Тетрадь Катерины Суворовой - Линор Горалик

у меня только полбатона есть и полбанки варенья вишневого, беда. Выдрала тогда из нашего с тобой сада котеночка маленького, тестяного, очистила от пластилина, на тебя все хорошее надела, и пошли мы с тобой и с котеночком по коридору, туфли сваливаются. Постучались – а они по-домашнему совсем, она в халатике, он в трениках, в кофте, и тут я. Метнулась назад к двери, щеки горят: «Я, – говорю, – переоденусь обратно-то». Ну, сказали мне «красивую», уговорили сесть. И фильм мы с тобой посмотрели, и печенья поели, и очень старались не плакать весь вечер. А потом пришли домой, вылезли из свитерочка и вот тут уж начесались и наплакались.

+

А сегодня с Яковом Михайловичем и Еленой Зосимовной раскланялись, как чужие, в коридоре. Все боятся, что им сосед на шею сядет. И ты помни – бывает такая доброта, одноразовая. И за нее тоже нужно благодарным быть.

+

Загадала я нашей рыбе три желания, а какие – не могу тебе сказать, а то не исполнятся. Два маленьких, а одно неловкое, агромадное. В оба маленьких я верю-верю, а в агромадное не верю сама, а только рыба мне на все три кивнула и вглубь банки уплыла. Что же, мое серденько, рыба у нас могущественная, потолстела, похорошела – будем ждать.

+

На кухне пахнет жарким – Яков Михайлович с Еленой Зосимовной к гостям готовятся, кажется, день рождения у кого-то из них. Надо нам с тобой, мой маленький, мяса поесть, так мяса хочется! Сижу, и слюнки текут, и так стыдно, что я, кроме как о мясе, ни о чем прямо думать не могу. Вот тебе и весь дух, мой дорогой: вроде ты и человек, душа живая, дитя Божие, по Господнему образу и подобию созданное, а от одного только запаха мяса ничего в тебе не остается, одна зверушка. Помню, как ездили мы в Пермь, в тамошнюю художественную галерею, на практику (и хорошо помню, как от тамошних деревянных Христосов сердце у меня останавливалось: это настоящее было, мой дорогой, настоящее, и надо тебе их хотя бы нарисовать – нет, слепить – да что я! Подберу деревяшечку и ножиком вырежу Христа маленького с рукой у лица, и слеплю нам часовню, вот что у нас будет, часовенка в саду, – ах я дура! Как же я раньше-то не сообразила! Нехристь, одно слово – нехристь…). Приехали кто в чем – а ударил сорокаградусный мороз. И вот я помню: лежу в общежитии, утро, изо рта пар идет, на мне вся моя одежда навалена поверх одеял, и пальто еще, а надо вставать. И я понимаю, что нет меня. Я еще, дорогой, тогда была простая дурочка слепая, а только то, что я с Господом не была, не значит, что Его не было со мной. И вот он послал мне понимание: ты – плоть. Просто плоть. Все, что ты о себе мнишь, о своих духовных «заслугах», «свойствах» там каких-то думаешь, – все это пустая, пустая, пустая гордыня, ничего в тебе нет, если ты, комочек плоти, этой самой плотью мучаешься. Простой холод – а от тебя уже ни-че-го-шень-ки не остается. Я тогда вспомнила, как кто-то (Джером?) писал: «Головная боль быстро заставляет забыть о сердечной боли»[2]. И вот я лежу, время идет, а я в ужасе думаю: «Если война – ни одной пытки я не выдержу никогда», – и так мне от этой мысли стало страшно, что я из-под одеял-то на пол и скатилась. Скатилась – и сижу клубком, не могу от холода разогнуться. Потом – что делать – разогнулась и пошла. Но каждый раз, когда что-то такое, думаю: «А если пытка? А если пытка?..» И сейчас сижу думаю: мясом ей тушеным пахнет! Прямо плакать захотелось, что я тряпка такая. То ли, думаю, назло не буду месяц есть мяса, а то ли надо нам с тобой мяса поесть. Не мать у тебя, мой маленький тюлененок, мой мальчик золотой, серебряный, а сплошная нелепость, нелепость, нелепость, но как хочется тебе примером быть, ради тебя сильной быть, хорошей быть. Не надо нам мяса, котичек. Да и денег нет.

+

Так, так, так так так так так так. Со мной все в порядке все в порядке, все в порядке все в порядке, все в порядке. Я сижу. Я в своей комнате. Подо мной стул. Мои руки свободны. Мои ноги не связаны, я ими шевелю. Я свободна встать, ходить, сидеть, я могу лечь на кровать, но могу и встать с кровати в любой момент. Передо мной стол. На мне моя собственная одежда, никто не может отобрать у меня эту одежду, никто не имеет права снять с меня эту одежду, это моя одежда, я в своей одежде, она моя. Я ощущаю ее всей кожей, мою одежду. На столе моя тетрадь, это моя личная собственность. Я могу в нее писать, я в нее пишу. Я пишу в нее все, что я захочу. Никто не может прочесть то, что написано в моей тетради, никто никто никто не может. Дыши, дыши, дыши. Здесь пахнет разогретым пластилином, вчерашним хлебом, батареей. Здесь не пахнет рвотой, лекарствами, застиранными простынями. Ты не там, ты здесь, ты здесь здесь здесь здесь здесь. Положи руки на клеенку, почувствуй клеенку. Нет, клеенку плохо, точно не надо. Положи руки на юбку, почувствуй: это ТВОЯ юбка, это шерстяная юбка, это не их сраная рубашка. О! Возьми в руки пластилин, пластилин, пластилин же. Позже: все руки зеленые. Мой дорогой, мой мальчик, я слепила нам собаку, огромную, страшную, страшную собаку Петерса, Петерса со ста зубами и четырьмя крыльями. Чуть что, чуть только намек на что – он сожрет этого человека, сожрет, сожрет, сожрет. Немножко легче, немножко легче. Так, так, так. Сейчас мы составим список фактов, простых фактов, и все встанет на свои места, ты увидишь. Мы начнем – и, когда закончим, все уже будет совсем иначе, мы выйдем из этой работы в совсем другом состоянии, я обещаю. И еще я обещаю, я клянусь тебе сейчас: Я НЕ ПОКИНУ ТЕБЯ. Я НЕ ДАМ НИКОМУ ТЕБЯ У МЕНЯ ЗАБРАТЬ, МЕНЯ У ТЕБЯ ЗАБРАТЬ. Никому. Никому. Никому. Мне лучше умереть, чем жить без тебя. Запомни это.

СПИСОК ФАКТОВ

1. Этот человек находится в соседней комнате, но он отделен от меня стеной и не может ни слышать, ни видеть, ни дотронуться до меня.

Нет, так нехорошо, так не поможет. Мне надо иначе, потому что ТАК уже было. Мне