Живые и мертвые - Неле Нойхаус

Раздвижная дверь открылась. Он повернул голову и удивился, увидев свою старшую дочь Розали.

– Привет, старшенькая! Почему ты так рано встала?

– Мне что-то не спится, – ответила она. – Столько всяких мыслей в голове.

– Иди сюда. – Боденштайн чуть подвинулся в сторону. Она села рядом с ним. Довольно долго отец и дочь молча наслаждались панорамой, открывавшейся с балкона, и тишиной раннего зимнего утра. Он чувствовал, что ее что-то гнетет, но хотел подождать, пока она сама об этом заговорит. Ее решение – в двадцать четыре года работать су-шефом в одном из лучших отелей Нью-Йорк Сити – было мужественным и совершенно особым шагом для Розали, у которой с детства любое изменение в режиме питания вызывало боли в животе. Свою учебу в школе поваров она закончила в прошлом году, сдав экзамен на звание мастера и став лучшей в своем выпуске, и ее преподаватель – звезда поварского искусства Жан-Ив Сен-Клэр – посоветовал ей на некоторое время уехать за границу, чтобы набраться там опыта.

– Я еще никогда не уезжала из дома дольше, чем на одну или две недели, – тихо заговорила она. – И вообще я ни разу еще не жила одна. Только с мамой или с тобой. А сейчас сразу Америка, Нью-Йорк!

– Кто-то покидает гнездо раньше, кто-то позже, – ответил Боденштайн и положил руку на плечо дочери, которая, подтянув ноги, тесно прижалась к нему под теплым пледом. – Многие молодые люди уезжают из дома на учебу, но еще долгие годы находятся в финансовой зависимости от своих родителей. Ты уже давно зарабатываешь сама и стала достаточно самостоятельной. Кроме того, ты более или менее можешь вести домашнее хозяйство. Ты не поверишь, как мне тебя будет не хватать!

– Я тоже ужасно буду по тебе скучать, папа. Мне будет недоставать всего, что у меня есть здесь. Вообще-то я совершенно не городской человек. – Она склонила голову к его плечу. – Что мне делать, если я буду тосковать по дому?

– Ну, прежде всего, я думаю, у тебя не будет времени, чтобы тосковать, – возразил ей Боденштайн. – Если же все же это случится, то ты можешь разговаривать по скайпу с теми, кого тебе не хватает, или звонить. В выходные или свободные дни можно на несколько дней съездить на Лонг-Айленд или в Беркширские горы. Это совсем недалеко от Нью-Йорка. И мама, насколько я понимаю, будет тебя постоянно навещать.

– Согласна, – сказала Розали и вздохнула. – Я рада, что еду в Нью-Йорк, буду там заниматься своим делом и познакомлюсь с новыми людьми. И тем не менее меня что-то тревожит.

– Было бы странно, если бы ты этого не чувствовала, – возразил он. – Я в любом случае невероятно горжусь тобой. Когда ты несколько лет назад пошла учиться, я был убежден, что ты встала в позу, что это твоя реакция протеста и что очень скоро ты сдашься. Но ты не только продержалась до конца, но и стала превосходным поваром.

– Иногда я действительно была близка к тому, чтобы все бросить, – призналась Розали. – Я никогда не могла вместе с подругами пойти вечером куда-нибудь на вечеринку, концерт или в клуб. Но все они жили как-то… бесцельно. Я, пожалуй, единственная, кто нашел профессию своей мечты.

Боденштайн улыбнулся в темноте. Розали была действительно очень похожа на него, и не только в том, что касалось ее привязанности к дому и родственных чувств. Как и он, она тоже была готова взять на себя ответственность и ради дела, которое имело для нее определенную значимость, отказаться от чего-то другого. Но от своей матери она унаследовала то, чего недоставало ему, а именно – ярко выраженное честолюбие, которое позволяло ей во многом пересиливать себя.

– Это очень важно. Только в том случае, если ты делаешь что-то по-настоящему с удовольствием, ты имеешь шанс стать успешной и найти удовлетворение в своей работе, – сказал Боденштайн. – Я твердо убежден, что ты приняла для себя абсолютно правильное решение. Год в Америке во всех отношениях принесет тебе много пользы.

Он повернул голову и прижался щекой к виску Розали.

– Если в твоей жизни возникнут бури и тебе потребуется тихая гавань, здесь для тебя всегда найдется место, – сказал он тихо.

– Спасибо, папа, – пробормотала Розали и зевнула. – Мне уже лучше. Думаю, надо еще немного поспать.

Она встала, поцеловала его в щеку и пошла в дом.

