Эпитафия шпиону. Причина для тревоги - Эрик Эмблер

— На террасе.

— И аппарат был при вас?

— Нет. Я оставил его в холле, на стуле, собрался взять потом, по дороге в сад.

— В котором часу вы завтракали?

— Примерно в половине девятого.

— А в сад когда пошли?

— Около часа спустя.

— И там фотографировали?

— Да.

— А вернулись в гостиницу когда?

— Часов в двенадцать.

— И чем занялись?

— Прошел прямо к себе в номер и вынул пленку.

— Выходит, перед тем как начать фотографировать своих ящериц, аппарат вы нигде не оставляли, кроме как на час, между половиной девятого и половиной десятого?

— Именно так.

— И в течение этого часа он лежал на стуле рядом с дверью, ведущей в сад.

— Да.

— А теперь подумайте хорошенько. Находился ли аппарат в том же положении, в каком вы его оставили?

Я сосредоточился.

— Да нет, пожалуй, — сказал я наконец. — Я оставил футляр висящим на спинке стула. А взял с сиденья другого стула. Помню, еще подумал, что, наверное, кто-то из персонала гостиницы переложил, решил, что так надежнее будет.

— А не висит ли он там, где вы его оставили, не посмотрели?

— Да нет, с чего бы? Я увидел, что он лежит на сиденье стула и взял его. Зачем еще глядеть куда-то?

— Вы могли бы заметить, что футляр все еще висит на спинке того, первого, стула.

— Вряд ли. Ремень длинный, так что сам футляр свисает ниже сиденья стула.

— Хорошо. Таким образом, ситуация выглядит так. Вы вешаете футляр на спинку стула. Возвращаясь, видите, что на другом стуле лежит такой же аппарат. Принимаете его за свой, берете, а на самом деле ваш аппарат висит там, где вы его и оставили, — на спинке того, первого, стула. Далее, вероятнее всего, владелец второго аппарата появляется в холле, обнаруживает, что он исчез, оглядывается по сторонам и видит ваш.

— Вполне возможно.

— За завтраком были все постояльцы гостиницы?

— Не знаю. В «Резерве» восемнадцать номеров, но не все из них заняты, а я приехал только накануне вечером. Так что нет, не знаю. Но всякий, кто спустится вниз, холла, где стоят стулья, не минует.

— В таком случае, милый мой Водоши, мы можем с большой степенью уверенности утверждать, что один из нынешних постояльцев «Резерва» — именно тот человек, у которого есть фотоаппарат и который сделал эти снимки. Но кто конкретно? Полагаю, что официантов и другую обслугу можно оставить в стороне, все это люд местный или из соседних деревень. Разумеется, мы все проверим, но вряд ли это что-то даст. Помимо того, имеются десять постояльцев, а также управляющий Кохе и его жена. Итак, Водоши, преступник взял ваш аппарат, такой же, как этот вот «Цейсс Айкон Контакс». Вы, конечно, понимаете, что мы не можем арестовать всех обитателей пансиона и устроить тотальный обыск багажа каждого. Не говоря уж о том, что некоторые из них иностранцы и придется иметь дело с консулами, к тому же мы можем просто не найти аппарат. Обыск насторожит преступника, и мы окажемся бессильны. Расследование, — с нажимом продолжал он, — должен провести тот, кто не вызывает ни малейших подозрений, кто способен, не привлекая особого внимания, узнать, кого здесь видели с фотоаппаратом «Контакс».

— Это вы обо мне, что ли?

— Да. Вам надо просто разузнать, у кого здесь есть аппараты. Те, у кого они есть, но не «Контаксы», могут вызывать меньшее подозрение, чем те, у кого их нет вовсе. Видите ли, Водоши, человек, у кого оказался ваш аппарат, возможно, уже знает о происшедшей подмене. В таком случае находку он где-нибудь припрятал, иначе в нем могут заподозрить владельца того аппарата, которым сделаны снимки в Тулоне. Не исключена также возможность, — мечтательно добавил он, — что он попытается вернуть свой аппарат. Это вам тоже следует иметь в виду.

— Вы шутите, конечно?

Он холодно посмотрел на меня.

— Поверьте, друг мой, будь у меня иной выбор, я бы был только счастлив. Ума у вас, судя по всему, не палата.

— Но ведь я арестован. А вы наверняка, — едко заметил я, — не сможете убедить комиссара освободить меня.

— Вы остаетесь под арестом, но будете выпущены под честное слово. О том, что вы задержаны, знает только Кохе. Мы заходили к вам в номер. Ему это не понравилось, но мы разъяснили, что дело связано с паспортом и мы здесь с вашего разрешения. Вы заявите, что произошло недоразумение и задержали вас по ошибке. Докладывать будете лично мне, каждое утро, по телефону. Звоните с почты, из деревни. Если понадоблюсь в другое время, связывайтесь со мной через комиссара.

