Железные люди - Владимир Полуботко

А в ответ: какая корзина?.. почему корзина?.. откуда корзина?.. корзина или не корзина?.. Требуем разъяснений!..

Кое-как всё же переговорили. Получили ценные инструкции. Стали приступать к их выполнению.

Только глядь — а корзина-то пустёхонька! Всё содержимое необъяснимым образом растворилось среди проявившего политическую незрелость экипажа, который во время переговоров то и дело проходил мимо корзины — то взад, то вперёд. И с очень озабоченным, деловым и хмурым видом. И вот — не найдёшь ничего. И никто ничего не видел, и никто ничего не слышал. Провели потом расследование: у всех невозмутимые лица и опять — никто, ничего, ни о чём…

Но в этот раз кидали не только пакетики, а ещё и буйки, но, конечно, не прямо в лодку, а в воду рядом с нею. Эти ярко-красные шары с антенной служили для фиксации и передачи куда следует подводных шумов нашей субмарины. У каждой лодки — свой неповторимый, как отпечатки пальцев, шум от работы её двигателей, и, если иметь каталог всех шумов всех подлодок, то их можно будет при современном уровне техники легко распознавать. Но шумы надо изучать долго и тщательно — во всех режимах работы: при большой скорости, при малой, при погружении, при всплытии… Поэтому и буйков должно быть много. По приказу Рымницкого самые быстрые наши пловцы бултыхались в воду, хватали эти буйки и забрасывали, затаскивали их к нам — на изучение и на растерзание. Все разговоры возле буйков запрещались до тех пор, пока не будет отломана ненавистная антенна. Буйки заносились в недра подводного корабля, разбирались на кусочки, изучались, и любознательный экипаж смотрел, что у них там внутри.

Вот она — американская сверхсовременная подслушивающая техника!

Наиболее талантливые народные умельцы использовали потом добытые детали для своих самодельных радиоприёмников и магнитофонов, для сигнальных систем на своих автомашинах, для сушки белья и для прочих хозяйственных нужд. Но то будет потом.

А пока же развесёлые и культурные американцы всё кружили и кружили, окутывая подводную лодку тремя слоями: самый ближний — вертолётный круг; затем — круг средний, тоже вертолётный и затем — восьмёрка, а не круг, которую описывал по какой-то хитрой системе уже самолёт «Орион», а не тарахтелка, похожая на стрекозу. «Орионы» и вертолёты сменялись, а подлодка и насторожённые люди на ней оставались, проползая по величественному водному коридору между огромным островом Суматрой и немыслимо длинным полуостровом Малаккой.

Тоже ведь драма была какая-то и у них — миллионы лет тому назад Суматра оторвалась почему-то от материка и вместе с сотнями и тысячами других островов зажила отдельною жизнью в составе независимого архипелага; боязливая же Малакка не решилась отделиться от громады самой большой части света и присоединиться к островам: Суматра звала её, звала в своё семейство вольных островов, а Малакка тянулась и тянулась к ним, да так и не дотянулась — материк уговорил остаться.

Кругом борьба, везде соперничество. И вроде бы всё — игры да забавы…

Кто кого перетянет, кто кого перехитрит…

Сумасшедший пролив кончался. Впереди был кусок широкого океана, который потом суживался в пролив Восьмого Градуса, что между Мальдивскими и Лаккадивскими островами. За проливом, в Аравийском море, — наша эскадра, в подчинение которой и должен войти этот подводный атомоход. И весь этот путь от одного пролива до другого наша подлодка уже не сможет ускользнуть из-под плотного контроля американцев. И это будет означать НАШУ беспомощность и ИХ могущество. Ведь, чтобы вот так на виду у противника идти и идти, вовсе незачем быть подводным атомным кораблём, который стоит таких фантастических денег, как будто он весь из золота. Можно быть и просто баржей.

Обидно было. Что ж это — МЫ хуже ИХ, что ли?

Была ночь, когда подлодка Рымницкого приближалась к выходу из Малаккского пролива. Американцы следовали неотступно — и по воздуху, и по воде.

И тут наша подлодка вдруг стала выполнять какие-то непонятные действия: то потушит огни, то включит, то нырнёт, то вынырнет, то вперёд пройдёт, то назад.

И так — много раз. И не хаотично, а по определённой схеме, вроде бы глубокомысленной и загадочной.

А однажды, когда она нырнула и американцы, уже вычислившие всё наперёд, уже поджидали её в нужном месте, она взяла да и не вынырнула там. Американцы переполошились и бросились искать её на путях к проливу Десятого Градуса, но её и след простыл.

Только её и видели!

Рымницкий, уведя корабль под воду, приказал повернуть его на сто восемьдесят градусов и повёл его совсем назад — в Малаккский пролив. Там, переждав немного, он велел пробираться в сторону всё того же Индийского океана, тесно прижавшись к берегу Суматры…

Есть полуостров Малакка.

