Неразбериха - Татьяна Стекольникова

– Надеюсь, кошка, ты осознала свою ошибку. Ошибиться может каждый. Но! Признать ошибку может лишь умный. Ты же у нас умная?

Дактиль слушал Громова, сидя на собственном хвосте и наклоняя голову то вправо, то влево. Цирк просто! А кое-кто похож на клоуна…

И я стала думать о том, что ревность – это разновидность чувства собственности. И что тоже не потерпела бы, если бы какая-нибудь брюнетка, в улыбке демонстрирующая коренные зубы, завладела пятьюдесятью процентами внимания клоуна… э-э-э, пардон… Громова… Даже двадцатью… Хотя если честно, то и десяти процентов хватило бы, чтобы я впала в ярость… Даже одного…

– Нина, ты что, меня не слушаешь? – вопит Гр-р.

Уж и задуматься человеку нельзя!

– Прости, я тут с собакой…

– Я говорю, надо выяснить, кто мог знать, что Перепетуя – тайник. Если поймем это, найдем убийцу Кати. У Вовки я спрашивал. Он клянется, что никому ни о кукле, ни о бриллианте не говорил.

– И когда ты успел Шпинделя опросить?

– Вчера еще, у Кати дома.

– Я тоже никому ничего не говорила. Даже сыну… Даже Лельке… А представитель австрийского аукционного дома сам приехал за бриллиантом. И он о Перепетуе даже не подозревал, ему камень в банковской ячейке показали.

– Но кто-то же Перепетую украл! И украл не потому, что она ему понравилась! Если бы это было так, вор нашел бы способ выкрасть ее раньше – три месяца ваша экспозиция открыта, и столько же времени кукла на Вовкином диване сидит. Есть, конечно, крошечный шанс, что мы имеем дело с сумасшедшим любителем кукол, но тогда Катю убил не тот, кто куклу унес. Не получается! Сумасшедший схватил бы твою Перепетую, едва увидев, и был бы немедленно пойман. Нет, этот «кто-то» знал, что в кукле спрятано сокровище, и охотился за ним. Сколотил шайку, потому что одному человеку это похищение не провернуть… Вор был уже внутри, а помощник снаружи закидывал объектив камеры снегом. И вор надеялся, что ты, владелица куклы, не знаешь, что у нее внутри, иначе Перепетую не было смысла красть. Кому нужен пустой тайник? Похититель осведомлен о тебе, но ты о нем даже не подозреваешь.

Я поежилась… В моем воображении возникла крошечная одинокая фигурка – я, бредущая по заснеженной улице. Ночь. Фонари не горят, зато светит какая-то чрезмерная луна. Позади меня плетется длиннющая черная тень – моя тень… И вдруг я замечаю еще одну тень. Это за мной крадется убийца, готовый сразить меня ударом огромного булыжника. Он перескакивает от сугроба к сугробу и залегает в снегу, если я вдруг оборачиваюсь. Он все ближе и ближе… Фу, бред! Поздравь себя, Нина, ты пополнила ряды параноиков!

– Громов, не пугай меня! Хочешь, чтобы твоя жена страдала манией преследования?

– Тебе не грозит – ты же дочь мента. Не отвлекайся! Ты когда-то говорила мне, что Перепетуя у тебя давно.

– Да, моя бабушка Аглая куклу так любила, что, когда с инженером-путейцем из дому убегала – это тридцатые годы были, – с собой унесла. Ничего не взяла, только ее. С тех пор Перепетуя в нашей семье. Но бабушка и не подозревала, что в кукле бриллиант, иначе бы давно его достала. И тетя моя – а она славилась умением проникать во всякие семейные тайны – ничего не знала.

– Получается, начало истории надо искать в событиях столетней давности. Нужно выяснить, кто вообще о существовании бриллианта знал. Ты в каком году камень этот видела?

– В тыща девятьсот девятом. В декабре. Сначала в футляре, а потом – на Полине, будущей прабабушке Вовки Шпинделя. Она за его прадедушку тогда замуж собралась. Хотя он…

– Да, ты говорила, он твою прабабушку любил. И кого ты в квартире Назарьевых, кроме Антона Шпинделя, видела?

– Мою прапрабабушку Марию Петровну Назарьеву, ее младшую дочь Полину, старую Аделину Францевну Терентьеву, урожденную Ламсдорф, твоего прадедушку Арсения Сурмина, моего прадедушку Закревского. Тюню еще видела – в образе девицы с косой. А вот внука Аделины, Мишу Терентьева, студента, в декабре не застала, потому что его к тому времени отдали под суд за убийство.

– Теоретически все эти люди, даже студент, могли о бриллианте знать – видели у княгини, или у Анны, или у Полины.

