Танго ненависти - Эрнест Пепин

И вот он сбежал, как дезертир. В одной руке чемодан, в другой — неуверенность, как будто приступаешь к изучению нового мира, абсолютно ничего о нем не зная. Черный раб соленых вод, первый раз ступивший на необитаемый остров и обретший хрупкое убежище. Без севера и юга, без тропинок и дорог. Раб, который пытается постичь ослепляющий свет новой реальности. Незнакомые глянцевые листья, как ловушки, раскинули свои огромные зонтики над переплетением изумрудных растений. Обманчивые фрукты, иногда ядовитые, иногда съедобные, срываемые с затаенной жадностью дрожащей от страха рукой. Стада деревьев с извивающимися ветвями, напоминающими хобот слона, измученного сарабандой насекомых, птичьи гнезда, фарандола[14] лиан и лишайники-паразиты. Резкая и протестующая духота галопирующих холмов, изумленных высокомерным отказом полей подчиниться четко заданному ритму. Шелест трав, стремящихся обмануть обоняние сторожевых собак… Магия воды, способная помешать облаве, а если этого окажется недостаточно, то вокруг раскинутся буйные стебли растений или ветки кустарника, всегда стоящего на страже в наряде из диковинных цветов.

Бежать, бежать, не зная куда, понимая лишь, что следует удирать от погони. Бежать, подчиняясь инстинкту, подчиняясь своей немного безумной душе, бежать в надежде отыскать клочок земли, где можно было бы похоронить останки назойливого прошлого. Бежать и на бегу улавливать новые запахи, источаемые окрестностями, чтобы превратить их в маяки для будущего. Бежать… И затем, обессиленному, предаться одиночеству, слушая шепот леса…

Первый раз он ушел, не предупредив, к женщине, предложив ей свое бренное тело с лихой отвагой конкистадора, сжигающего собственные корабли. Потом потекли сладкие, как патока, дни, наполняющие его жизнь привкусом дальних стран, полных волшебного очарования.

После работы они направлялись в дружественные объятия пляжа и здесь пьянели от соли, морской пены, песка, вакханалии волн, фантазий легкого бриза и подземного зова островов, что несли свои паруса в просторах океана. Они венчались с морем, растворялись в нем, пока не появлялась твердая убежденность, что они — неотъемлемая часть этого пространства, отражавшего глубину неба. Радость от купания, во время которого они примеряли кожу крылатых дельфинов. Они сливались друг с другом в единое целое, затем отстранялись и терялись, чтобы вновь соединиться среди морских растений. Они пели-молились Богу, сами приближаясь к высоте небес! И когда закатное солнце, отчаявшись, прекращало раскачивать флаги сумерек и уступало место чуду полумрака, они сбрасывали дельфинью кожу, оставаясь в одеждах Адама и Евы. Они любили друг друга во всей невинности новых избранников творения. Есть ли кожа у любящих? Не лишняя ли это преграда для чувств? Они обнажали свои внутренности с ликованием огромных органов. Одной лишь силой воли они останавливали время, чтобы превратиться в россыпь падающих звезд. Они приказывали волнам умолкнуть, позволяя существовать лишь чувственному ритму их движений, чтобы лучше наточить клинок совместного крика. И крик уносился вдаль, в бесконечную даль. Сметая все преграды, он несся к морским глубинам. Оседлывал стремительные подводные течения. Выплескивался гейзером бурлящей воды. Устремлялся пузырьками к колыбели облаков. Крик уходил в изгнание, из которого нет возврата. Никто так никогда и не узнает, кто смог подобрать этот крик, распыленный в бездне времени.

Потом они брели по улицам деревни — босые ноги, обновленные сердца, — чтобы окунуть свои слова в свежую пену пива. Маленькая площадь перед церковью казалась мягкой подушкой. Колокола звонили так, что заставляли вибрировать души мертвых, свернувшихся клубком в своих могилах. Каждый в маленьком домике!

Они возвращались в свою хижину и откладывали в сторону шпоры из морской пены, уздечку из легкой паутинки, седло, сшитое морскими звездами, и сапоги-скороходы, чтобы насладиться горячим шоколадом. Они перекидывались смехом, обменивались мечтами и разрабатывали планы на будущее…

Будущее не наступило. Оно вильнуло хвостом во время случайной встречи и исчезло. Можно сказать, что будущее покончило с собой!

Город был многолюден. Торговки и солнце пытались затеять грандиозный и жаркий скандал. Но в этой полуденной суете Абель видел лишь ее — Нику! Она шла… Разве можно назвать ходьбой это кручение щепки в потоке утраты? Именно это увидел Абель: совершенно высохшее существо, потерявшее дорогу, с невидящим взглядом. Нетвердыми, неуверенными шагами зомби она шла, равнодушная ко всему окружающему. Ника шла с поклажей из молчаливого хаоса, качая его, как мертвого ребенка. Абель видел ее. Она видела Абеля.

Они не обменялись ни единым словечком. Они пересеклись в безвременье… Тем же вечером Абель вернулся к ней, к себе, закрыв скобки в этой истории, о которой они никогда не говорили. Лишь много позже она спросила его:

— Почему ты вернулся?

— Потому что я не мог видеть тебя такой! Ты была настолько…

Ее взгляд не дал ему закончить. Он принялся плакать, а затем они занялись любовью… О, грусть! Тоже прекрасное чувство…

Он вдруг осознал всю странность ситуации. Он находился здесь, на кровати, в чужой квартире, в то время как в том же городе его жена и его дети спали совсем другим сном. Все было так непросто, и какая-то внутренняя сила заставляла его вернуться.

