Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

— Il y a, — терпеливо растолковывал он, — deux parties seulement, les Républicaines et les Democrates.[11]

— Oui, je sais bien, — живо перебил его герр Фогель, — mais quelle est la différence entre les deux? Est-ce-que les Républicaines sont des socialistes?[12]

Молодые американцы издали вопль ужаса. Швейцарцы радостно захохотали. За дело взялась мисс Скелтон. Впрочем, ее французский был не многим лучше, чем у брата.

— Mais non, Monsieur. Ces sont du droit — tous les deux. Mais les Républicaines sont plus au droit que les Democrates. Ca c'est la différence.[13]

— Il n'y a pas de socialistes aux Etats-Unis?[14]

— Oui, il у a quelques-uns mais on s'appelle.[15] — Она споткнулась и беспомощно повернулась к брату. — Слушай, как будет по-французски «радикалы»?

— Попробуй так и сказать: radicals.[16]

— On s'appelle radicals, — с сомнением в голосе договорила девушка.

— Ah oui, je comprend,[17] — кивнул герр Фогель и быстро передал смысл сказанного жене на немецком.

Фрау Фогель осклабилась.

— Говорят, — продолжал ее муж на своем убогом французском, — что во время выборов решающую роль играют гангстеры (гарнгстиерс, в его огласовке). Это что — вроде как партия центра? — Сказано это было с видом человека, переводящего ни к чему не обязывающий разговор на серьезные рельсы.

Девушка беспомощно усмехнулась. Ее брат, набрав в грудь побольше воздуха, принялся с величайшим тщанием объяснять, что к чему, и, к явному изумлению герра Фогеля, выяснилось, что девяносто девять процентов жителей Соединенных Штатов в жизни не видели гангстера, а покойный Джон Диллинджер — далеко не типичный гражданин этой страны. Но его французский скоро иссяк.

— Il у a, sons doute, — признал он, — une quantité de… quelque.[18] Мэри, — жалобно сказал он, — как, черт возьми, будет по-французски «взяточник»?

Вот тут-то удача мне и улыбнулась. Возможно, преподавание вырабатывает некий учительский импульс, что-то вроде чувства голода или страха, которые стоят превыше любых социальных ограничителей.

— Chantage — вот подходящее слово, — подсказал я.

Все повернулись ко мне.

— О, спасибо большое, — сказала девушка.

У ее брата загорелись глаза.

— Вы что, по-французски говорите так же свободно, как по-английски?

— Да.

— В таком случае, — с некоторым металлом в голосе сказал он, — не откажите в любезности объяснить этому недоумку слева от нас, что слово «гангстер» в Америке пишется со строчной буквы, а в конгрессе они не представлены. По крайней мере в открытую. Можете также добавить, что, коли на то пошло, в Америке не все дрожат от страха пред японским вторжением, что пища у нас содержится не только в консервных банках и не все живут в Эмпайр-Стейт-билдинг.

— С удовольствием.

Девушка улыбнулась:

— Мой брат шутит.

— Ничуть! Этот тип просто чокнутый! Надо, чтобы кто-нибудь его просветил.

Фогели прислушивались к нам со смущенной улыбкой. Я перевел сказанное на немецкий, стараясь по возможности смягчать выражения. Они покатились со смеху. Между взрывами смеха герр Фогель пояснил, что американцев просто нельзя дразнить. Партия гангстеров! Эмпайр-Стейт-билдинг! Новые раскаты смеха. Швейцарцы явно были не так уж и наивны.

— Что это они? — вскинулся Скелтон.

Я перевел. Он ухмыльнулся:

— А ведь по виду не скажешь, что они себе на уме, верно? — Молодой человек нагнулся, чтобы разглядеть Фогелей получше. — Вот так подрывается вера в человека. Кто они, немцы?

— Нет, швейцарцы.

— Старикан, — заметила девушка, — выглядит точь-в-точь как Труляля и Траляма[19] на картинках Теньела. Чего это он так штаны носит?

— Наверное, швейцарская мода, — предположил ее брат.

Объект обсуждения настороженно смотрел на нас. Потом обратился ко мне:

— Die jungen Leute haben unseren kleinen Spass nicht übel genommen?[20]

— Он надеется, что не обидел вас, — объяснил я Скелтону.

Молодой Скелтон явно удивился.

— О Господи, да нет же, конечно. Слушайте. — Он повернулся к Фогелям и прижал руку к сердцу. — Nous sommes très amusés. Sie sind sehr liebenswürdig.[21] Вот черт, — на этом месте он запнулся, — лучше вы ему скажите, ладно?

Что я и сделал. Со всех сторон последовали кивки и улыбки. Потом Фогели заговорили друг с другом.

— Слушайте, на скольких же языках вы говорите? — спросил Скелтон.

— На пяти.

