Хорошие и плохие (сборник) - Маша Лукашкина

Шарик, конечно, не единственный беспризорный пёс в посёлке, но других здесь по имени не называют. Собака и собака. А вот Шарика…

Во-первых, Шарик белого цвета. Мама говорит, что это просто невероятно для бродячего пса быть белым, как облако. Но Шарик такой. Всегда, даже когда грязно. А во-вторых, Шарик умеет улыбаться.

Каждое утро он прибегает к нам на участок и, улыбаясь, глядит на маму, будто спрашивает: «Ну, что у нас на сегодня?»

И мама отвечает:

– Подожди, Шарик, я ещё не постирала. Вот постираю, тогда за земляникой пойдём.

И Шарик в ответ вежливо машет своим пушистым хвостом: мол, ладно, чего там, я подожду. И ложится в тень. И ждёт.

Когда мы идём по дороге, Шарик обязательно бежит впереди, время от времени лая. Лает он внушительно и только по делу. Мимо нас то машина проедет, то пастух со стадом пройдёт. И Шарик лает, предупреждает: «Проходите, проезжайте. А этих девочек и эту женщину не трогайте. Они со мной».

А когда мы возвращаемся, Шарик весело, но требовательно глядит на маму, как будто говорит: «Ты видела, хозяйка, я старался… Корми меня».

И мама быстро проходит в дом и выносит ему большую дымящуюся миску с кашей.

Когда у нас появилась такса, мы поначалу думали, что чужую собаку она на участке не потерпит. Но Дуня сделала для Шарика исключение. Стоит нам увидеть в окна веранды, как Шарик неторопливой походочкой бежит от калитки к дому, и крикнуть: «Шарик!» – и Дуня с разбега распахивает дверь. На крыльце они и здороваются с Шариком. «Церемонно», как говорит мама, но «дипломатически вежливо».

Мы видим, как стареет Шарик. Каждый год, приезжая на дачу, мы замечаем, что он то на заднюю лапу прихрамывает, то улыбка у него без одного зуба…

Прошлой осенью мы хотели взять его с собой в Москву. Но потом вспомнили, что в дом Шарик не заходит никогда. А ещё мы вспомнили, как кто-то сказал о нём: «Собака, созданная для счастья».

А какое счастье Шарику в Москве, где одни машины и дома в шестнадцать этажей?.. Как ему без этого поля, без этих дорожек, без этой сторожки, где живут сторожа?

И мы не взяли Шарика. А на следующее лето его в посёлке уже не было.

У Жени день рождения в июле. Она вошла в калитку с большим воздушным шаром, который подарили ей соседи, а я поглядела в окна веранды и сказала маме: «Вот это шарик!» А Дуня вдруг залаяла радостно и дверь с разбега открыла…

И нам стало тепло-тепло. И хорошо до слёз.

В наше время

Мне очень не нравится, когда взрослые говорят:

– А вот в наше время…

Потому что дальше они обязательно начинают рассуждать о том, насколько в их время всё было лучше…

А так вообще мне нравится, когда взрослые о чём-то интересном вспоминают. И о том, что в Москве Олимпийские игры проходили, и о том, что девочки носили в школах коричневые шерстяные платья и черные фартуки. И что даже ноты приходилось переписывать когда-то от руки, потому что ксерокс ещё не изобрели!

Мне очень нравится, когда мама рассказывает о том, какое мороженое было раньше:

«За семь копеек – фруктовое.

И молочное за девять.

И пломбир за одиннадцать.

И стаканчик за тринадцать.

И шоколадное за пятнадцать».

Я спросила маму: как она помнит все эти цены? А она ответила, что цены никогда не менялись и во всех магазинах были одни и те же, поэтому она запомнила их на всю жизнь.

Мне нравится, когда бабушка показывает нам старые чёрно-белые фотографии, на которых много-много народу, и говорит:

– Ваш прадедушка, который родился в Суздале, был двенадцатым в семье…

Мне очень понравилось, как перед Днём Победы к нам в школу пришёл мамин дядя, дядя Андрюша, и стал рассказывать нам о Великой Отечественной войне. Когда началась война, дяде Андрюше было восемнадцать лет и его взяли на войну, прямо с исторического факультета университета.

Мой сосед, Колька Егоров, спросил его:

– А сколько человек вы убили?

Я Кольку локтем пихнула, а дядя Андрюша ответил:

– Я, ребята, связь налаживал.

А потом сказал, что война – это работа. И когда они в начале войны втроём через шоссе перебегали с катушкой и тянули провод, то из троих добежал только он один, потому что шоссе обстреливалось. И ещё он рассказал, что тогда его ранило осколком в ногу, только он сгоряча этого не заметил, а потом его отправили в госпиталь, а бинтов там не хватало, и ему прикладывали к ране мох.

Вот такая история мне нравится. Такую историю я понимаю. И помню каждое словечко.