Есть на нём город Малакка.

Есть Малаккский пролив между Суматрой и Малаккой.

А есть ещё и узенький ПРОХОД МАЛАККА — между Суматрою и двумя островками по имени Ве и Брёэх.

Протиснулись через эту ещё одну Малакку и выползли тою же ночью на новые просторы.

Молниеносный опорный сеанс радиосвязи с Москвой и приказ свыше: круто рвануть к экватору, обогнуть Мальдивские острова с юга, сильно изменив первоначально запланированный маршрут. Так и сделали. Круто рванули.

Американцы же шныряли по всему Великому Каналу — так называется пространство между Никобарскими островами и Суматрой — и ничего не могли найти, а наша подлодка знай шла себе и шла в тех краях, где её появления никто и не ожидал.

Иногда, как бы говоря «ку-ку!», она высовывала свою антенну и, едва сдерживая смех, вслушивалась в эфир.

Там творилось что-то невообразимое.

Рымницкому, с его хорошим знанием английского языка, многие слова в этом базаре были всё же непонятны, и он лишь по косвенным признакам догадывался, что это он слышит отборный американский мат-перемат. Потерявшие и голову, и бдительность американцы ругались между собою, обменивались упрёками и угрозами. Судя по всему, чьи-то карьеры были подпорчены, а репутации подмочены. «Вот, значит, и у них — всё то же, что и у нас, — с усмешкой подумал тогда Рымницкий. — Везде одно и то же. Такие же люди, как и мы. Из-за чего только ссоримся!..»

В скором времени он присоединил свой корабль к нашей эскадре, подойдя к ней не с востока, как ожидалось наблюдающими за всем этим американцами а, к величайшему их изумлению, — возникнув из морских глубин на юго-западе. Ни свои, ни чужие — никто не ожидал от нашей подлодки такой прыти, ибо прежде считалось, что игра с американцами в Малаккском проливе всё равно ведь ведётся в открытую: один чёрт, на этом этапе дистанции мы заведомо обречены на моральное поражение, так что и стараться тут особенно нечего. Научно доказано: стараться нечего!

А он взял — и постарался.

Потом он бывал и в Персидском заливе, и в Красном море на архипелаге Дахлак, и на Сокотре, и в Йемене… И везде он проявлял сообразительность и решительность, и всегда он был в почёте и уважении, и его приводили в пример другим экипажам и другим командирам…

Вот только двое сыновей и одна дочь росли без него, как будто он их бросил. И жена жила сама по себе, как будто она и не жена ему вовсе…

И чем дольше отсутствуешь во имя каких-то великих идей, во имя каких-то спортивных соревнований между двумя сверхдержавами, чем дольше отсутствуешь, тем тебя меньше и ждут, и тем меньше ты и нужен…

Появляешься дома — как какой-то чужой. Даже и для детей. Какой-то лишний дядя, взялся, неизвестно откуда. А зачем тогда было и спешить домой, и тосковать, и появляться?..

А если незачем, то тогда непонятно, ради чего жить… Развод с первою женою подкрадывался к нему всё явственнее. Да развод — оно бы и ладно! Но ведь оставались два сына и одна дочь! А жена, чрезмерно увлечённая причёсками, маникюрами и платьями, — сможет ли она дать им нужное воспитание? Она и безо всякого развода с некоторых пор перестала давать отчёт мужу о своих поступках, а что будет после распада семьи? Она и вовсе тогда забросит детей. Распад он и есть распад. Это, когда всё распадается: и любовь, и представления о долге, и судьбы родителей, и судьбы детей…

Глава седьмая

Дела семейные

…На верность жены полагаться опасно.

Об Игоре Степановиче Рымницком следует сказать, что он никогда не считал себя тонким знатоком женщин. И поэтому в сфере женско-мужских отношений были такие вещи, которые не только оставались для него загадкой за семью печатями, а вообще попахивали мистикой. Он вроде бы и знавал кое-что, и слыхивал от других кое о чём, и теоретически допускал кое-какие необычные явления, но поверить по-настоящему в реальность некоторых дел он всё же не мог. Дескать, такое, быть может, где-нибудь и случается, но где-то там-там-там, где меня нет-нет-нет, где-то далеко-предалеко. Как камешек, который на Марсе лежал где-то на краю пропасти, а потом от дуновения марсианского ветра взял и свалился в неё и покоится теперь на самом дне. Вроде бы всё обычно, но попробуй этот камешек потрогать пальцем или просто посмотри на него — не дотянешься ни рукою, ни взором, ни даже мыслью! А ведь точно, что он там лежал-лежал, а потом скатился вниз…