«Из детей вырастают взрослые люди», – подумал Боденштайн с оттенком грусти. Время пролетело так быстро! Лоренц и Розали уже давно выросли, а Софи пару недель назад исполнилось уже шесть лет! Через восемнадцать лет, когда ей будет столько же, сколько сейчас Розали, ему будет уже около семидесяти! Сможет ли он тогда оглянуться на свою жизнь с удовлетворением? Когда он полтора года тому назад получил предложение остаться на должности Николя Энгель, которую временно занимал в период ее отстранения от обязанностей, он отказался. Слишком много административной работы, слишком много политики. Он хотел работать сыщиком, а не конторской крысой. Только в дальнейшем он понял, что своим отказом лишил Пию шанса карьерного роста в Региональной инспекции уголовной полиции. В течение двух последних лет работы в качестве главного комиссара уголовной полиции она приобрела все необходимые качества и квалификацию, чтобы стать отличным руководителем К‑11. Но пока он занимал эту должность, она могла довольствоваться лишь тем, что являлась частью его команды. Устраивало ли ее это с точки зрения долгосрочной перспективы? А что, если она однажды решит сменить место, чтобы продвинуться хотя бы на шаг по карьерной лестнице? Боденштайн допил кофе, который давно остыл. Его мысли вернулись к убийству, которое ему предстояло раскрыть. В ближайшие дни станет ясно, как у него пойдет работа без Пии.

* * *

Пия почти не сомкнула ночью глаз по той же причине, что и ее шеф. У нее из головы не выходило убийство, произошедшее накануне. В отличие от некоторых коллег, которые утверждали, что могут полностью отключаться от работы, как только переступают порог офиса и направляются домой, ей это удавалось крайне редко. В конце концов она встала, спустилась на цыпочках вниз и оделась. Обе собаки, зевая, вылезли из своих корзин и поплелись за ней, скорее из чувства долга, чем сгорая от желания оказаться на холоде. Пия взглянула на двух лошадей, которые стоя спали в боксах, и присела на скамейку перед конюшней.

По предварительным сведениям, Ингеборге Роледер была милой пожилой дамой, которая всю свою жизнь проработала в принадлежавшем ее семье цветочном магазине и пользовалась всеобщей любовью местных жителей. Ни опрошенные соседи, ни шокированные коллеги в цветочном магазине не могли себе представить, что существует человек, у которого есть основания пустить пулю в голову Ингеборге Роледер. Было ли это недоразумение, ошибка или женщина в самом деле стала случайной жертвой стрелка? Последнее предположение было значительно серьезнее любого другого. В Германии примерно в семидесяти процентах всех убийств существовала какая-нибудь связь между убийцей и жертвой, зачастую преступник входил даже в ближайший круг знакомых своей жертвы. Нередко существенную роль играли сильные эмоции, такие как ревность или ярость, а также страх возможного раскрытия другого преступления. Бесцельная кровожадность, когда одержимые ею выбирали произвольную жертву, являлась большой редкостью. И соответствующие дела было очень сложно раскрывать, так как если не удавалось установить связь между преступником и жертвой, то рассчитывать приходилось на случайность в виде свидетеля, генетических следов или иных деталей. Совсем недавно Пия участвовала в одном семинаре, темой которого являлся рост преступности с применением огнестрельного оружия, и даже она была удивлена, как мало убийств в Германии совершается с помощью огнестрельного оружия – всего четырнадцать процентов.

Пию познабливало. На пролегавшей поблизости автотрассе, по ту сторону небольшого манежа, в этот ранний час машин еще было немного. Лишь изредка мелькал свет фар от проезжавших мимо автомобилей. Уже часа через два ситуация изменится кардинальным образом. Взгляд Пии упал на собак, которые, сильно дрожа, сидели перед ней и явно жалели, что покинули свои уютные корзины.

– Ну, пошли в дом, – сказала Пия и встала. Собаки побежали вперед и шмыгнули в дом, едва она приоткрыла дверь. Пия сняла куртку и сапоги, поднялась наверх и легла в постель.

– Ух, что это за кусок льда? – пробормотал Кристоф, когда она прижалась к его разгоряченному ото сна телу.

– Я выходила на улицу, – прошептала Пия.

– Который сейчас час?

– Двадцать минут шестого.

– Что-нибудь случилось? – Он повернулся к ней и заключил в объятия.

– Вчерашнее убийство не выходит у меня из головы, – ответила Пия.

Поздно вечером накануне она рассказала Кристофу, почему пришлось работать, несмотря на отпуск. Никто другой не мог отнестись к этому с большим пониманием, чем Кристоф, который сам, будучи директором Опель-зоопарка, выполнял свою работу со всей страстью и увлеченностью и, если этого требовало дело, не считался ни с выходными, ни с отпуском.