Танго ненависти - Эрнест Пепин

Эрнест Пепин

ТАНГО НЕНАВИСТИ

1

Я выучила урок ненависти. Я никогда не устану повторять его, все мое существо кричит о ней, и этот крик несется далеко-далеко в мутном потоке жизни, где все смешалось. Осталось только мое тело. Мое сердце (а оно у меня есть, даже если ты сравниваешь его с Черной Луной, что порождает все мыслимые и немыслимые несчастья), моя воля, мои чувства — все отправилось в топку этой ненависти, которую ты взращивал во мне день за днем, ночь за ночью, не желая прислушаться, остеречься, почувствовать ее робкое движение в глубине моей души. Я лелею ее, я вскармливаю ее с наслаждением матери, дающей грудь своему первенцу, я впитываю ее всем своим женским существом. Эта ненависть убивает меня, она — мой крест и мое избавление. Отныне я не одинока. У меня есть спутница, двойник, тень, подруга, напарница — опухоль, что медленно, но верно разрастается у меня внутри. Казалось бы, пустяк, мелочь, но метастаз за метастазом она приближает к тому, что предначертано судьбой. Она разрушает преграды, отравляет каждый глоток воздуха, каждый миллиметр моего жизненного пространства. Она завладела всем временем. Она больше не принадлежит этому миру, в котором ты влачишь свое жалкое существование. Через века она стремится к вечности.

Это не обычная ненависть, что вспыхивает меж двумя взбешенными соседями, перессорившимися из-за пограничной межи. Не та заурядная ненависть, что возникает при наблюдении за безнаказанным проступком. Моя ненависть — корыстна! Она необходима для моего существования! Я дорожу ею и потому терплю ее. Каждое утро и каждый вечер я старательно подкармливаю ее строгими расчетами, коварными планами, приступами ярости, обещаниями породить еще более глубокую ненависть. Я укрепляю ее. Она укрепляет меня. Она лепит из меня всемогущее существо, которое вьется над головой изменника. Но не твоя измена заставляет меня ненавидеть — ты осушил мой источник любви. Ты разбил вдребезги мои надежды. Ты столкнул меня в бездну, заполненную лишь этой ненавистью, в которой я плаваю, плаваю до помутнения рассудка. Отныне я вся — ненависть. Я хочу только одного — превратить твои дни в кромешный ад. О! Почувствовать твою боль, боль от тисков, что я сжимаю миллиметр за миллиметром! Не волнуйся! Любовь моя, я не люблю, когда ты нервничаешь! Я мечтаю увидеть, что ты тонешь, как огромный корабль, неумолимо поглощаемый коварным морем, и спасения нет. Не подумай, что я буду счастлива. Я ненавижу себя такой, какой я стала: огонь пожирает меня, как сухое дерево. Не подумай, что я буду несчастлива. Я живу в том состоянии, когда слова «счастье» и «несчастье» уже больше для меня не имеют значения. Я выковала себе панцирь из воли и цели, о которой ты не подозреваешь, ведь я не хочу, чтобы ты умер. Я всего лишь хочу разрушить тебя… Я жажду увидеть, как ты распадаешься на крошечные частички мертвых, сухих листьев, которые растаскивают бестолковые муравьи.

Я вспоминаю. Первый раз ты обратил на меня внимание в чудесный ясный день зарождавшегося лета. Мы прогуливались втроем, три девушки. Три девушки с Антильских островов. Ты и посмотрел на нас как на трех девушек с Антильских островов — как на неприступный склон вулкана, покрытый лавой. Мы шли в ногу, как будто стремились продемонстрировать миру чудо рождения единого существа с тремя мятежными телами. Телами женщин-матадоров, еще не закаленных в бою, но уже твердо усвоивших, что единственное несчастье в жизни — это назойливая вереница мужчин. У всех троих одинаковые прически. Ты никогда не забудешь эту прическу: голова коротко стриженной негритянки, облитая липким сиропом… голова барана, упершегося в свои мечты… голова, напоминающая нераспустившуюся почку.

Ты заметил лишь меня, ведь я словно носила маску сурового дикого быка. Ты заметил лишь меня, потому что в тот день я смеялась так, как невозможно смеяться, я смеялась, и с брызгами смеха у тебя под ногами простиралась вся моя родная земля. Тогда я умела смеяться! Я смеялась, и солнце стало огромным красным шаром, разлетевшимся на тысячи кусочков. А потом каждый кусочек превратился в новое солнце. Мы возвращались из университетского кафе, а ты шел туда. И надо же такому случиться, что мы встретились, и ты подумал: вот эта для меня!

