Живые и мертвые - Неле Нойхаус

Рената Роледер пожала плечами и посмотрела на свой смартфон, который каждые две секунды издавал мелодичный звук.

– Верно, – прошептала она. – Я не могу даже пойти в магазин! Люди проявляют внимание, но я… я просто не могу вынести эти соболезнования.

Боденштайн обвел взглядом кухню и понял, что Ингеборг Роледер содержала дом в порядке, в то время как дочь занималась магазином. Спустя двадцать четыре часа уже ощущалось ее отсутствие. На столе были остатки завтрака, полная тарелка крошек, открытая баночка с мармеладом, из которой торчала ложка, размякшие пакетики с чаем на блюдце. В раковине громоздилась грязная посуда и кастрюля с остатками пригоревшей еды.

– Мы также очень сожалеем, что вынуждены беспокоить вас в это печальное для вас время, – сказала Пия. – Нам необходимо больше узнать о вашей матери и ее окружении. Откуда она родом? С какого времени жила здесь, в Эшборне?..

– В Нидерхёхстштадте, – поправила Пию Рената Роледер, потом высморкалась и посмотрела на экран мобильного телефона.

– …в Нидерхёхстштадте? Были ли у нее враги или какие-нибудь семейные проблемы? Не изменилась ли она в последнее время? Не была ли она напряжена или, может быть, ей угрожали?

– Ведь вы не думаете серьезно, что кто-то намеренно застрелил мою мать! – Эта фраза прозвучала почти враждебно. – Я же вам уже сказала: у нее не было врагов! Нет ни одного человека, который бы ее не любил. Она приехала сюда в начале шестидесятых годов из Зоссенхайма, открыла вместе с моим отцом цветочный магазин и садовое хозяйство и с тех пор жила здесь. Мирно и счастливо – более пятидесяти лет!

Она взяла телефон, который стрекотал и вспыхивал световым сигналом каждую минуту, и протянула его Пии.

– Вот! Каждый, буквально каждый хочет выразить мне соболезнование, даже бургомистр! – Ее глаза наполнились слезами. – Вы думаете, это было бы возможно, если бы мою мать не любили?

– Вполне может быть, что в жизни вашей матери была некая тайна, которая тянется долгие годы, – упорствовала Пия, которая, насколько было известно Боденштайну, еще помнила историю с Кальтензее. И это было справедливо. Именно в начале расследования, когда ты еще ощупью бредешь в полной темноте, очень важно мыслить в разных направлениях. Поэтому он не возразил Пии, когда она раньше, еще в машине, заявила, что – в отличие от него – она не считает, что в данном случае речь идет о чистой случайности. Это подтверждала и уголовная статистика. Преступления, совершенные исключительно из желания убивать, без наличия истинного мотива, были чрезвычайно редки.

– Фрау Роледер, наши вопросы ни в коем случае не имеют своей целью опорочить память вашей матери, – мягко вмешался Боденштайн. – Речь идет лишь о том, чтобы найти того, кто убил ее. Это традиционная мера, когда мы, выясняя мотив преступления, тщательно проверяем прежде всего семью, а также друзей и знакомых жертвы.

– Не может быть никакого мотива, – не отступала Рената Роледер. – Вы только теряете время, пытаясь что-то повесить на мать.

Пия хотела спросить что-то еще, но Боденштайн едва заметным кивком головы дал ей понять, что дальнейшие вопросы не имели никакого смысла.

– Спасибо, фрау Роледер, – сказал он. – Но если вы вдруг вспомните что-то, что могло бы нам помочь, пожалуйста, позвоните.

– Да, да, конечно. – Рената Роледер вновь громко высморкалась в уже совершенно промокший носовой платок. На всякий случай Боденштайн сунул руки в карманы пиджака, если вдруг женщина решила бы подать ему на прощание руку. Но ее интерес целиком и полностью был подчинен сообщениям с выражением соболезнований, которые каждую секунду поступали на ее телефон.

Они вышли из кухни и направились по коридору к выходу. Боденштайн поднял воротник пальто. Автомобиль они оставили на парковочной площадке полицейского поста в Эшборне на Хауптштрассе.

– Нидерхёхстштадт, а не Эшборн! – Пия фыркнула. – Бог мой! Когда здесь была проведена реформа? [5] Пятьдесят лет тому назад?

– В 1971 году. – Боденштайн улыбнулся. – Люди гордятся своими деревнями и хотят сохранить их подлинность.

– Что за чушь. – Пия покачала головой. – Все захолустные деревни давно бы разорились, если бы существовали самостоятельно.

На углу улицы чуть выше стояли несколько пожилых людей, которые с нескрываемым любопытством смотрели в их сторону. Боденштайн поприветствовал их кивком.

– Теперь у них, по крайней мере, будет пища для деревенских сплетен, – съязвила Пия. – Может быть, Ингеборг Роледер убили, потому что она сказала кому-нибудь, что живет в Эшборне.

– Почему тебя так рассердило это замечание? – Боденштайн искоса посмотрел на свою коллегу. – Или ты надеялась, что Рената Роледер назовет нам имя и мы тут же сможем кого-то арестовать?

Они подошли к парковке полицейского участка, и Боденштайн разблокировал двери их служебного автомобиля.

