Двадцать четыре часа - Сергей Снегов

Все это тоже было ново и походило на дурной сон. Семенову казалось, что он увидел себя в кривом зеркале. И самое страшное было в том, что он не смел не верить — все это было правда, он просто не знал этой правды, а на деле он именно таков, каким его рисует Шадрин. Тяжелый, слепой гнев поднимался в нем — Семенову не хватало воздуха.

— Поэтому я тебе и предлагаю: пиши заявление, а мы подпишемся, — продолжал Шадрин. — Я долго думал об этом и вижу — позиции у них слабы, перестарались они в своем усердии. Очень даже можно Маркову с его помощниками — Ружанским да Лазаревым — всыпать по первое…

Если бы Шадрин не произнес этих последних слов, Семенов сумел бы промолчать и отпустить его с миром. Но клеветы на Лазарева он не мог перенести. Он встал и наклонился над Шадриным.

— Слушай, ты! — сказал он с бешенством. — Сейчас же уходи отсюда!

Шадрин трусом не был. Но, видимо, Семенов был страшен — на лице Шадрина появились растерянность и испуг. Он сказал поднимаясь:

— Что ты, что ты, Василий Петрович, я ведь тебе от всего сердца…

— Уходи! — яростно требовал Семенов. — Черное твое сердце… Не нужно мне помощи твоей, не нужно! Уходи!

Шадрин попятился к двери. Он ничего не понимал. Он вдруг крикнул:

— Да что с тобой, с ума ты, что ли, съехал? Ведь провалили тебя — если не примешь меры, кончено твое дело!

Он с вызовом стоял в дверях, готовый к спору, готовый вести настоящий, серьезный разговор. Семенов, уже остывая от первой вспышки ярости, сказал с ненавистью:

— Вон ты какой — в сто раз хуже, чем думал. Значит, я тебе нужен, чтоб завалиться набок, успокоиться, плюнуть на интересы государства, думать только о себе? Как ширма я тебе требуюсь, чтоб не видели твоих делишек, так, выходит? Нет, не нужна мне твоя помощь, Шадрин! Легче мне сидеть вот так, побитому, чем твоей рукою карабкаться вверх. Уходи и забудь дорогу к моему дому!

Теперь Шадрин понимал все. Оскорбленный и злой, он смотрел на Семенова с насмешливым презрением. И последние его слова были полны того же яда, что и его взгляд:

Ладно, уйду. Только ты не надейся — чистюли твои на поклон к тебе не явятся…

Семенов был в таком возбуждении, что не сразу сообразил, каков смысл этих слов. Когда он разобрался в том, что сказал Шадрин, он понял: Шадрина нужно бить, как поганого пса. Но Шадрина уже не было.

5

Самое мерзкое было то, что его поддерживает Шадрин. Он застонал от ярости, представив заявление в крайком и ЦК на Лазарева и Ружанского, подписанное Семеновым и Шадриным. Немыслимо было сопоставление «Семенов — Шадрин», еще немыслимей было противопоставление: «Лазарев — Семенов». Он снова схватил телефонную трубку.

Голос секретарши сказал уныло:

— Иван Леонтьевич возвратился из вентиляторной, я ему напомнила о вашем звонке. Он сказал: ладно, успею. Позвоните, товарищ Семенов, через час — Иван Леонтьевич поехал в электроцех.

Семенов даже зубы стиснул — вот как с ним стали разговаривать всякие секретари: позвоните через час, товарищ Семенов. А вчера ты бы сто раз сама позвонила и называла меня не «товарищ Семенов», а «Василий Петрович». Быстро забывают люди тех, кто попадает в беду, быстро. Но самое главное — что это значит: успею? Время идет, каждый час дорог! Разве он этого не понимает? Нет, нет, он, Семенов, не верит клевете Шадрина, Лазарев не может быть против него; но почему же такое равнодушие? Он-то должен понимать состояние Семенова, как же это он говорит — успею?

Семенов снова заметался по кабинету. У него было такое ощущение, что все вокруг него рушится. Второй раз он ошибся — в первый раз с Ружанским, теперь с Шадриным. Нет, эти ошибки не случайны, где-то он серьезно напутал, тут надо все рассмотреть до конца и добраться до истины.

— Ведь если этот мерзавец прав!.. — крикнул он самому себе.