Он хрюкнул с отвращением.

— В таком случае объясните, пожалуйста, только попонятнее, — вставила девушка, — как вы учите иностранный язык? Не обязательно пять, давайте сейчас остановимся на одном. Как? Нам с братом очень интересно.

Я смутился. Пробормотал что-то насчет жизни в разных странах, про то, как тренировал «языковой слух», а потом перевел разговор на другое — давно ли они здесь, в «Резерве». Мол, что-то за столом я вас не видел.

— Да мы здесь неделю, — сказал он. — На следующей неделе родители приезжают, пароходом «Граф Савойский». Мы их встречаем в Марселе. Но вы-то приехали только во вторник вечером, верно?

— Да.

— Тогда понятно, почему вы нас не видели. Мы в основном завтракаем у себя в номерах, а вчера Кохе нанял для нас машину, и мы на целый день уехали. Хорошо, что наконец-то можно с кем-то поговорить по-английски. Кохе вообще-то изъясняется неплохо, но ему не хватает терпения. А так — только майор-англичанин и его жена. Но он задавака, а она вообще рта не открывает.

— Понимаете, — вставила его сестра, — чтобы говорить с Уорреном, действительно требуется терпение.

Я все больше убеждался, что эта не отличавшаяся красотой девушка была тем не менее на редкость привлекательна. У нее был слишком большой рот, не слишком ровный нос, плоское из-за слишком выдающихся скул лицо. Но в манере говорить, в самом движении губ угадывались чувство юмора и ум, а нос и скулы остановили бы внимание живописца. Кожа у нее была гладкая, чистая и смуглая, а густая грива светлых, с рыжеватым оттенком, волос, рассыпавшихся по спинке лежака, переливалась самым соблазнительным образом. В общем, в какой-то момент я решил, что она почти красива.

— Беда с французами заключается в том, — говорил меж тем ее брат, — что они выходят из себя, если не умеешь правильно говорить на их языке. Я вот, например, никогда не злюсь, если француз не умеет говорить на хорошем американском наречии.

— Наверное, дело в том, что большинство рядовых французов просто любят звучание своей речи. Для них слушать дурной французский — это все равно что для вас упражнения человека, берущего первые уроки игры на скрипке.

— Ну, к его музыкальному слуху апеллировать не стоит, — заметила девушка. — Дай ему волю, он на губной гармошке вам сыграет. — Она поднялась и поправила купальник. — Ну что ж, пора, наверное, еще что-нибудь на себя надеть.

Герр Фогель вытащил из кресла свое ожиревшее тело, сверился со своими чудовищных размеров часами и громко объявил по-французски, что времени четверть восьмого. Затем он еще сильнее натянул подтяжки и начал собирать свои и женины вещи. Мы гуськом направились к лестнице. Я оказался позади американца.

— Между прочим, сэр, — сказал он, трогаясь с места, — я недослышал вашего имени.

— Йожеф Водоши.

— А я — Скелтон. Это моя сестра Мэри.

Но я едва расслышал его. На жирной спине герра Фогеля болтался фотоаппарат, и я изо всех сил пытался вспомнить, где я видел такой же. Потом вспомнил. Это был «Фойгтлендер» в футляре.

Особенно теплыми вечерами ужин в «Резерве» сервировали на террасе. По таким случаям над ней натягивали тент, а на столы ставили лампы. Когда их зажигали, выглядело все очень жизнерадостно.

В тот вечер я решил выйти на террасу первым. Прежде всего я сильно проголодался. А во-вторых, хотелось не спеша, одного за другим, разглядеть постояльцев. Но когда я пришел, трое из них уже были на месте. Один из них, мужчина, сидел в одиночестве позади меня, так что рассмотреть его я мог, только развернув свой стул на сто восемьдесят градусов. Пришлось ограничиться пристальным, по возможности, взглядом на пути к своему месту.

Лампа на его столе, да еще то, что сидел он, низко наклонившись к тарелке, позволяли мне увидеть лишь голову с коротко стриженными седеющими светлыми волосами, зачесанными набок, без пробора. На нем была белая, с короткими рукавами, рубашка и брюки из грубой льняной ткани явно французского производства. Вероятно, либо Андре Ру, либо Робер Дюкло.

Я сел и сосредоточил внимание на двух других.

Оба сидели, выпрямив спины, глядя друг на друга через стол; он — узкоголовый мужчина с седеющими каштановыми волосам и редкими усиками, она — меланхоличная костлявая женщина средних лет с нездоровым цветом лица и аккуратно причесанными светлыми волосами. На ней были белая блуза и черная юбка, на нем — серые фланелевые брюки, коричневая, в полоску, рубаха, форменный военный галстук и просторная полосатая куртка для верховой езды. Пока я разглядывал мужчину, он взял со стола бутылку дешевого кларета и поднял ее на свет.