Танго ненависти - Эрнест Пепин

Какая боль? Откуда она взялась? Она вскрывала бесконечную череду прошлых страданий. По мере своего морального разложения он начал анализировать свои несчастья.

Ника ничего не подозревала об этом. Слишком самовлюбленная, слишком измученная раскаленным железом собственных страданий, она ничего не замечала. И чтобы спрятать свои переживания, она укрывалась за неприятием и грубостью.

Какая-то часть ее самой восхищалась им или, скорее, тем, кем бы он мог стать, если бы был совершенным мужчиной. Другая ее часть с отвращением взирала на его саморазрушение. Он превратился в существо, в котором смешались великолепные шедевры и отвратительные обломки камней, упавших с неизвестной планеты. Как будто природа попыталась соединить в нем изысканную мебель, достойную дворцов эпохи Ренессанса, с рухлядью и хламом, явно предназначавшимися для «Двора чудес» — обители парижских воров и нищих. Тем не менее, сколь бы многогранной ни была его натура, он в любой ситуации чувствовал себя невинным! И именно поэтому она его боялась. Неоднократно она убеждалась, подглядывая сквозь подвальные окошки, приоткрытые ставни, замочные скважины, крошечные щели его эмоций, сложности его внутреннего мира. И порой замечала с тихой грустью, что она знает его слишком хорошо, чтобы любить.

Абель ее не знал. Он лишь улавливал изысканный муар ее обманчивой внешности, постоянно меняющиеся переливы настроения, мерцание влажных капель на светящемся листе ее лица, ослепление гнева, созревание тайных стратегий, кажущуюся доброту, движение тектонических пластов… Крупицы и крохи эмоций… Кружение светлячков во мраке ночи… Огромная черная дыра антиматерии… античувств… Невинный вопрос — и вдруг, как старатель в шахте, обнаруживаешь драгоценные залежи. Дискант, прорезывающийся сквозь основную мелодию, где квинты и кварты становятся диссонансами. Он ловил мгновения мимолетных просветов, исчезающих миражей, редких проблесков скупых солнечных лучей, вспышек нежного безумства, сладостного мурлыканья, падения неприступной невинности, мертворожденного разврата…. И все ее чувства, все эмоции заворачивались в вуаль тишины, которую следовало расшифровывать, как египетские иероглифы. Искусная рассказчица, она заливала окружающее пространство потоками всевозможных историй, никогда не обнажая своего внутреннего состояния. Порой многословная, пересыпающая речь солеными словечками, она прикрывалась юмором, как надежным щитом, и выдавала самые неожиданные сентенции, лишь только ситуация начинала выходить из-под контроля. Но все это лишь приоткрывало ее внешнюю оболочку. Как можно догадаться о том, что бурлило внутри нее?

Она знала, что, когда встал вопрос о неминуемой смерти матери или еще не родившегося ребенка, ее собственный отец обрек ее на смерть. Первое, что она могла услышать: «Доктор, если надо пожертвовать одной из них…» Это фраза-клеймо! Фраза-приговор! Она навсегда сохранилась в семейной памяти. И Ника не могла ее забыть.

Иногда она была Китаем, его колоссальными стенами, безбрежными реками, его терпением черепахи, прожевывающей тысячелетия, его праздником фонариков, его поклонением богине Луны, толкущей в нефритовом дворце порошок для пилюль бессмертия. Но она не нашла Дао…

Иногда она чувствовала себя африканкой, вырванной из обычаев древнейших царств, где бьют в барабаны из человеческой кожи. Обращающаяся к памяти предков, чтобы притащить-подчинить строптивца (его, Абеля). Женщина-Килиманджаро. Женщина-Конго. Носящая в себе залежи алмазов. Развешивающая, чтобы подтвердить свою славу, головы врагов в изголовье кровати.

Иногда она креолка, женщина-матадор, которая держит под каблуком воздыхателя или же возвышает его по воле нахлынувшего сладострастия. Женщина — золотое зерно, роскошное украшение на спесивой шейке и в прическе-ревности. Веер, противостоящий назойливой жаре, освежающий чувство и здравый смысл.

Иногда она обычная женщина с болезненными месячными и внезапными мигренями. Сильная и мечтательная. Стань нежнее, моя девочка! Мужчины падают всего лишь один раз и умирают. Ты же каждый день расцветаешь заново и постоянно покрываешься почками.

И это только если говорить о видимом! А ведь существует еще и невидимое, такое же непознаваемое, как замыслы императора Поднебесной. Ника — одинокий монастырь, в котором прячется сердце; горный район, где воскуриваются благовония восьми бессмертным, и нестерпимый блеск, порожденный порфировым озером.

