Биение сердец - Сергей Семёнович Семёнов

преследовала П., куда бы тот не пошёл, ластилась к его ногам, тёрлась, прищуривая хитрые глаза, о ножку стула. Только он двигался в сторону миски, как кошечка тотчас бросалась вслед за хозяином. Было абсолютно ясно, что вовсе не для общения она так изящно выгибает спинку, а лишь ради еды. П. в глубине души боялся, что Амали также притворна.

Солнце начало обжигать и П. переместил свой шезлонг под раскинутый зонт. Народ пребывал на пляж, становилось шумно и суетливо. Страшащиеся прохладной водицы, визжали изнеженные дети; кто-то над самым его ухом говорил по телефону с родственниками в далёком северном краю. Это, на некоторое время, сбило ход его мыслей, но Амали настойчиво нашлась и продолжилась в голове. Всю жизнь ему нужен был тот, кто поверит в легенду его сущности. В какой-то момент она дала решительный ход их отношениям, – первой начала переписку в соцсети. Она наигранно широко раскрыла глаза от удивления, когда, наивная, узнала, что при непрекращающемся самоотверженном творческом процессе работы над ролями, П. заглядывает на свою страничку в сети и даже имеет дело до лайков и комментирования чужих фотографий.

Он понял, что в легенду его сущности искренне поверили, когда переводил вечерами с немецкого Эйхендорфа. Стихи романтика, как ни странно, не вызывали у него ярких переживаний, казались пресными, но почему-то их хотелось читать. При этом П. думал, а как бы Эйхендорф написал об Амали и у него возникло азартное желание сделать это самому, как бы от лица великого поэта. После нескольких бесплотных попыток, которые оставляли горечь недостижимости идеала, он бросил эту затею, дальше первых строк ничего не клеилось, нужные слова не рифмовались, а те, что подходили по ритму, размывали смысл, уводили в сторону и читать «творения» на свежую голову было просто невыносимо. Хорошо, что он послушал отца и не стал поэтом. П. с удовольствием думал, как теперь, благодаря успешному и стабильному положению в обществе, он может обеспечить себя, Амали и их будущее дитя. Можно быть благодарным Амали за то, что она стимулировала его добывать деньги, много денег, чтобы у них была квартира в высотном современном доме с панорамными окнами и плотными шторами, которые не пропускают лучи утреннего солнца и дают Амали спать до обеда, как она привыкла.

С жарой поднялся и лёгкий бриз. Простынка, на которой сперва лежал П., а теперь укрыл ею ноги от солнца, подрагивала, наполняясь тёплым дыханием моря. П. подумал, что может казаться странным своей жене. Затикал внутренний метроном, его мерные щелчки увлекают в забвенную дремоту. В растянутых минутах он слушает какие-то беспорядочные стихи внутри себя – они красивые и увлекательные, мелькают строка за строкой. Ему хочется их записать, но каждый раз он ищет предлог, чтобы этого не делать. Он представлял, как Амали в дни первых встреч смотрит на него, и он не чувствует рядом никого ближе и роднее. Он рассказывает ей про Гёте, Эйхендорфа, Мёрике, Ленау. Он сам удивлён – откуда столько знает, словно раскрылся чудесный сундучок увиденного когда-то и льёт золотое сиянье описаний. П. умеет увлечь историями своих путешествий по бескрайним лугам австро-немецкой классики. Зачарованно Амали смотрит на него (тут мелькает образ всё той же кошечки из детства, которая блаженно замирала, прищурив свои хитренькие глазки, после обеда и подрагивало её ушко с белым пятнышком), чуть нарушая симметрию, одна бровь удивлённо приподымается, как бы говорит «как ты всё это запомнил и можешь повторить на память»? Её обезоруживающая прелесть вдохновляет на новый виток размышлений, которые увлекают обоих. Такие мгновения особенно приятны, может быть потому, что он с детства мечтал, чтобы его слушали часами и у него появился один прекрасный слушатель. Зрители в театре не в счёт, ему не нужна была безликая публика в чернеющей глубине зала. Лишь она одна рядом, а он, как личный дневник, сам себя описывающий, что за прелесть!

Он не заметил, как Амали уже несколько раз произнесла его имя, как окружил маленький мирок пляжного места аромат её противозагарного крема, как она оглядывала широкую пестреющую разноцветными панамками и купальниками прибрежную полоску, как что-то говорила ему о поездке в горы.

– Да, и ещё. Поговори с хозяйкой. Сегодня меня разбудил страшный топот по потолку, словно там ходили великаны, или индийские слоны.

Как роковая тема в какой-нибудь выдающейся опере, или балете, при этих словах пронеслась в голове П. мысль о Хароне. Всё утро, как преследуемый, он ждал, что из соседнего угла на него выйдет тёмная фигура в плаще, пригрозит пистолетом, как в детективе, и велит идти с ним. И вот Харон обнаружил себя, вышел из-за того самого угла и указал дулом пистолета на барометр настроения П.: «вот, мол, почему ты сегодня как-то шероховато философствуешь; мысли, как больные, поражённые инфекцией в твоей голове, вселяют подозрения. Теперь бди, всякий раз перепроверяй своё доверие к ней, Маленький принц». Он выдумал эти фразы, вложил их, как драматург, в уста старика Хайма, нарядил его в серый плащ сыскного агента и умилялся сам себе, уже много лет, с детства.

Амали очень хотелось думать, что она порядочная женщина и не разлучала господина П. с первой женой. Иногда ей было обидно, что в её жизни гораздо меньше духовного, чем телесного. Господин П. даже не подозревал, что она, как и он, могла вести длительные внутренние диалоги, прогуливаясь в лесу и глядя на сверкающие лучи послеполуденного солнца в ветках деревьев. Прекрасно осознавая свою привлекательность, набиравшую с каждым годом силу, замечая постепенную эволюцию женственности от подростковых лет до настоящего момента, Амали хотела, чтобы слушали её размышления – она твёрдо сознавала собственный неповторимый взгляд на мир, подмечала интересные детали в разговорах с людьми, но не могла найти нужный речевой оборот, который помог бы ей точнее выразиться. Она разом охватывала идею, казавшуюся точной, но слова не собирались вокруг сути, отталкивались друг от друга, как разнозаряженные частицы, и пока она формулировала мысль время уже уходило, и она так и не успевала её озвучить. Её восхищали умные люди, такие, как её университетский профессор, и, такие, как П. Она любила слушать красноречивых мужчин, принимая внимательное выражение лица, и у неё появлялись вопросы, желание что-то добавить от себя, спросить о деталях, но Амали молчала, как умное животное с понимающим взором. Она не могла заглушить в себе плотские чувства, возвысится над тёмным пламенем страстей, избежать тяготения к самцу, победившему соперников. Она воспринимала мир интуитивно, как палитру красок-настроений, в радуге которых есть множество спектров и все одинаково увлекательно переливались своим свечением.

Одно время за