит чистое белье, а затем позволит нарушить ТАБУ?”

— Ну, мать, бывай! Оставляю вам с Сашком бутылку пива, выпейте за твое здоровье.

Она осоловело на него смотрит, ее лицо холодная маска. Он знает: она его не остановит. И еще он знает, что через пять минут после его ухода она скажет любовнику:

— Видишь, Сашок, вот так я всю жизнь мучаюсь.

Он вышел в холодную ночь с болью в сердце.

Там, в лагере, для каждого слово “мать” является символом свободы. Каждый уважающий себя заключенный перегрызет горло любому, кто скажет что-либо плохое о его матери. Что ж, так, видимо, и должно быть. Так должно быть и на свободе, и в лагере. Вот только жаль, что матери бывают разные.

XIII. Знакомство с КПЗ

Прислонив Сотникова спиной к киоску, Франц приводил его в чувство. Неожиданно чьи-то пальцы цепко впились ему в плечо. Крики “милиция!” были не случайны. Возле киоска стоял желтый мотоцикл. “Интересно, чем все это закончится?” — думал Франц, все еще не испытывая страха.

— Отпустите плечо… Я не собираюсь убегать!

— Спокойно, молодой человек. Я участковый этого района капитан Батырев. Вам придется проехать со мной дать показания.

— Какого черта?!. Какие показания? — все еще не давая отчета случившемуся, ершился Франц. — За то, что Сотников совершил, его, скотину, мало прибить!

— Вот вы все и расскажете… А его отвезут в “скорую” или вытрезвитель.

Они приехали в милицейский участок. Похожий на индейца, невозмутимо улыбающийся Батырев был вежлив, все тщательно записывал.

Об изнасиловании Сотниковым Наташи Франц не рассказал. Оскорблений и отнятых документов ему казалось достаточным, чтобы не допускать и мысли о какой-либо виновности.

После допроса Батырев его отпустил. Вся эта история была омерзительна. Хотелось побыстрее все забыть и окунуться в настоящую жизнь. Он ушел в общежитие.

Поздно вечером за ним приехали. В милицейском участке помимо участкового Батырева присутствовали незнакомые люди.

— А ловко вы умеете заметать следы, — хохотнул Батырев. — Прикинулись бедным студентом, а из-за вас фактически человек пострадал. Вот вы говорите, что Сотникова ногами не били…, били, мол, ваши подельники. Вот протокол их допроса… Драку затеяли вы. Вы его и пинали, от чего у него тяжкие телесные повреждения. Статья за аналогичные преступления предусматривает семь лет лишения свободы.

Франц изумился. Все оказалось проще пареной репы… Тагир и Фуат дали лживые показания… Интересно, какие показания дал Сотников?

— Т-т-так… — по-прежнему ехидно улыбаясь, продолжал Батырев. — Зачитываю показания Сотникова: “Франц Бялковский жил у меня на квартире, деньги не платил, вел распутный образ жизни. Когда я его выгнал, предварительно оставив документы, чтобы он со мною рассчитался, Бялковский на меня напал, избил, вытащил из кармана деньги.”

— Послушайте, участковый, — потрясенный принимаемым оборотом дела, взмолился Франц, — я действительно первым его ударил, один раз, кулаком, но от этого тяжелых телесных повреждений быть не может!

— В Караганде, дарагой, все может быть… У Сотникова лопнула в боку какая-то там кишка или плевра. Короче, в заключении врача написано, что тяжкие.

— Но ведь я ногами не бил!

— Хватит, земляк, п…у смешить, она и так смешная. Ты чё, хочешь быть самым умным?.. Терпило[30] показывает на тебя, свидетели тоже. Говори правду, пока мы с тобой по-харошему базарим. Будешь крутить — и тебе сделаем тяжкие телесные повреждения.

Слова, сдобренные жаргоном, в устах сотрудника милиции воспринимались неправдоподобно. И вообще, Францу казалось, что его просто разыгрывают. Пройдет минута, другая и эти молодые парни похлопают его по плечу и скажут: “Иди-ка ты, парень, домой… Мы видим ты шуток не понимаешь.”

