Неразбериха - Татьяна Стекольникова

Вообще-то надо было начинать с меня, все-таки я хозяйка салона, а не Громов. И если от кого и зависит, будет ли Любаня гардеробщицей, то только от меня. Вера, конечно, эти тонкости понимает, но ничего с собой поделать не может, потому что стоит ей меня увидеть, как начинает думать, что зря на мне Гриша женился.

Любаня отклеила глаза от стены и воззрилась на Громова. Я быстренько нажала на свою синюю кнопку. Над бесцветными косицами девицы еле тащились такие же бесцветные мысли: «А не возьмут меня… Ну и ладно… Но лучше бы тут остаться… Тут тихо… Публика культурная… Работа легкая… Дремать можно…»

– Любаня, – Громов вполне миролюбиво обратился к барышне, – расскажите нам о себе.

– Ну, о себе… О себе чего… Да ничего… Я с бабкой живу. Вот наш дом, а вот – Веры Захаровны… – и девица рубанула шалью по полу, показывая, в какой стороне от ее жилища дом Захаровны.

– Да ты скажи, сколько тебе лет, где училась, что умеешь! – рассердилась Вера. – А то люди подумают, что ты недоразвитая!

– Чего это – недоразвитая? Я нормально развитая! – в блекло-голубых, почти бесцветных глазах девушки колыхнулась обида, и я увидела белесый хвостик гневной мысли: «Вот подожди, тетька Верка, выйдем, покажу тебе, кто недоразвитый!»

Любаня мне не нравилась. С другой стороны, одежду повесить на крючок, а взамен номерок выдать, она сможет. Ну, и наоборот – номерок взять, а нужную вещь найти. А у нас цейтнот, гардеробщица нужна, не все же на Захаровну сваливать! Искать некогда, и еще неизвестно, кого найдешь…

– Ну так что, расскажешь? – подгоняет Любаню Вера.

– А то! Ну вот… Лет мне двадцать пять, на прошлой неделе исполнилось. Год я без работы сижу. А училась я на повара.

– Хорошая профессия, – Гр-р даже оживился. – А чего поваром не работаете? По-моему, можно вакансию найти.

– Поваром не хочу, – Любаня отвернулась к стене. – Опять там объедаться от скуки начну!

– Ну, здесь, в раздевалке, тоже не особо весело, – улыбнулся Громов.

– Не скажите, тут, я видела, и мужчины есть, а мне замуж пора, – Любаня кидает осторожный взгляд в сторону дежурки, а среди ее выцветших мыслей появляется изображение Дениса Углова, довольно яркое, потому что окрашено надеждой.

Успела, значит, на Дэна посмотреть…

Громов невежливо кхэкнул, сдерживая смех, но Любаня этого не заметила, погрузившись в мечты о Дэне.

– Она девка хорошая, работящая, – Вера дернула Любаню за рукав, чтобы та отвернулась наконец от стены. – По хозяйству все сама – бабушка-то у нее больная, хоть и молодая, моложе меня. Так Любаня и огород вскопать, и дров нарубить – все может.

– Тут дрова рубить не придется, – я продолжала читать барышнины мысли, – а надо будет вежливо посетителей обслуживать.

– Это она сможет! – вступилась за девицу Захаровна. – Уж я ей наказывала, что главное тут – по карманам не шуруборить… Слушаться… Не задираться… Да внимательно смотреть, кому польта выдаешь, чтоб не тому не отдать! Сможешь?

– Ага… Только завтра! А то я платье замараю, – вздохнула Любаня. – У вас тут и халата черного нету, так я принесу.

– Завтра придете, будет вам спецодежда, – я подумала, что наколдую Любане какой-нибудь приличный комбинезон, кроссовки, ну и что там понадобится. Может, перестанет быть похожей на комсомолку первых пятилеток. – Завтра и оформим все, только документы принесите. Возьму вас с испытательным сроком… Пока на месяц… А там посмотрим.

– Спасибочки, – буркнула Любаня. На самом деле она уже открыла рот, чтобы сказать, что испытательный срок – это лишнее, и без него ясно, лучше нам не найти, но Захаровна снова потянула девицу за руку, и Прыгункова поняла, что безопаснее не открывать рот.

– К девяти я приду, – заявила дева, глянула в сторону закрытой двери в дежурку и выплыла из салона.

– Захаровна, ты в какой мерзлоте этого мамонта откопала? Ручаешься, что протеже твоя адекватная, ну, без закидонов? – Громов пришел в веселое расположение духа, представив, что будут говорить его ребята о новенькой. Он, конечно, догадывается, что девушка не так проста, как кажется на первый взгляд, и за себя постоять сумеет. Уж смеяться над собой, точно, не даст. Но желание позубоскалить вслед Любане возникнет у всякого мало-мальски нормального мужика…

Придется контролировать ситуацию, иначе наломает бывший повар дров – в прямом смысле. Стукнет сгоряча – мало не будет…

Вера Захаровна зажужжала что-то Гришке в ухо, и Гр-р остался перекинуться с экономкой парой слов, а я поднялась к Оле. Подруга все еще воевала с отчетом. У меня тоже масса дел в салоне, но когда я ими займусь? Неведомо когда… Я вернулась на кухню. И, как оказалось, вовремя: следом за мной туда явился Громов.