— Но в субботу утром я должен быть в Париже. В понедельник начало семестра.

— Вы уедете, когда вам это позволят. И не вздумайте связываться с кем-либо за стенами «Резерва», кроме полиции, разумеется.

Меня охватило угнетающее чувство беспомощности. Я вскочил на ноги.

— Это шантаж! — в отчаянии вскричал я. — А как же моя работа?

Бегин тоже встал и посмотрел на меня. Из-за тучности он казался не выше среднего роста, но чтобы заглянуть в его глазки, мне приходилось поднимать голову.

— Слушайте, Водоши, — заговорил он, и в его нечеловеческом голосе прозвучала нота, более угрожающая, нежели все злобные нападки комиссара. — Вы останетесь в «Резерве» ровно столько, сколько вам велят. А если попытаетесь бежать, вас снова арестуют, и я лично позабочусь о том, чтобы вас посадили на пароход и доставили в Дубровник, а ваше досье оказалось в руках югославской полиции. Чем скорее мы отыщем того, кто сделал эти снимки, тем раньше вы сможете уехать. И никаких шуток, и никаких писем, кому бы то ни было. Либо вы будете делать то, что вам говорят, либо вас депортируют. Да и вообще, если не депортируют, считайте, что вам сильно повезло. Понятно?

Понятно. Еще как понятно.

Через час я шагал по дороге, ведущей из комиссариата в деревню. На плече у меня болтался «Контакс». Сунув руку в карман, я нащупал листок бумаги, на котором были отпечатаны имена постояльцев «Резерва».

Времени было примерно половина шестого, и покачивающиеся у причала лодки уже накрыла тень. Проходя мимо, я бросил беглый взгляд на аптеку. В переулке играли ребятишки. Не глядя под ноги, наткнулся на кого-то из них, это была маленькая девочка. Она упала и оцарапала колено. Фотоаппарат соскользнул с плеча, я нагнулся, но не успел ни поднять его, ни девочке помочь подняться, как она с криком бросилась прочь. Преследуемый шестью-семью мальчишками и девчонками, выкрикивавшими всякие дразнилки, я двинулся дальше, к вершине холма. Они распевали в унисон:

Привет, Тонтон, привет, Тинтин,Старик, говнюк, кретин.

Когда я наконец добрался до «Резерва», Кохе был у себя в кабинете и перехватил меня на пути в номер. На нем были джинсы, сандалии и maillot;[10] судя по мокрым волосам, он только что вышел из ванной. Ничего управленческого в его долговязой, худощавой, сутулой фигуре и сонных манерах не усматривалось.

— А, это вы, месье, — слабо улыбнулся он. — Вернулись? Надеюсь, ничего серьезного? Утром здесь была полиция. Мне сказали, что вы разрешили им взять свой паспорт.

Я постарался придать себе как можно более сердитый вид.

— Да нет, ничего серьезного. Запутались в именах и лицах, а потом черт знает сколько времени потратили, чтобы разобраться. Я принес официальную жалобу и заявил протест. Они всячески извинялись, но мне от того не легче. Французская полиция — это чистое посмешище.

Сохраняя серьезный вид, Кохе выразил свое изумление и возмущение, а также восхитился моей выдержкой. Я его явно не убедил, что и неудивительно. Слишком уж я ослаб, чтобы убедительно сыграть роль разгневанного гражданина.

— Между прочим, месье, — заметил он, когда я уже поднимался по лестнице, — насколько я понимаю, в субботу утром вы съезжаете?

Итак, ему не терпелось избавиться от моего присутствия. Я сделал вид, что задумался.

— Да, поначалу была такая мысль, но не исключено, что на день-другой задержусь. Если, конечно, — добавил я с грустной улыбкой, — у полиции не будет возражений.

— Ну что ж, добро пожаловать, — сказал он после мгновенного замешательства и без всякого энтузиазма.

Поворачиваясь, я заметил — хотя, быть может, мне это только показалось, — что он смотрит на фотоаппарат.

4

«Разведка местности»

Последующие два часа мне вспомнить довольно трудно. Знаю только одно: когда я добрался до своего номера, меня занимал единственный вопрос — есть ли поезд из Тулона в Париж в воскресенье днем? Припоминаю, я бросился к чемоданам и принялся лихорадочно рыться в поисках расписания.

Может показаться странным: перед лицом большой, настоящей беды меня занимала такая ерунда, как расписание поездов до Парижа. Но в стрессовых ситуациях люди и впрямь странно ведут себя. Пассажиры тонущего судна возвращаются к себе в каюты, чтобы успеть захватить какие-то мелкие личные вещи, когда за борт спускают последнюю спасательную шлюпку. На пороге смерти, глядя в глаза вечности, люди тревожатся о маленьких неоплаченных счетах.