Он вдруг с острой болью вспомнил замечание Шадрина о Волкове. Волков шел на конференцию с прямым желанием провалить его, Семенова, сам открыто признавался в этом. Ведь это черт знает что такое — всего две недели назад он вызывал Волкова в горком, беседовал с ним по-дружески, говорил о выполнении плана, давал советы провести беседы и собрания с рабочими, напоминал, что план — первая заповедь производственника, а все остальное — второстепенное. Волков соглашался с ним, заверил, что не подкачает, поблагодарил за науку. И тот же Волков против него, открыто кричит об этом! Нет, Шадрин прав: чего-то он, Семенов, в людях не понимает…

Семенову стало трудно дышать — появилась боль в сердце. Он прилег на диван. Боль медленно спадала, а в голове все закружилось. Сон овладевал им, как хмель, — все более вялыми становились движения, потом стали путаться мысли. Последней из них была все та же: «Через час… позвонить Лазареву». Он спал, измученный, часа два. Уже перед самым вечером его разбудила Пахомовна:

— К вам этот… ну — из края!

Она никак не могла запомнить и произнести трудную для нее фамилию Чибисова. Семенов вскочил, принялся растирать ладонями заспанное лицо. Он сказал торопливо:

— Пусть входит, Пахомовна.

Чибисов вошел в пальто. Он бросил его на диван и присел в кресло. Он был в том же костюме, что и вчера на конференции, на груда блестела Золотая Звезда. Умными, проницательными глазами Чибисов пристально посмотрел в лицо Семенову. У Семенова сразу потеплело на сердце, он почувствовал: сейчас будет настоящий, хороший разговор, не то что его беседы с теми двумя…

— Поспал немного, — одобрительно сказал Чибисов. — Дело, друг, дело, по новой теории сон — лучшее лекарство от всех скорбей.

Семенов махнул рукой.

— Не до сна, Виталий Трифонович. Ноги не держали больше — свалился…

— Ну как, переживаешь? — спросил Чибисов, поглаживая ладонью колено и хмурясь. — Ладно, ладно, не отвечай, сам вижу. Такие вещи нельзя не переживать, понимаю. Ты мне скажи вот что, — он приблизил свое лицо к лицу Семенова, зорко и испытующе смотрел на него: — Что сейчас собираешься делать?

Семенов молчал. После того, что случилось с ним сегодня, ему уже страшно было признаваться в своем вчерашнем решении. Но другого решения не было, а отвечать было нужно. Он с трудом проговорил:

— А что мне остается? Буду писать в крайком и ЦК. Надеюсь на твою поддержку.

Чибисов снова погладил колено.

— Так, так. Не спорю, желание естественное. И надежда на мою поддержку естественна — я тебя рекомендовал от крайкома, я за тебя отвечаю. По форме — допустимо.

— А по существу? — спросил Семенов настораживаясь. Ему чудились в словах Чибисова нехорошие нотки.

— А по существу — нецелесообразно, — спокойно сказал Чибисов. — Постой, постой! — отмахнулся он от возмущенного Семенова. — Дай сказать; чтобы писать в ЦК, надо иметь веские основания. А их нет.

— Как нет? — гневно вскрикнул Семенов. — А то, что был тайный сговор, что Марков создал свою группку и выступил с ней на конференции, это, по-твоему, не основание? А то, что крайком рекомендует, а они заранее сговариваются плюнуть на все?.. Да я не знаю, что тебе еще нужно тогда, если этого мало!

— Мало, — подтвердил Чибисов серьезно. — Знаешь, я к тебе утром не пришел сознательно — ходил разговаривать с людьми, сам все думал. Много здесь и моей вины — прилетел я к самому открытию конференции, с людьми предварительно не побеседовал, кроме Маркова…

— С Марковым, значит, разговаривал? — заинтересовался Семенов. — А мне почему не сказал?

— А что было говорить? — возразил Чибисов. — Марков меня предупредил, что будет выступать против тебя, объяснил, почему. Ты сам не глуп, знал, как он относится. Только вот что, давай так — вопрос сложный, лучше, если мы его по порядку.

— Ну хорошо, Виталий Трифонович, пусть по порядку.

— А первое по порядку то, что выступали открыто, не стеснялись, можно было заранее многое предугадать. Помнишь, я предупреждал тебя — ты не поверил. Между прочим насчет рекомендации ты неправ. Рекомендация не обязательна, на то она и рекомендация, а не приказ — вроде так, по существу устава.

— Да ведь пойми — плюнули на рекомендацию.

— В крайкоме не боги сидят, могут и они ошибиться — дать малообоснованную рекомендацию; массы снизу их поправят, это возможно. Соглашаюсь, случай редкий, потому что думают и прежде чем дать рекомендацию, ну, а все же, повторяю, возможно. Почему не допустить, что именно такой случай и имеет место? Вполне допустимо. Это первое. Второе — чем ты докажешь наличие антипартийной группки? Обвинение серьезное, такими словами не бросаются, Василий Петрович. Думаю, нет ее. Такая характерная мелочь — нигде на низовых совещаниях Марков против тебя но выступал, сепаратных совещаний своих сторонников не проводил, да и нет этих сторонников какой-то его, особой линии. Теперь следующее, гоже вполне объяснимое…