Что он мог рассказать о ней? Он только чувствовал, что ее внутренний мир гораздо сильнее и богаче, чем у любого мужчины.

«Эта женщина слишком сильна для тебя. Ты напоминаешь пахаря, ведомого плугом, который прокладывает борозды по своему усмотрению. А ведь это ты должен управлять плугом!» (Слова соседа, проникшегося сочувствием.)

Он ее не знал, хотя пытался разгадать ее каждый день. Но всегда запаздывал, попадаясь в ловушку сердца. Она обыгрывала его в последнюю минуту на его собственном поле, забивая мяч в верхний угол ворот.

И если он все это оставил, то лишь потому, что хотел стереть из памяти все двадцать лет совместной жизни, которые, как оказалось, не так много весили — всего лишь один чемодан. Не подозревая об этом, он перешел из одной жизни в другую…

4

Скоро дети вернутся из школы. Как сказать им, что отныне они будут жить без отца? Она не знала и, если честно, не хотела знать. Они увидят, поймут и станут орудием ее мести. Ведь ее сердце уже взывало к отмщению…

Однажды она отправилась на его поиски к какой-то красотке (на деле оказавшейся уродиной с ногами дистрофичного муравья!), вооружившись двумя кухонными ножами: один — для него, другой — для нее. И пока она ехала, подгоняемая оплеухами утра, она предвкушала вид теплой истерзанной плоти, вываливающихся внутренностей, реки крови, что прольются на рукотворный алтарь ее бессонных ночей. Но вот он вышел из любовного логова, такой спокойный и уверенный в себе, как сказочный принц, и, увидев его, она не осмелилась нанести удар. Они уехали, вдвоем, не произнеся ни слова, вновь став соучастниками в этой сдержанной (отложенной?) жестокости их бесконечного поединка… Для него это происшествие стало всего лишь эпизодом в повседневности жизни, гримасой судьбы, после которой тонкий фарфор их чувств должен был срастись, как срастается сломанная кость. Для нее это было начало гангрены. С этого часа у нее не осталось больше сил разыскивать его среди многочисленных тошнотворных женских задниц… Ей захотелось впасть в спячку. Внезапный прилив гордости заставил ее броситься в ванную.

Вода текла по телу, смешиваясь с капельками слез. Прохладная влага освежала пылающее лицо, а нежность падающих струй легонько массировала макушку. Окруженная сладким покоем, который дарила вода, она позволила своему телу уплыть по воле волн в туманные дали. Вода текла, а она превращалась то в изящный флакон, то в дивную амфору, то в вытянутую бутыль, чтобы впитать влагу всеми порами. Вокруг нее бурлила река, а она вдыхала волшебный запах плодов гуайявы[13], карамболи, водяных яблок. Вода стекала с головы, обегая изгибы рук, собираясь в ложбинке бедер, в темнеющей дельте женского естества. Она обратилась к Эрзули, гаитянской богине любви, моля развеять свои страдания. Вода текла, и рука женщины легла на влажный бутон меж ее ног. Вначале полюби себя, прошептала Эрзули. Но как любить себя рядом с мужчиной, который рисует ее жизнь, окуная кисть в краску неверности?

Прошлое предстало галереей фресок, на которых можно было рассмотреть изображение женщин, чьи лица сменяли друг друга, как будто множась в зеркальных отражениях. На загроможденном чердаке ее памяти хранились образы африканок с жадными и насмешливыми глазами, с телами, горящими, как саванна в огне; индианок, купающихся в живом пламени сари; притворно застенчивых китаянок, семенящие шажочки которых обещали наслаждение… Он познал женщин с асимметричной грудью, обольстительных коллег по работе, бросавших его и возвращавшихся вновь, не способных справиться со своими похотливыми капризами, американок, млевших от удовольствия; туристок, приезжавших на Карибы… Сколько раз она чувствовала, что появилась очередная соперница, лица которой не знала…

Он погружался в пьянящее безумство горячих ночей, безразличный к очередной пассии, которую оседлывал, но очарованный этим путешествием к забвению, к истокам воспламенявшего его экстаза. В пламени любовной страсти он раздваивался, получал возможность прочувствовать суть своей души. И для этого ему требовались тела женщин, слова женщин, согласие женщин, обожание женщин. Она прекрасно понимала, что в действительности у нее нет соперниц, ведь он искал не физической близости, не страсти, а рождение мира, отправную точку для творения, те границы, за которыми тело, вскипая, уходит от обыденности жизни. Он проходил через женщин, как проходят через границы запретного, чтобы достичь земель, где все сливается воедино, где возможно сыграть великую свадьбу с целой Вселенной.