Покидая страну 404 - Маргарита Водецкая

крымской здравнице домой и позвонила в дверной звонок, дверь ей открыл молодой, но абсолютно седой мужчина в банном халате.

— Мама приехала! — радостно и громогласно объявил он. — Здравствуйте, мама! — он сделал шаг вперёд, улыбаясь и протягивая руки, будто желая сжать Марию Васильевну в объятьях.

Та коротко взвизгнула и выронила чемодан. Через минуту она сидела на банкетке в прихожей, незнакомец обмахивал её газетой и орал низким голосом:

— Мама, так же нельзя, мама! Не пугайте меня, мама! Не падайте больше в обморок!

Марии Васильевне показалось, что на неё из тёмного коридора смотрят чьи-то хищные глаза цвета лунного сияния.

— Вот, Тихона погладьте, он на артериальное давление благотворно действует и нервы успокаивает! — седой подхватил с пола сиамского котёнка и сунул ей под нос испуганную шоколадную мордочку.

— Как там бабушка Муся поживает? — спрашивал Яков дочь во время очередного телефонного созвона.

— Тихона гладит, — отвечала Маргоша.

* * *

— Лёнчик, можно тебя о чём-то попросить? — Маргоше недавно исполнилось шестнадцать, и она очень напоминала бабушку Риву — тот же серьёзный взгляд серых глаз и такой же острый язык.

— Конечно, — ответил он и подумал, что очень сильно удивится, если она попросит о какой-то покупке.

В этот раз он хотел привезти ей, как «взрослым девочкам» Нате и Рае, парфюмерию, которые те обожали, но в последний момент подумал, что не оценит — не её это — и купил весёлые светлые бусы из чешского стекла.

Ограниченный контингент советских войск уже два месяца как покинул Афганистан, Лёньке прозрачно намекали на возможность остаться, но, разумно предположив, что «гинеколог» Наджибулла[5] без советского присутствия долго у власти не продержится, он вернулся в Москву, благо, работы хватало.

— В воскресенье день города, гуляния в центре, парад моряков, то-сё, — сказала племянница. — Все наши девицы пойдут со своими парнями. Ты же знаешь местные нравы.

Он знал. Большинство её одноклассниц выйдет замуж в восемнадцать. Те, кто к двадцати не обзаведётся семьёй или не уедет учиться, будут считаться «перестарками». У Маргоши парня не было, и её социальный статус в школьной иерархии был не слишком высок. Светловолосый и ухоженный Лёнька выглядел значительно моложе своих лет и вполне бы сошёл за двадцатипятилетнего.

— Понимаешь, а вытащить куда-то Саньку — сейчас совершенно не вариант.

Он кивнул. Тяжело проболев почти год, умерла соседка Олечка. Не помогли ни связи мужа, ни помощь «аки». Абдул сутками пропадал в госпитале, Санька вёл домашнее хозяйство и безвылазно учился — готовился к поступлению в вуз.

— То есть, я могу пригласить тебя прогуляться? — спросил Лёнька и отметил, как сверкнула серыми глазами, обрадовалась племянница, что он сам всё понял.

— Наденешь форму?

— Как-то неприлично в форме, — он сделал вид, что смутился. — Сразу поймут, что я значительно старше тебя.

— Было бы неприлично, если бы ты был майором. А молодых капитанов сейчас, после Афгана, много. Я здесь не хочу ни с кем даже начинать встречаться: весь город потом обсуждает, кто с кем и в какой позе.

— А вообще тебе кто-то нравится? — поинтересовался Лёнька.

— Так, чтобы кто-то один, то нет, — неожиданно ответила племянница. — Например, мне нравится Санька, потому что он настоящий друг. Он без лишних вопросов возьмёт лопату и поможет спрятать труп убитого мной врага. Мне нравится дядя Абдул, потому что он правильный человек. Мне нравишься ты, потому что ты красивый и умный. Мне нравится Дин Рид, потому что он экстремальный представитель типажа «народный любимец», ну, понимаешь, имеются в виду люди с сильной харизмой, независимо от внешности и рода занятий. Но, с другой стороны, Санька — просто друг и не больше, дядя Абдул слишком правильный. С тобой у нас на восприятие окружающего мира работают разные органы. Мне нужно всё пощупать, подёргать, попробовать, тебе же достаточно услышать шорох в нужном направлении. А Дин Рид старый, и вообще он погиб несколько лет назад.

— Фаня говорила, что за тобой ухаживает хороший рыжий мальчик Миша из мединститута.

Маргошка вспыхнула. Наверное, так же вспыхивала в молодости и бабушка Рива.

— Разве что в другой жизни, в другой галактике и при других обстоятельствах. Для бабушки Фани он, может быть, и хороший. На самом деле это жуткий манипулятор, знающий цену всему и всем. А во всём остальном, правда, позитивный симпатичный мальчик из богатой семьи.

Их пара — бравый, неестественно загоревший для конца апреля капитан и юная школьница в яркой кофточке и чёрных вельветовых брюках («Не люблю юбки. Не буду я себе праздник портить, я в них ляжки натираю», — заявила Маргошка) — явно привлекала внимание. Прошлись под руку по главной улице, пешеходной по случаю праздника, поели мороженого на открытой террасе с видом на широкую судоходную реку, прогулялись в сквере на берегу реки. Вечером вернулись домой и сели пить чай.

Когда зазвонил телефон, отчим Женя поднял трубку, выслушал с улыбкой, и, делая заговорщическое лицо, показал пальцем на Лёньку.

— Да-да, Тамара Давыдовна, — радостным тоном ответил он Маргошкиной классной. — Рад вас слышать, сколько лет, сколько зим. Что? Нашу Маргаритку видели? С каким-то капитаном? Конечно, знаю! Это мой сослуживец, «афганец», положительно характеризуется. Вот сидят оба, чай пьют.

* * *

Одним январским вечером девяносто первого года в квартире Павла и Наты раздался междугородный звонок. Пашка схватил телефонную трубку и, оборвав шутливое приветствие в адрес младшего брата, замер на полуслове с открытым ртом. Закончив короткий разговор, он тут же перезвонил Якову, Абраму, Абдулу и Раечке, пока его жена металась по квартире, собирая все имеющиеся деньги в крупных купюрах. Всего через полчаса Павел был на железнодорожном вокзале, где в поздние вечерние часы ещё работало почтовое отделение — там его уже ожидал приехавший на такси старший брат. Солидная сумма, срочно собранная родственниками и друзьями в купюрах по пятьдесят и по сто рублей, отправилась в Москву Лёньке почтовым денежным переводом.

В девять часов вечера того же дня по телевизору объявили, что президент СССР Михаил Горбачёв подписал Указ об изъятии из обращения и обмене 50– и 100-рублёвых банкнот образца 1961 года. Обмен изымаемых банкнот сопровождался существенными ограничениями: на обмен выделялось всего три дня, а сумма ограничивалась всего тысячью рублями на человека. С учётом того, что многие давно не доверяли Сбербанку и хранили сбережения дома «под матрасом» в крупных купюрах, этот указ лишал накоплений множество семей. Впрочем, о тех, кто прислушивался к советской социальной рекламе и хранил деньги в банке, тоже не забыли. Одновременно была ограничена сумма наличных денег, доступных для снятия в нём — не более 500 рублей в месяц на одного вкладчика.

Очень скоро Лёнька перезвонил и доложил,