Хорошие и плохие (сборник) - Маша Лукашкина

– Случилось это, когда моему сынишке было три с половиной года, – начала Светлана Анатольевна. – Зимой мы с ним отдыхали в санатории, в Дубках, и было там необыкновенно красиво. Бывшая барская усадьба, к которой вела дубовая аллея, и заснеженный лес. А за лесом овраг. И однажды мы с моим Серёжкой с санками до этого оврага дошли. И Серёжка стал просить меня покатать его с горки.

Я поначалу отказывалась: уж больно крутая горка, а потом села на санки и посадила Серёжку к себе на колени. Так делать, как мне потом сказали, было нельзя. Потому что санками, держа на коленях ребёнка, я управлять не могла… И вот поехали мы с горки не туда и… в дерево въехали.

Серёже ничего, он только испугался, а я на снегу оказалась. Подняться не могу. Да что там подняться – пошевелиться трудно. А время в санатории было обеденное, и вокруг никого, ни души. Только мы с Серёжкой – в глубине оврага. А зима морозная. И темнеть скоро начнёт. В общем, понимаю: замёрзнем мы оба, потому что Серёжа один по горке не поднимется и дороги в лесу не найдёт. И так мне обидно стало! И страшно – сказать нельзя.

И вдруг вижу: вдалеке наверху лыжник идёт, палками размахивает.

Я Серёжу прошу:

– Покричи дяде…

А Серёжа несколько шагов сделал и говорит тихо:

Дядя… Дядя…

Даже я едва услышала.

Тут кто-то из девочек в классе всхлипнул.

– Но всё же тот парень нас заметил, – сказала Светлана Анатольевна. – И к нам в овраг с горы съехал. «Случилось что?» – спрашивает. А потом лыжи снял, бросил на них куртку свою камуфляжную. В общем, соорудил что-то наподобие салазок и за лыжные палки меня на этих салазочках из оврага вытянул и до дороги дотащил…

И попала я в больницу, а там мне операцию сделали. И вот хожу я, хоть и хромаю. И каждому дню радуюсь, потому что понимаю, насколько жизнь непредсказуемая и хрупкая.

– А Серёжка? – спросил кто-то из ребят.

– Школу окончил, работает, – ответила Светлана Анатольевна.

– А тот лыжник?

– Ни разу его больше не видела, – сказала Светлана Анатольевна. – Я и лицо его плохо помню. Только куртку.

– Так тот парень, наверно, десантником был, – сказал Ванька Репкин. – А окажись на его месте другой?

– Не знаю, – ответила Светлана Анатольевна. – Когда я на снегу лежала, у меня только одна мысль в голове стучала: чтобы кто-то нас заметил. Чтобы не подумал, будто это я с сынишкой играю. Чтобы подошёл.

И в классе сразу стало шумно. Мальчишки закричали-заспорили, как бы они в подобной ситуации поступили. Попытались бы вытянуть Светлану Анатольевну? Или за помощью пошли – с Серёжкой или без.

А я вспомнила, как мы недавно с моей подружкой Наташкой в метро встречались. Я, когда по лестнице спускалась, заметила, что сбоку, прислонившись к стене, сидит какой-то старик с белой бородой, похожий на волшебника, только в ветровке и с рюкзаком за спиной. И в глазах у него как будто слёзы. А взрослые идут и идут мимо. А раз они… то и я мимо прошла.

Я тогда минут пять Наташку ждала, и вдруг с лестницы сбежала какая-то девушка и закричала дежурной по станции: «Врача вызывайте! Человеку плохо!»

Я смотрела на Светлану Анатольевну и думала: «Мимо того старика пятьсот человек прошло, и никто не задумался, отчего он плачет, никто не оглянулся… А ей и её Серёжке повезло – с одним-единственным парнем в камуфляжной куртке. А могло и не повезти», – подумала я.

И у меня сжалось сердце.

– У вас интеллигентная бабушка, – говорит нам с Женей мама, когда мы смотрим по телевизору не ту передачу, держим не так вилку или заводим разговор о том, что скоро проткнём себе губу или нос. «У вас интеллигентная бабушка», – говорит в таких случаях мама.

И эти слова нас бесят, хотя тут и спорить нечего: у нас интеллигентная бабушка.

И всё в её комнате такое… И фиалки на окне, и старинный дубовый шкаф, и ножная швейная машинка, и большой стол ещё позапрошлого века, и шёлковая скатерть с бахромой, которую мы с Женей давно заплели в косички. И красивый ковёр над кроватью, где пастушок и пастушка и горы вдалеке.

А ещё у бабушки на стене висят наши рисунки, которые мы когда-то ей дарили. И тарелка с её фотографией в юности.

– Ваша бабушка имела необыкновенный успех, – говорит нам её лучшая подруга, Инна Константиновна.

– Вы по-настоящему красивая, – сказала бабушке какая-то женщина, когда мы на электричке возвращались с дачи.

