Иерихонская Роза (СИ) - (Кимера Эрис)

месту, она начала волноваться. Вот теперь точно все пойдет не так! Вот теперь точно что-то случится. Небо разверзнется, и Горви пошлет проклятье на их головы, озеро содрогнется, и озерное чудовище вытянет из него свою голову, или же просто ветер, ветер поднимется и спугнет всех, и все сорвется, да, обязательно, все сорвется!

Что это, она что, ополоумела вдруг? Сошла с ума? Откуда эти страхи, откуда вдруг эти сомнения? Сэрие, ей нужна ее Сэрие! Сэрие ее успокоит, она всегда ее успокаивает, одним своим присутствием, одной своей улыбкой. Сэрие, где же Сэрие?

Эрмера шла по дому, держась одной рукой за стену, а другой — за сердце. Внизу уже гости рассаживались по местам, уже священник повторял клятву Горви и небосводу, которую должны были произнести новобрачные, а наверху, во всегда спокойном, холодном сердце Алмазной Княгини была настоящая буря. И всегда ли ее дом был таким большим? Всегда ли в нем было столько коридоров, и всегда ли она ходила так медленно, что, казалось, путь до комнаты Сэрие займет у нее весь этот оставшийся час?

Теперь точно что-то пойдет не так! Ах, ей не хватает воздуха, ох, как тесно сжаты ребра корсетом! Ах, ей так жарко, но пальцы озябли, голова так тяжела, а в ногах такая странная, такая приятная легкость!

Не выдержала заколка, державшая фату, и волны белого тюля упали на лицо Эрмеры. Она остановилась, выдохнула, нервно принялась поправлять ее руками, пытаясь кое-как привести в порядок, и еще увереннее направилась к комнате Сэрие, ведь Сэрие ей точно поможет, точно поправит и фату, и расположение духа. Эта Сэрие! Где бы она ни была, что бы она ни делала, все выходило у нее хорошо, все выходило как надо, и если Сэрие входила в комнату, люди начинали улыбаться, спорилась любая работа, и все то, что было уродливым, становилось вмиг прекрасным. Она была настоящая фея, эта Сэрие, настоящая волшебница, прикосновением способная излечить корь и проказу, и сейчас, именно сейчас Эрмере она была нужна больше всего на свете, больше, чем воздух, больше, чем солнечный свет…

Приоткрытой стояла дверь в ее комнату.

Эрмера хотела сразу туда ворваться, но ее остановил тихий разговор, доносившийся из-за двери. Она не хотела поставить Сэрие в неловкое положение, и раз уж та была не одна, то Эрмера уже была готова отправиться обратно, попытаться самой решить свои проблемы и справиться со своими чувствами, но что-то остановило ее, что-то удержало ее, быть может, это была воля самого Горви; и Эрмера собственными ушами услышала прелюбопытнейший диалог:

— Это не займет более трех минут!

— Но послушайте, у вас же сегодня свадьба!

— Ну и что! До церемонии полчаса, а я говорю: три минуты…

— Но что, если нас заметят, господин?

— Я тебя уверяю, сюда никто не придет! Все внизу.

— Но тетушка Эрма…

— Ах, что нам Эрма! Она не преграда нашей любви.

И если бы она не узнала этот голос, если бы она смогла сказать себе, что в комнате Сэрие был слуга или какой-нибудь капустный виконт, если бы только она смогла убедить себя, что Сэрие бы никогда так с ней не поступила, Эрмера не распахнула бы дверь, Эрмера не ворвалась бы туда, содрогаясь от негодования, и не увидела бы руки Эстели в лифе Сэрие, не увидела бы ее испуганных глаз и его взора, замутненного страстью…

Стало очень тихо, и разум покинул Эрмеру.

— Урод, какой же ты урод! — вскричала она чужим голосом, хотя Эстели был прекраснее всех мужчин. — Да как… так со мной поступить! А ты, Сэрие? Сэрие! С-Сэрие! Как ты… как ты вообще… И это после…

Казалось, что она покинула свое тело, и кто-то другой, злой и сильный, овладел им, а сама она вообще сейчас спала в своей постели, и в реальности всего этого не случилось, не было этой ужасной сцены, что развернулась в залитой вечерним солнцем ветлой спальне. С волосами сорвав фату со своей головы, Эрмера скомкала ее и бросила в лицо Эстели, сняла кольцо со своего пальца и бросила на пол, закрыла лицо ладонями, рыдая и не чувствуя, что рыдает… И словно небо обрушилось и тяжестью легло на ее плечи, и словно всякие краски из мира вокруг исчезли, утекли, поблекли…

— Эрмера! — звучал голос Эстели. — Эрмера, ты все не так поняла!

— Я все прекрасно понимаю, понимаю! Я уродина, не дура, слышишь? Я не дура! Но как, как вы могли, после всего того, что я, что я для вас, и для тебя, и для тебя, Сэрие!

Сэрие, в расшнурованном корсаже, с ослепляющей белизной обнаженных грудей, сидела на полу, в окружении воздушных юбок праздничного платья, и тянула к Эрмере свои лилейные руки, а на первом этаже слегка нервные слуги искали жениха и невесту, а в сердце Эрмеры была пустота.

Конечно! Разве могло быть иначе? Разве мог Эстели выбрать уродину, а не красавицу? Разве мог выбрать длинноносую старуху, а не молоденькую нежную фею? Разве мог он, в конце концов, найти в себе достаточно сил, чтобы противиться обаянию, волшебству прекрасной колудньи, которую Эрмера сама привела, сама пустила в их дом? Нет, он не мог. В борьбе с колдовской привлекательностью Сэрие у него не было ни шанса.

Но ее прощение ему это не дарует.

Эстели был рядом с ней, гладил ее плечи, успокаивал. Эрмера взглянула на него, на золотые пуговицы его подвенечного камзола, которые она для него оплатила, на тонкий бархат его перчаток, которые она ему купила, на алмазный медальон на его шее, который она изготовила из своего алмаза у своих ювелиров, и гнев, смешанный с осознанием, закипал в ее душе