– Конечно, нет! – Пия остановилась. Она сокрушенно улыбнулась, потом пожала плечами и открыла переднюю пассажирскую дверь. – Хотя пожалуй. Мне бы было в отпуске спокойнее, если бы дело было распутано.

* * *

Ровно в половине двенадцатого они вошли в прозекторскую № 2, расположенную в подвале Института судебной медицины на Кеннеди-Аллее. С трупа Ингеборг Роледер сняли одежду, его вымыли, и сейчас он лежал на металлическом столе. Профессор Хеннинг Кирххоф и доктор Фредерик Лемммер уже начали внешний осмотр.

– Пия! – воскликнул удивленно Хеннинг. – Что ты здесь делаешь? По-моему, у тебя отпуск?

– Ты прав, – ответила она. – Но у нас почти все больны, поэтому я решила сегодня выйти.

– Понятно. – Хеннинг опустил свою маску, поднял брови и усмехнулся. Как показалось Пии, чуть язвительно.

– Мы летим завтра вечером в 19:45, – сообщила она. – Чемоданы уже собраны.

– Это еще ничего не значит, – сказал Хеннинг. – Спорю на сто евро, что ты не полетишь.

– Ты уже проиграл спор, – ответила колко Пия. – И пока у вас у всех здесь будут мерзнуть задницы, я буду блаженствовать на солнце и вспоминать вас.

– Ни за что не поверю! Я ведь тебя знаю, – съехидничал Хеннинг. – Так что если Кристоф уедет один, я тебя от всей души приглашаю на Рождество к нам. У нас даже есть елка.

– Я лечу завтра! – прошипела рассерженно Пия.

Ее злило, что Хеннинг так хорошо ее знал и все еще без труда видел насквозь. Она и в самом деле готова была отказаться от отпуска, которого так долго ждала, но не хотела признаваться в этом самой себе. Но еще меньше она хотела услышать такое из уст своего бывшего мужа.

Боденштайн, улыбнувшись, протянул руку новому коллеге Хеннинга, который с удивлением следил за словесной дуэлью Пии и Хеннинга.

– С ними такое часто бывает. Когда-то они были женаты, – пояснил он. – Оливер фон Боденштайн, комиссариат К‑11, Хофхайм.

– Фредерик Леммер, – ответил новичок. – Очень приятно.

– Можно начинать? – спросила Пия нетерпеливо. – У нас нет возможности торчать здесь целый день.

– Почему? Ты ведь летишь только завтра, – продолжал дразнить Пию Хеннинг, с усмешкой ловя ее злой взгляд. Затем он повернулся к трупу.

Вскрытие не принесло никаких новых значимых результатов. Ингеборг Роледер была очень здоровой женщиной и, если бы ее не застрелили, могла бы прожить еще много лет. Пуля проникла в череп над левым ухом и вышла на пару сантиметров выше через правую теменную кость, что подтверждало теорию Крёгера о траектории полета пули. Снайпер лежал внизу, у ручья. Он явился из ниоткуда и потом снова растворился в воздухе.

* * *

– Что насчет этого, мам? – Грета влезла в короткий жакет с оторочкой из искусственного меха и стала вертеться перед зеркалом, критически оглядывая себя. Жакет шел ей. Она была стройна, обладала бесконечно длинными ногами и прекрасно умела носить подобные вещи, в отличие от многих других девушек ее поколения, которые уже в этом возрасте были пугающе полными.

– Тебе очень идет! – подтвердила Каролина.

Грета просияла и стала рассматривать ценник, который свисал из рукава.

– О нет! – Она в изумлении широко раскрыла глаза. – Ничего не выйдет!

– Почему?

– Он стоит сто восемьдесят евро!

– Я подарю его тебе на Рождество, раз нравится.

Девушка с сомнением посмотрела на мать и опять повернулась к зеркалу, разрываясь между разумом и чувством. В конце концов жакет с тремя джинсами, пуловером и толстовкой перекочевали в пакет для покупок. Грета была счастлива, и Каролину радовало это. Когда она в последний раз за четыре дня до Рождества ездила в город за покупками? Наверняка это было лет двадцать назад, если не больше! Раньше она очень любила со своей лучшей подругой толкаться в самой гуще толпы, любила безвкусное рождественское оформление, звучавшие всюду рождественские песни, установленные на каждом углу ларьки и аромат жареного миндаля в холодном декабрьском воздухе. Когда Каролина после обеда забрала Грету из интерната, чтобы немного погулять с ней по городу, она скорее предполагала, что они пойдут на Гётештрассе, но Грета непременно хотела отправиться в торговый центр на Цайле [6]. Они три часа ходили по душному, переполненному покупателями центру, и, глядя на дочь, которая в поисках рождественских подарков для своих подруг, Ники, отца и сводных братьев и сестер с горящими глазами бегала по магазинам, видя ее восторг во время примерки одежды, которая большей частью вызывала у Каролины отторжение, она испытывала настоящее счастье. К ее удивлению, даже толпы народа доставляли ей радость и пробуждали в ней давно забытые воспоминания юности. Тогда у нее было много времени. Ее мать была великодушной и никогда ее не упрекала, если она поздно возвращалась домой. Как было прекрасно, что сейчас ей не надо думать о времени! Ее смартфон лежал в бардачке автомобиля и ни разу ей не понадобился.