Ей понравилась бабушкина сирень, и бабушка протянула ей большую сиреневую ветку.

Но сама бабушка всегда обращает разговоры о своей красоте в шутку.

– У меня римский нос, – говорит она нам с Женей и поворачивается так, чтобы мы разглядели его получше.

Даже наши собака и кот понимают, что гоняться друг за другом в бабушкиной комнате некрасиво, не то что в нашей. Они, как два голубка, сидят рядышком на бабушкином подоконнике и смотрят в окошко.

– Не может быть! – сказала наш врач Ольга Михайловна, когда это увидела. И добавила: – Какой у вас интеллигентный кот!

А мы с Женей ответили:

– Это он в бабушку!

КГБ – это не то, о чём вы, наверное, подумали[1]. КГБ – это Кабинет Глафиры Борисовны. Глафира Борисовна – это наша учительница по немецкому, а её кабинет – это комнатка на первом этаже, где нам раньше зубы лечили. Теперь там всё по-другому. Вместо зубоврачебного кресла несколько парт и доска. Парт не очень много, потому что кабинет маленький, а ещё потому, что учит Глафира Борисовна только половину класса. Меньшую половину, потому что бо́льшая учит английский.

КГБ – так мы называли сначала кабинет Глафиры Борисовны, а потом и саму Глафиру Борисовну стали так звать. За глаза, разумеется.

КГБ любит рассказывать нам о том, как она встречает на улице своих бывших учеников-троечников. Любой троечник, перейдя в другую школу, к другой учительнице, или поступив в институт, сразу начинает получать по немецкому одни пятёрки. И это чистая правда. КГБ даёт хорошие знания.

– Может быть, переводчиками вы и не станете, но работать я вас научу, – говорит нам КГБ.

За сорок минут урока она успевает всё, и даже проверить у каждого домашнее задание. Поэтому все мы, садясь за уроки, первым делом учим немецкий, а уж потом принимаемся за математику, насколько сил останется. Даже если мы болеем, о немецком мы не забываем.

– Ты чем болела, ОРЗ? – спросила меня недавно КГБ. – Прекрасно. Значит, у тебя было время учебник почитать… – и сразу вызвала к доске.

Мы боимся КГБ, и она это знает. Даже у отличника Карасёва голос дрожит, когда он ей отвечает. И дело не в том, что Глафира Борисовна кричит на нас. Она как раз никогда не кричит. Просто есть в ней что-то такое… Отчего мурашки по спине и сердце в пятки.

Немецкий язык в нашей семье знает только бабушка. Конечно, она учила его давно, пятьдесят лет тому назад. Но бабушка старается, переводит тексты со словарём и даже тетрадочку завела, куда записывает новые слова и выражения. Мы с ней готовимся к каждому уроку. Бабушка очень расстраивается, когда у меня в году опять выходит «три». Она даже ходила к КГБ, просила её подтянуть меня по немецкому. Это бабушка зря, конечно, сделала. КГБ никому не даёт частных уроков.

– Мне нужен для работы класс, – говорит КГБ и делает величественный жест рукой – слева направо.

– Интересная дама эта ваша Глафира Борисовна, – сказала, возвратившись из школы, бабушка. – И преподаватель замечательный… Вам с ней повезло, но… Ей бы не классом – ей бы полком командовать!

Мы занимаемся и занимаемся с бабушкой немецким, а до четвёрки не дотягиваемся. И не дотянемся. Но когда-нибудь я отомщу КГБ.

Когда-нибудь я перейду в другую школу и в первый же день поражу новую учительницу, рассказав на чистом немецком языке, какая у меня любимая книга и какие животные водятся в Африке. Я стану круглой отличницей по немецкому, и меня пошлют на городскую олимпиаду, где уже многие годы побеждают только ученики нашей КГБ. А потом я случайно встречу её на улице…

– Ну, какая отметка у тебя сейчас по немецкому? – спросит меня Глафира Борисовна.

И я, глядя ей прямо в глаза, отвечу:

– Тройка.

Моя старшая сестра Женечка научилась читать в три с половиной года. Так прямо и читала, что на пакете с молоком написано: «МОЛОКО».

С каждым годом Женечка читала всё быстрее и быстрее, а когда в школу записываться пошла, прочитала директору школы рассказ с такой скоростью, что директор удивился и поставил против фамилии Шмелик в длинном списке детей три восклицательных знака —!!!

Ни один ребёнок в Женечкином классе не мог за Женечкой угнаться, когда она по книжке читала. И все в классе Женечку зауважали. И ей это так понравилось, что она теперь всё старается делать лучше всех. Или не так, как все. И у неё это здо́рово получается!

Когда мы перешли в пятый класс, нам дали много новых учителей, и каждый, видя в журнале мою фамилию, просил меня встать или поднять руку… И каждый вспоминал Женечку.