Но когда Пётр Николаевич спрашивает меня на уроке истории:

– Шмелик, в каком году отменили крепостное право? – я молчу, как будто немая.

А Пётр Николаевич сердится.

Мои родители поженились в самом начале перестройки. У нас даже фотография есть, где они, молодые и весёлые, сидят на диване, а в углу их комнаты телевизор горит, и по нему показывают СЪЕЗД – огромный такой зал, в котором кто-то с трибуны выступает.

Папа тогда инженером был, а мама в институте ещё не работала, а только училась.

Мама рассказывает, что на свадьбу она белые колготки у кооператоров купила. А кооператоры – это такие люди, которые ещё до перестройки мечтали шапочки вязать и джинсы шить, но не для себя, а на продажу, чтобы много денег зарабатывать. Только они о своей мечте до перестройки молчали или шили тайком, чтобы их в тюрьму за это не посадили.

Мама купила у кооператоров белые колготки, но они не налезли маме даже на руку. И не потому, что мама у нас толстая, а потому, что кооператоры поначалу ещё делать ничего толком не научились.

Когда родилась Женечка, а за ней и я, мама кооператорам уже не доверяла и сама шила нам и курточки, и даже комбинезоны – из своих старых вещей. На мой комбинезон мама сделала красивую розовую вставку из своего выпускного платья, и когда мы гуляли в парке, многие мамы подходили к ней и просили рассказать, где она мне такой необыкновенный комбинезон достала.

Тогда мама решила сама стать кооператором и шить детям комбинезоны. К нам домой приехал какой-то дяденька и поставил на швейную машину какое-то хитрое приспособление, чтобы она быстрее строчила. Но у мамы всё же не получалось строчить быстро, поэтому денег нам всё равно не хватало.

Многим нашим знакомым тоже не хватало денег, и они тоже «перестроились». Дядя Саша начал торговать книгами в спорткомплексе «Олимпийский», а тётя Марина – шапочками на площади у трёх вокзалов. Стоять целый день с шапочками на одном месте тёте Марине было холодно, поэтому она взяла у мамы огромные валенки, в которых мама зимой гуляла с коляской, а после открыла ей секрет бизнеса: ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ ЧТО-ТО ПРОДАТЬ, ЭТОГО ДОЛЖНО БЫТЬ МНОГО И ЭТО ДОЛЖНО БЫТЬ РАЗНОГО ЦВЕТА!

Шапочки у тёти Марины были разные: и салатовые, и голубые, и розовые, и белые, и фиолетовые, и даже непонятного цвета электри́к. Тётя Марина посоветовала маме бросить шить комбинезоны, а лучше купить у неё большую коробку с шапочками, по шесть рублей за штуку, и продать шапочки на рынке, но уже по десять рублей. Возвращаясь с рынка, мама зашла в магазин и увидела, что там висят те же самые шапочки, только с этикетками и по три рубля. Мама позвонила тёте Марине и спросила, где она берёт свой товар и какая у него цена, а тётя Марина ответила, что БИЗНЕС – ДЕЛО ИНТИМНОЕ.

Но больше всего денег стала зарабатывать тётя Света, мама маленькой Вики с десятого этажа. У тёти Светы до перестройки было два чёрных глаза, а во время перестройки открылся ещё один, невидимый, третий по счёту.

О ней написали в газете и даже рекламу разместили:

«ЯСНОВИДЯЩАЯ ЛАНА».

Света-Лана купила чёрную «ауди» и научилась её водить и пригласила нас в свой новый загородный дом. Света-Лана показала маме ружьё, которое она купила, чтобы обороняться от рэкетиров, и мама воскликнула:

– Света, когда ВСЁ ЭТО кончится, когда наступит нормальная жизнь?

И Света-Лана ответила, что такая жизнь наступит, но не скоро. И посоветовала маме поменьше задумываться.

У наших соседей снизу заработали отбойные молотки. Эти молотки стучали целый день: тра-та-та-та-та-та… А когда папа спустился, то увидел, что половина стен в квартире соседей куда-то подевалась, поэтому их кухня стала в два раза больше, а коридор – в полтора раза шире. Соседи признались папе, что мечтали о такой квартире давно. Но перестроили её только сейчас, потому что сейчас перестройка! Соседи посоветовали папе сделаться экономистом, а ещё лучше менеджером. И показали ему новые шкафы-купе в спальне и белые жалюзи на кухне.

Вернувшись домой, папа сказал, что нам с Женечкой надо есть фрукты и что жалюзи на окнах – это красиво. Ещё папа сказал, что он больше не позволит маме целыми днями строчить на машинке и что в детстве у него была голубая мечта – водить поезд, потому что ему нравилась песня о голубом вагоне… Вот эта:

К новым приключениям спешим, друзья!Эй, прибавь-ка ходу, машинист!

И папа ушёл работать в метро. Машинистом.