— Так будешь говорить?!

— Я вам сказал все. Там было много людей, свидетелей должно быть боль…

Удар кулаком в висок не дал ему договорить. Оглушенный, он упал со стула. Дознаватели подскочили к нему, принялись остервенело пинать ногами.

Сколько продолжалось избиение, он не знал. Удар в голову помутил рассудок. Слух притупился. Перед глазами стояла бурая завеса, сквозь которую смутно просматривались озверевшие лица. Они его втиснули в стул и привязали веревкой.

— Ну и как, земеля?.. Вспомнил, как пинал Сотникова, или начнем все сначала?

— Н-н-неужели у нас такое может быть? — как-бы задавая вопрос самому себе, срывающимся голосом выговорил Франц.

— Может, может… — дознаватель презрительно хмыкнул. Таким как ты яйца нужно отрывать. Ягненком прикидывается, а сам человека чуть не убил.

— Я-я учился в художественном училище и не верил, что есть вот такие садисты…

Ему опять не дали закончить:

— А теперь вот будешь знать, чистюля поганая! — дознаватель подошел к нему и, ничуть не опасаясь последствий, ударом в челюсть повалил его, привязанного к стулу, на пол.

Показания Франц так и не изменил. Поздно ночью, обезображенного побоями, его привезли в карагандинское КПЗ.

В камере, куда его бросили, на деревянных нарах валялись шестнадцать человек. Спертый воздух, насыщенный миазмами, застревал в носу, но, за неимением другого, отправлялся жадными ртами в легкие.

Отметив состояние Франца, заключенные потеснились и уступили ему место в углу возле батареи.

На следующий день начались расспросы. Когда Франц, все еще потрясенный случившимся, выкрикивал:

— Но я же ногами не бил! Наоборот, тех оттаскивал! — со всех сторон слышались ухмылки.

— Ты, парень, или сегодня родился, или законченный идеалист. Они за каждое раскрытое преступление бабки получают. Вот чтобы получить свои бабки, из тебя дух и вышибут. Кстати, как фамилия участкового, который тебя крутит?

— Батырев.

— На татарина похож?

— Да…, кажется.

— Ну вот, а ты кочерыжишься… Ведь твои подельники Фуат и Тагир татарской национальности. Уже не говоря о возможности взятки, он их “по-землячески” научит, что говорить.

В глазах собеседника Франца светилась насмешливая улыбка. Объяснял он доходчиво. Все в камере восклицали: “Точняк, так оно и есть”. Один Франц все еще не в силах поверить, твердил:

— Но ведь он ее изнасиловал!.. За такое убить мало!..

После упоминания об изнасиловании Ливан, так звали его собеседника, насторожился.

— Кто изнасиловал?.. Я что-то тебя не понял.

— Так ведь с этого все и началось. Ко мне пришла девушка. Сотников меня отослал, а ее изнасиловал. У него даже следы остались — грудь и плечи искусаны.

— Ну, ты, брат, даешь… О чепухе рассказываешь, а о главном молчишь! У тебя есть шанс, парнишка… Понимаешь? Есть шанс отсюда выскочить!

Волосатой рукой, больше похожей на лапу медведя, Ливан хлопнул его по спине. Не обращая внимания, как болезненно Франц поморщился, он стал объяснять:

— Сейчас ты должен на волю написать письмо. Пусть твоя девчонка пойдет в милицию и отдаст заявление об изнасиловании. Если у него остались ее укусы, значит и у нее на теле должны быть синяки. Впрочем, достаточно ее заявления, чтоб дело перевернулось вверх ногами. Давай, парень, пиши письмо. У Толика сегодня пятнадцать суток заканчивается, он и передаст.

Письмо ушло в шесть вечера. Суточник клятвенно заверял, что передаст.

— Не сцы, пацан, к следователю вызовут, сразу узнаешь дошло или нет, — своеобразно успокаивал его Ливан. — Лично я думаю, что он передаст, а вот как твоя телка?.. Честно говоря, я телкам не верю.