– Радость моя, я бы чего-нибудь съел! А то мне в контору…

И я занялась сооружением второго завтрака. Или раннего обеда… Или сразу ужина, потому что Громова надо будет ждать к столу не раньше полуночи. И пока я решала, чем кормить мужа, Гр-р снова вернулся к рассуждениям о возможном похитителе бриллианта.

– А прапрабабушка твоя могла камень… э-э-э-э… слимонить?

– Мария Петровна Назарьева – княгиня! В девятнадцатом веке родилась. Манеры, дворянские понятия, условности, ненарушимый кодекс чести и все такое прочее. Достоинство и порядочность в крови… Красть? Фи!

– Ладно. А эта, как ее? Аделина?

– Аделина тоже титулованная особа. Она уже такая старенькая была в том тыща девятьсот девятом! У моей прапрабабки жила за просто так. Но ты не забывай, Аделина колдунья. Легко могла бриллиант стибрить и, заметь, в любое время! Только ей зачем? Аделине и без бриллианта хорошо было – на всем готовом, в тепле и сытости. Вот ее внук, этот Терентьев… Он, что называется, порочная натура, мог на бриллиант глаз положить и что-нибудь замыслить. Но этот Миша уже в тюрьме сидел, когда я бриллиант на Полине видела.

– Интересно, сколько этому Терентьеву могли припаять за убийство? Лет семь каторги? Восемь? Значит, до шестнадцатого года, как минимум, с бубновым тузом на спине. А было ли тогда УДО, чтобы он раньше мог выйти, я не знаю. Вор, конечно, из этого Миши мог запросто получиться. Студент-убийца… А еще кто там был? Горничные всякие? Приживалки?

– Эти все, конечно, подслушивали, шпионили, кое-что знали и, да, воровали, наверное, помаленьку. Но если бы решились на крупную кражу, так уперли бы все, до чего могли дотянуться, и смылись.

– Тюньку надо спросить, она…

Но договорить Гр-р не успел. Тюня, которую никакие силы не могли заставить покинуть уютную кофемолку до обеда, даже скандал, устроенный Морковкой, вдруг вылетела из своего гнезда и заметалась над головой Громова с гиканьем и посвистом, больше похожим на уханье Соловья-разбойника, чем на нежные трели, заменяющие домовушке речь.

– Я честная девушка! – стрекотала возмущенная Тюня. – Барыня мне всегда доверяла, а я копейки без спросу не брала – ни у нее, ни у Анны, ни у Луизы! Мало ли что там другие делали! Я не такая!

– Ты слышишь то же, что и я? – спросил Громов, прикрывая голову руками, потому что оранжевая Тюня носилась вокруг Гришкиной лысины, разбрасывая искры, как китайская петарда, и тарахтела ему в уши.

Тут к гвалту Тюньки присоединился смачный собачий лай: «Р-р-р-ав! Р-р-р-ав!» А я-то думала, что пес у нас не только хромой, но и немой! Но оказывается, Дактиль лает – и лает совершенно в тональности Гр-р: хорошим баритоном, да еще и с раскатистым «р-р-р», совсем как у Громова. Домовушка удивилась не меньше моего, перестала трещать и рухнула в масленку, подобно волосатому апельсину.

– Тебя никто ни в чем не обвиняет, – назидательно сказала я Тюне, выковыривая ее из масленки. – Просто Гриша хотел узнать, что тебе известно о бриллианте и Перепетуе.

– Что-что… Ну сидела Перепетуя у Анны Федоровны в спальне. У тебя заметила – сразу поняла, эта та самая кукла и есть. И камень я видела у Полины, но что он в кукле был, не знала, пока ты его там сама не нашла. Зато я однажды слышала, как барыня Полину спрашивала, почему она ожерелье с бриллиантом не надевает, не продал ли его Антон, а Полина противно так засмеялась и сказала, что не видать ему бриллианта, как своих ушей, она, мол, камень спрятала месяц назад. А барыня на то: ну, как знаешь, а я даже спрашивать не буду, где твой тайник.

– И когда этот разговор случился?

– Когда-когда… Не помню! Но уже здесь, в Энске. Беременная была Полина тогда, тяжело носила…

– Пошла я мыться, – вдруг прочирикала Тюня без всякого перехода, – а то летать не могу из-за вашего масла! Воду мне открой… в ванной! И тепленькую сделай!

– Тюнька, – возмутилась я мысленно, – ты, между прочим, могла бы и раньше рассказать, что знаешь! А то мы тут столько времени убили на предположения, а ты бессовестно храпела в своей кофемолке! Вот пожалуюсь на тебя Луизе!

На самом деле, я не собиралась жаловаться Луизе, последней хозяйке Тюни, превратившей ее сначала в свою тень, а потом в домового. Во-первых, я не знала, как связаться с Луизой, зеркало с ней не работало. Во-вторых, мое железное правило: возникшие между индивидуумами трения следует устранять без привлечения третьих лиц, в своем узком кругу. Сами разберемся! Но Тюньку следовало приструнить – совсем разболталась.