Другая сила распяла его на кресте ночи. Он закружился в водовороте беспокойного одиночества. В какой-то момент он провалился в яму отупения. Потом поднялся на поверхность, выблевывая осколки прошлого. Кинолента крутилась в полном беспорядке, то разрываясь, то вновь склеиваясь, опустошая его с невероятной силой.

Двор лицея, который они пересекают рука об руку. Ужин в районе Центрального рынка. Первая попытка слияния тел и его безумная вольтижировка. Подаренный глиняный ключик. Кавалькада любовных приключений. Она исчезла. Он искал ее в складках города. Он нашел ее. Воссоединенные, поющие. Беременность. Вот они женятся, скрываясь, как преступники. Первая квартира. Первый автомобиль, прозванный «В поте лица». Путешествия. Друзья. Возвращение в родные края (ее края), которое захватило ее, переварило и возвратило заключенную в оболочку грязной злобы. Крики. Скандалы. Отлучки. Предательства. Разрывы. Раненые ночи. Дни без прощения. Недели лая. Такие милые дети! Месяцы, опрокидывающиеся в сточную канаву лет. Такие милые дети, они стоят плечом к плечу, поддерживая друг друга. Молчащее радио… Беспорядок. Сочувствующие соседи. Сочувствующие и беспокоящиеся из-за этой четы — искореженной, кособокой, горбатой. Беспомощные родители. Они кричат, раздирая горло. Что же такое творится? Можно не отвечать. Осталось лишь два разъяренных буйвола в саванне, охваченной огнем, они сражаются, сцепившись рогами. Они ошалели. Потеряли голову. Они ревут что есть силы, никогда не зализывая раны. Никогда не побеждая. Уже позабыв, из-за чего они сцепились. Они причиняют боль, и этого достаточно! Вот уже тысячу лет! И по прошествии тысячи лет!

И вот однажды его родная страна постучала в двери их бедствия. Ему предложили интересную должность, увлекательную работу. Она не могла понять. Она презирала его и даже убедила себя: единственное, на что он годится, — это отравлять молоко ее существования. Увлекательная работа? Но почему для него? И ее яростный ответ.

Ответ пришел в форме письма, переданного в аэропорту, куда он отправился ее встречать. Письма, переданного подругой семьи.

— Как, а где Ника?

— Она не приехала.

— Ты ее видела?

— Да, видела. Она попросила меня передать тебе это.

Его глаза перечитывали это до тех пор, пока не начали слезиться.

«Я отказываюсь приезжать. Я уже достаточно настрадалась по твоей вине. Ты полагаешь, что можешь уничтожить меня. Но я пока еще жива. Я прошу развода. Не стоит меня искать, я переехала».

Он провалился в дыру. В странную дыру без дна. В бездну. В бездну, не имеющую названия. Бо-бо, мамочка, бо-бо! Бо-бо, жизнь, бо-бо! Дыра бо-бо! Ветер развеял все его иллюзии. Это не сухие листья летят, это его крики. Он стал рыданием. Страданием. Все перестало существовать. Где она? Где она спрятала свое тело? Я ей прощу все! Даже любовника, возможно. Черт с ним! Она уже заплатила. Лишь бы она вернулась!

Его тело разбилось вдребезги в глубинах этой дыры, а его разум подвергся разграблению. Нужно идти на работу. Вечером можно упасть на землю и плакать. Днем следует держаться прямо, сжав зубы. Сердобольная женщина убаюкивала его стенания. Она так старалась, убаюкивая его стенания. Он не слышал ее. Он не видел ее. Он не чувствовал помощи, что предлагали ее руки. Немощный, да! Импотент, да! Он утратил все пять чувств. Женщина-скорая-помощь пыталась завести его, как старый будильник. Но он больше не мог показывать время. Полдень, полночь, все едино. Женщина-скорая-помощь говорила ему, что в сутках двадцать четыре часа и что солнце восходит по утрам. Он отвечал, что без жены для него всегда ночь, а ночь без нее становится могилой. Но часы все же шли. Это проклятое солнце, как ни странно, вставало! Ему было наплевать! Все его чувства окрасились в цвет грязной посуды. Но надо работать, а вдруг она вернется. Когда она вернется?! Сколько дней, сколько ночей! Проклятье! Алло! Алло! Алло! Нет, не видели… Нет, не знаем! Но держись, старина! Все — убийцы! Он обвинял их в заговоре. Немые бабуины, наплевавшие на его несчастье. Все — убийцы! Он дойдет до президента Республики. Он дойдет до Международного суда в Гааге. Он дойдет до ООН. Он не шел никуда. Он тихо опускался на колени… Ниже, еще ниже, на все четыре лапы. Он ел с руки одиночества. Одна из ее подруг объяснила ему, что для Ники это был прекрасный повод! Повод — вот чего она ждала уже тысячу лет и по прошествии тысячи лет смена острова показалась ей поводом! Повод! Абель больше не двигался, больше не звал. Забившись в угол, он ждал знака. Возможно, она выпустит в небо несколько колечек табачного дыма. С ней все возможно. Но неба больше не было. Небо упало. Как обычный перезревший плод. Он нанизывал дни и слезы на одну нить, сплетая ошейник. Ошейник для пса без хозяина. Пса без будки. Пса без миски и без прогулок. Его одолели блохи раскаяния. Он никогда не тревожил свое сердце, и вот теперь он кусает хвост собственной гордости.