– Нет, видевших бриллиант гораздо больше! Едва не половина Питера имела возможность заметить бриллиант на груди у Полины, на том самом балу, ну, я тебе рассказывала…

Зазвонил телефон, и Громов взял трубку. С минуту он слушал, сдвинув брови у переносицы, а потом сказал:

– Да, конечно, но я сам на нее взгляну. Спущусь через десять минут. С Ниной, разумеется…

Я молча ждала, когда Гришка расскажет мне, на что это мы должны взглянуть, но Гр-р невозмутимо поедал овсянку и ничего объяснять мне не собирался. Были у меня в жизни такие ситуации, может пару раз всего, но были, когда все вокруг, кроме меня, знали, что я должна делать. Ни с чем не сравнимое удовольствие – офонарело стоять посреди народа и читать на всех лицах: «Ну, ну, давай-давай, шевелись, начинай! Ждем-с!» А я – ни сном, ни духом! Однажды я так влетела на редколлегию, и вся редакция, включая приходящего фотографа, заорала: «Ну вот она, Нина Сергеевна, она сейчас все и объяснит!» Главный навис надо мной, как Сцилла и Харибда над путешествующим Одиссеем. Но так как я хитроумием этого греческого мужа не обладаю, мне оставалось только втянуть голову в плечи. У меня не было в запасе шестерых матросов, чтобы скормить их Сцилле, а пока она наедается, миновать Харибду, как это сделал Одиссей у Гомера. «Где правка?» – заорала вдруг Сцилла. «Да! Где правка? Кому отдали?» – подхватила Харибда. Первая моя мысль: «Все, кранты… Уволит…» Потом поняла, что и мне интересно, кому отдали, если я только что с самолета… Короче, все зря кивали на меня и указующе тыкали перстами. Главный даже принес извинения…

– Громов!

– М-м-м?

– В чем дело?

– М-м-м-м???

– Как тресну тебя! На что смотреть-то?

– Так я думал, ты и сама знаешь, экстрасенс же! Не на ЧТО, а на КОГО! Захаровна гардеробщицу привела!

И Гр-р удовлетворенно заржал.

Я показала Гришке кулак и пошла переодеваться. Громов последовал за мной, устроился на подоконнике и, будто никакой паузы не случилось, продолжил обсуждение кандидатов в похитители бриллианта.

– Я думаю, круг подозреваемых не так широк, и присутствовавшие на балу не в теме. Будем считать, что это все-таки кто-то из близкого окружения. Теперь исключим тех, кто не мог камень в куклу засунуть. Ни твой прадед, ни мой, думаю, этого не делали – по причине благородства и высоких моральных принципов. Кандидатуру Антона Шпинделя я тоже отбрасываю. Добыв камень, он бы сразу с ним смылся, и никакого Вовки, скорее всего, на свете вообще бы не было. А не могла твоя прабабушка Анна бриллиант у сестрицы свистнуть и в свою куклу зашить?

– Ага, губернаторша – и камешек умыкнула? Зачем? Иван Павлович Закревский, когда Анна за него выходила, далеко не бедный был… И если бы она камень спрятала, то так просто моя бабушка куклу бы не унесла – догнали бы, кто ж согласится лишаться таких денег?

– Анна на всякие авантюры способна, в этом мы убедились…

– Бриллиант спереть – нет…

– А из озорства? А потом забыла? Или война началась – и не до камня?

– Это же целое состояние – как можно забыть?

– А если месть?

– Мстить Полине за то, что она за Антона Шпинделя вышла? Нет, Анна же потом их ребенка воспитывала… Если бы ненавидела, мальчишку бы куда-нибудь дела…

У гардеробной мы обнаружили Веру Захаровну в компании крупной рыхлой девицы. Вид у барышни был совсем не городской. И даже не деревенский, потому что и в сельской местности девушки сейчас выглядят, как в городе, – телевидение, а также интернет есть и в деревнях, что позволяет прекрасной половине человечества и в самой глубокой провинции следить за модными тенденциями. Но эту дылду будто извлекли из киношного прошлого. Вот в фильме о строителях светлого социализма она была бы к месту, взять хотя бы ее две косички, связанные сзади старой, когда-то голубой атласной ленточкой… Брови Громова полезли вверх, пока он рассматривал девицыно пальто в талию (из бордового драпа на вате и с черным цигейковым воротником) и серые гамаши в широкий рубчик. Обута девушка была в настоящие кирзовые сапоги, какие когда-то носили солдаты, на нас с Гр-р не смотрела, а изучала стену позади себя, то и дело обмахиваясь краем толстенной шали.

– Ну вот, – Вера Захаровна критически оглядела деву, будто это она, Захаровна, а не мы, увидела ее впервые. – Это Любаня… Прыгункова…

Дородная Любаня Прыгункова продолжала рассматривать подробности стенового покрытия.

– Любаня, – скомандовала наша экономка, – ты уже как-то вперед-то выйди, чтобы Григорий Романович на тебя посмотрел. И Нина Сергеевна, – спохватившись, добавила Захаровна.

Вообще-то надо было начинать с меня, все-таки я хозяйка салона, а не Громов. И если от кого и зависит, будет ли Любаня гардеробщицей, то только от меня. Вера, конечно, эти тонкости понимает, но ничего с собой поделать не может, потому что стоит ей меня увидеть, как начинает думать, что зря на мне Гриша женился.