В тот день ты ко мне не подошел. Как можно подойти к существу с тремя телами? Лишь мимолетная улыбка. Крошечный воздушный змей в летней лазури неба. И лишь позже… много позже…

Я отправилась, сама невинность, навестить мою хорошую подругу, учившуюся в одном из тех лицеев, где даже сентябрь кажется более серым, чем обычно. Ты встретил меня в дверях. Ты взял меня за руку. Ты с наслаждением выставлял меня напоказ, чтобы заставить всех лицеисток, которыми ты пренебрег, поверить, что я твоя нареченная. Мне понравилась эта игра. Я позволила втянуть себя в нее, не воспринимая все происходящее всерьез, ведь в глубине души я была уверена, что моя подруга неравнодушна к тебе, как, впрочем, и ты к ней. Вы оба напоминали роскошных выставочных животных. Вы принадлежали к одной расе — расе властителей Земли. Казалось, что перед тем, как сделать следующий шаг, вы проверяете, сколь прочна эта Земля и сможет ли она выдержать вас. Моя подруга тоже играла, не играя. Говорила, не произнося ни слова. Я даже не могла себе представить, насколько продуманным оказался ваш сговор.

И лишь позже… Много позже я поняла, продолжая притворяться, что не понимаю.

Я принадлежу к тому поколению, которое не поднимает паруса при ветре страсти. Во мне сосредоточилась вся память женщин, носивших «пояса верности». Но, как бы то ни было, я судорожно цепляюсь за свою гордость, щедро разливая вокруг себя чернила презрения, чтобы хоть как-нибудь замаскировать слабость моего сердца. И я обороняюсь тем отчаянней, чем больше вокруг меня роится назойливых, алчущих мужчин! Я примкнула к тем женщинам, которые всегда умели противостоять мужским желаниям; сначала вас превозносят до небес, прельщая медом лживых речей, затем сбрасывают вниз, в липкую грязь, оставляя в одиноком материнстве. Так было всегда. Со времен невольничьих судов. Со времен тростниковых полей. Со времен стирки в реке. Со времен прилавков городских рынков. Со времен ночных песен до рассвета… С давних-давних пор мы стали женщинами, которых следует разминировать, как поле битвы прошедшей войны. Ведь время от времени забытая бомба взрывается. Раскаленное масло обжигает спящее тело, удар кинжала в сердце или глоток яда — все едино.

Я стояла, прислонившись к стене, в самой глубине танцевального зала. Я увидела, как ты направляешься ко мне. Внезапный приступ паники, и я окидываю тебя презрительно-надменным взглядом и бросаюсь в объятия первого попавшегося кавалера. Чтобы усмирить страх. Бог — свидетель, я не стремилась к тому, что за этим последовало! Это глубоко оскорбило тебя. И в ярости ты покинул зал, сея вокруг слова-гнев, заметив, что каждый выбирает свое поле для посевов. Подобная обида порождает кровную месть, бесконечную месть, месть до конца времен, прорычал ты.

В последующие дни (когда я оставила позади твой гнев, твои слова и тебя самого) комитет мудрецов из числа наших знакомых предпринял решительные попытки примирить нас. Во время большой перемены в столовой звучали всевозможные объяснения: мой жест не был столь отвратительненьким, как это могло показаться на первый взгляд, но я не должна была так грубо обращаться со своим почти соотечественником, к знакам внимания которого я стала относиться более благосклонно, видя, что целая толпа народу расписывает его с самой лучшей стороны, подчеркивая его добрые намерения… В конце концов мы обменялись поцелуями в знак примирения и дальнейшей дружбы.

Ты достал из кладовой своей памяти великий французский великих дней, начищенный, как старинное столовое серебро в порядочных семьях. «Мадемуазель, если бы не столь печальный эпизод… Я был бы на вершине блаженства, если бы смог в ваших объятиях унестись в бесконечность ритмов и волшебных музыкальных гармоний… Увы, цветок, а не женщина, вы мне отказали. Но ваше очарование сможет превратить злобу в надежду… Я чувствую, как этот поцелуй, отныне и навсегда, стирает все границы меж нами…»

Ты продолжал, но я не слушала, полностью отдавшись под крики «Ура!» таинству поцелуя. Инцидент был исчерпан…

И только позже, когда ты вновь пригласил меня танцевать, я изучила тебя, предполагая возможную идиллию. Ты носил рубашку с жабо и кружевами, по моде тех проклятых лет, когда ты ворвался в мою жизнь. На тебе был дорогой костюм, сидевший как вторая кожа, и отличные фирменные ботинки (я всегда придавала большое значение мужской обуви). Ты танцевал отлично, но немного манерно. Тебе удавались все танцы, за исключением креольской мазурки, из которой ты не знал ни одного па, ни одного движения. Я все это оценила, оценила, не потеряв головы, не ранив сердце, не ощутив смятения. Я просто оценила, и все. И только позже, после череды случайностей, совместных кружений, разговоров ни о чем (я постоянно встречала тебя на своем пути), нить, соединявшая мое сердце и мой разум, дрогнула и разрешила сердцу полюбить.