Кангасейро - Жозе Линс ду Регу

главе — Апарисио. Сеньора, можете мне поверить, это очень красивый человек. У него огромные глаза и черные волосы. Он сильный, высокий. А лицо — лицо вашего сына. Красивый, такого красавца, сеньора, я никогда не видела за всю свою жизнь. Я танцевала с ним и не боялась. А чего бояться? Кангасейро не звери. Апарисио — красивый мужчина, сеньора, и держал себя, как белый. На его молодцов я и не посмотрела…

Из дома донесся крик:

— Эстер, иди домой!

— Это мой отец. Он сердится, когда я вспоминаю об Апарисио, ему не по душе мои разговоры.

Девушка ушла, а мать и сын долго молчали. Первой заговорила на этот раз мать, в ее словах звучала тоска:

— И здесь то же самое. Повсюду Апарисио, как будто сам дьявол гонит его по свету. Если он не убивает, то калечит людей. На все воля божья. Домисио был другим человеком, и я надеялась, что он не загубит свою душу. Но что значит воля матери? От своей судьбы не уйдешь. Вот все, что я скажу тебе, не хочу гневить бога. Но я всегда чувствовала, что Апарисио появился на свет в наказание за грехи его деда. Твой отец был далек от всего. Он был как придорожный камень — куда упал, там и лежит. Но я знала, Бентиньо, знала, что на плечи ребенка, которого я носила под сердцем, ляжет проклятье семьи. В ночи смертельной муки, чувствуя боли в чреве, я не обманывалась, я знала, что это предзнаменование беды. Я не скажу больше ничего, ничего…

Бентиньо слушал мать. Вдруг из дома донесся крик: отец бранил дочь, и она плакала.

— Это тоже из-за Апарисио, — сказала синья Жозефина, — все зло идет от Апарисио.

На следующий день они поднялись чуть свет. Небо было обложено, с севера надвигались дождевые тучи, дул холодный ветер. Старик предложил выпить кофе, девушка к столу не вышла. Сам он сидел у двери дома и не проронил ни слова.

Путники торопились. Дорога на Рокейру шла вдоль берега Мошото, вдали вырисовывалась гора, на которую им предстояло подняться. Поблагодарив хозяина за все, они ушли, так и не решившись спросить о его дочери. Уже в пути, в густой чаще оитисики, они увидели, что кто-то догоняет их. Это оказалась девушка; ноги у нее были грязные, волосы растрепаны.

— Не пугайтесь, не кричите, — молила она. — Мой отец запретил мне говорить с вами. Ему повсюду чудятся люди Апарисио. Но я хотела только еще раз взглянуть на лицо вашего сына. Сеньора, он вылитый Апарисио. — Черные глаза безумной сверкали, выделяясь на бледном лице, так не похожем на обожженные солнцем лица сертанок. Вид ее испугал их. Но синья Жозефина, овладев собой, спокойно сказала:

— Да хранит тебя господь, дочь моя, нам предстоит еще долгий путь.

Девушка не шевелилась, она не сводила глаз с Бентиньо, будто искала что-то давно утерянное. Потом бросилась к ним, не замечая ранивший тело колючий кустарник. Приблизившись, она прошептала, как сокровенную тайну:

— У меня будет ребенок от Апарисио.

И пустилась бежать, словно спасаясь от преследования лесного зверя.

IV

После ухода капитана Кустодио синья Жозефина позвала сына, она хотела поговорить об Апарисио. Пакет с деньгами лежал на столе, и она попросила Бентиньо развернуть его. Денег оказалось много. Бентиньо насчитал десять банкнот по двести, двадцать по сто, и еще много по десять и пять мильрейсов, всего — больше чем на пять конто. Глядя на разбросанные по столу деньги, старая Жозефина сказала сыну:

— Видишь, Бентиньо, Апарисио прислал нам на жизнь деньги, которые отобрал у богатых. Это награбленные деньги, и я хорошо это знаю, но правительство разрушило наш дом и сделало несчастным весь Аратикум… Я могла бы не прикасаться к этим проклятым деньгам, но нам нужно есть и одеваться. Запрячь же их в какую-нибудь щель. Это — награбленные деньги, но ведь каждый час моего существования — сплошная мука, и ничего не изменится оттого, что я буду жить на деньги Апарисио. Я все время вижу перед собой девушку, которую мы встретили по дороге. Ты заметил, какая она была бледная? А как она смотрела на тебя, сын мой! Неужели Апарисио причинил зло этой бедняжке?

Складывая деньги, Бентиньо старался отвлечь мать от этих мыслей. Он не забыл ни девушки, ни ее отца, который сказал им о безумии своей несчастной дочери, и напомнил матери:

— Но, мать, разве вы забыли, что говорил старик? Ведь девушка помешанная!

— Это ничего не значит, сын мой, Апарисио делает людей несчастными по-разному, — ответила мать.

Бентиньо вдумывался в слова матери, и все протестовало в нем против них. Может быть, она говорит так только потому, что заметила мое несогласие с ней, все растущее восхищение старшим братом и мое уважение к нему? Ведь для этого достаточно видеть, как Апарисио внимателен к матери, как он заботится о ней. И в самом деле так это и было: стоило жене майора Соареса попросить о милосердии именем матери, как кангасейро смягчился. Всему миру было известно, что те, кто обращались к нему именем матери, получали все, что просили. Люди говорили, что владыка сертана склоняет голову только перед своей матерью, которую боготворит. Его могли заклинать именем бога, и он оставался глух, но тем, кто молил именем матери, он давал все, что мог. И Бентиньо стал все больше задумываться над причиной ненависти синьи Жозефины к старшему сыну. Так было издавна, еще когда они жили в Аратикуме и Апарисио был совсем малышом. Теперь, казалось, все должно было быть по-иному, ведь богачи и правительство — все сильные мира сего были против Апарисио.

Шли дни за днями. Синья Жозефина мало-помалу приходила в себя и стала интересоваться домашними делами, она наводила порядок, которого здесь так не хватало. На вершине горы, где свидетелем ее жизни было только небо, она могла бы найти покой. Глиняная хижина вдали от мира, казалось, была создана для того, чтобы укрыть ее в несчастье. Сюда не заходила ни одна живая душа. Самый близкий дом, у грота, по дороге в Рокейру, отстоял на значительном расстоянии. В нем жили старики негры с двумя незамужними дочерьми. Спускаясь к подножию горы, чтобы постирать у водопада белье, синья Жозефина неизменно заставала их за тем же делом. Только тогда и слышала она человеческие голоса, рассказы о том, что творится на белом свете, и узнавала о вещах, которые поражали ее. Негритянки болтали без умолку:

— Сеньора, дорогая, как же вы,